Возвращаясь на яхту, друзья задумчиво делились впечатлениями. Больше всего их поразила смелость, с какой Ленин держался на сцене и полоскал почти целый зал меньшевиков, которых всё-таки заставил аплодировать себе. Невероятная способность разворачивать людей! А как говорил... Каждое слово било в точку, разя наповал! Вот с каким необыкновенным человеком и шутником повезло встретиться им!..
Друзей страсть подмывало немедленно рассказать про всё это братве... Стиснув зубы, молчали. Нельзя без разрешения Николая. Эх, стоеросины, сразу не догадались выяснить это. Ждали в следующую встречу, осложнённую резко изменившейся обстановкой.
Пережив страх, царь спохватился и приказал военно-полевым судам навести в столице должный порядок. С яхты больше никого не отпускали. Друзья постоянно ждали ареста. Ведь адмирал Нилов не мог простить позорище, пережитое на склоне безупречной службы. Хотя почему лишь адмирал? Разве не самому императору пришлось тогда пойти на уступки? Да ещё кому — каким-то матросам, которым наравне с собаками запрещалось входить в Летний сад. Результат был очевиден: расстрел по приговору военно-полевого суда или одиночки в Петропавловской крепости до второго пришествия Христа.
Поэтому они, получив от Николая долгожданное предложение встретиться там же, — незаметно исчезли с «Полярной Звезды». Оказалось, им снова доверена безопасность Ленина, только уже в столовой Лесного института. Похожий на пещеру, тёмный зал освещала лишь керосиновая лампа под абажуром. На сей раз пришли одни большевики. В основном — солдаты и матросы. Согласно наказу, друзья ждали Владимира Ильича у входа. Он появился рядом с лампой невесть откуда. Поздоровался с народом и скорбно спросил:
— Ну, что, дорогие товарищи, прошляпили революцию? Прошляпили, чёрт подери... Слабоваты оказались в решающий момент, не сумев перехватить массы у эсероменьшевиков и скорректировать их выступления. Зато царизм нашёл талантливых жандармов, способных геройски побеждать собственный безоружный народ. Впрочем, пока рано заниматься панихидой, поскольку события в той же Москве и России ещё могут развернуться иначе. Лучше займёмся посильным анализом, чтобы учесть и максимально исправить ошибки. Пока есть возможность.
Досконально знал человек обстановку в столице. День за днём оценил накал стачек на всех заводах и фабриках, на железной дороге. Отметил поведение всех воинских частей и флотских экипажей. Неожиданно упрекнул команду «Полярной Звезды», которая так легко сменила красный флаг на белый, тем самым подорвав боевой дух кронштадтцев и всего флота. Разве можно так беспардонно менять революционные принципы на более густую похлёбку?
Друзья повинно склонили головы. Дальше Пётр слушал плохо, стараясь представить, как следовало действовать, чтобы удержать братву от позора? Ничего путного в голову не приходило. Теперь ясно, что их обвели вокруг пальца жалкими подачками да лживыми посулами выполнения политических требований. Но тогда восторг от победы над офицерами, адмиралом Ниловым и самим императором был настолько силён, что даже трудно вообразить, как удалось бы заставить ликующий экипаж требовать от судьбы ещё большего. Он этого не знал. Соколов с Паршиным — тоже. По самой обыкновенной неопытности. Иначе бы действовали по-другому. А опытный Николай вовремя ничего не подсказал. В итоге действительно подвели весь флот и кронштадтцев, обретя вместо славы — позор. Пётр очнулся от горьких мыслей, когда выступал уже кто-то другой. Дёрнулся к Соколову:
— Где Ленин-то?
— Наше дело — отвлекать внимание, — пояснил тот и вдруг рванулся к двери, у которой раздался придушенный вскрик, началась возня.
Друзья успели кого-то отшвырнуть, долбануть кулаком, даже выхватить браунинги. В сутолоке и темноте по закону подлости попало своим. Именно тем солдатам, которые сумели-таки сцапать пару шпиков, норовивших проскользнуть в столовую без пароля. Остаток вечера друзья бдели около дверей в коридоре. Сменили продрогшую тройку наружной охраны. Пусть Ленин снова благополучно ушёл — в столовой находился партийный актив столицы, тоже нуждавшийся в защите от ареста. Уже за полночь они отправились на квартиру сдавать штатский наряд. Однако Николай улыбчиво шевельнул красивыми гусарскими усами:
— Носите на здоровье. Всё, гвардия, вы своё отслужили. ЦК партии советует вам уклониться от военно-полевого суда за границей. Как вы на это смотрите?
Соколов скорчил такую задумчивую рожу, что все расхохотались. Потом, загибая толстые пальцы, начал диктовать условия:
— Первое. Шкалик или чайник крутого чая для сугрева. Второе. Побольше еды, не то спадут штаны. Третье. Обсуждаем всё остальное только после немедленного выполнения первых пунктов!
— Айда на кухню, — согласился Николай.
Ох, как хотелось друзьям побывать за границей, посмотреть другую жизнь, поучиться в партийной школе, где мог преподавать сам Владимир Ильич! О подобном счастье было страшно даже мечтать. Особенно — Петру, едва закончившему в родном Оёке лишь церковно-приходскую школу. Но иностранных языков никто не знал. А без них какие путешествия? Одна мука. И коль им выпала счастливая доля, — лучше махнуть в знакомый только по книгам сказочный Крым, к тёплому Чёрному морю. Там всё-таки проще устроиться, легче работать среди своих. Когда получили паспорта с новыми фамилиями и деньги, Соколов довольно скомандовал:
— Полный вперёд!
Мрачным был стылый Питер, опасным. Уже ничего не светило тут, кроме военного суда, готового расстрелять, сгноить в Петропавловке или отправить на каторгу. Счастливое избавление от роковой участи, казалось бы, должно будоражить сильнее хмеля. Но Пётр ощутил почему-то неведомое прежде томление...
Глава II
Маленькая, тихая Керчь уютно прильнула к подножию скалистого Митридата. По-весеннему щедрое солнце, живописная лазоревая бухта и блаженная теплынь припаяли Петра к причалу. Почти у ног ласково приплёскивала вода, прозрачная, как стекло, по сравнению с мутновато-жёлтой балтийской. Подмывало нырнуть в неё, чтобы омыть спёкшуюся душу. Вся эта благодать разморила с дороги, притупила внимание.
Вокруг суетился до черна загорелый местный люд, крикливый, словно чайки. Белое лицо сразу выделило Петра. Скрыть гвардейскую выправку под штатским пиджаком тоже сложно. Бдительный дежурный жандарм с пышными адмиральскими усами и бакенбардами немедленно приметил его. Услышав чужой выговор, с особым тщанием проверил паспорт, выяснил, зачем сюда прибыл россиянин. Затем настойчиво посоветовал искать работу и поправлять лёгкие подальше от городка. Неожиданно для себя Пётр поблагодарил великодушного цербера, вовремя напомнившего, что слишком разомлел. Пора искать явочную квартиру Авива Михно.
Она затаилась в хаосе каменистых улочек, петляющих между низкими домами с плоскими крышами. Будто цепляясь плетнями друг за друга, все дома карабкались на Митридат. Русоволосый Авив сидел в одних трусах на крылечке. Переводил дух после двенадцати часов работы на токарном станке. По русой бороде стекал, кучерявясь, папиросный дымок. При виде Петра шелковистые усы вспорхнули от радости, голубые глаза просияли... Будто встретил родного брата. Освободив побольше места, Авив подвинулся. Мягким голосом, чуть заикаясь, признался, что является уже бородатым социал-демократом — ещё до революции отбывал ссылку в Архангельске.