— Издалече к нам?
— С Урала. Захотелось попробовать вашей знаменитой селёдки. Уж больно, говорят, хороша. Одно объеденье! — искренне причмокнул голодный Пётр.
— Не селёдка, а быч-бычки. Кто их отведал, бо-больше не уедет отсюда, — пояснил Авив и после сосредоточенной затяжки улыбнулся: — Надеюсь, ты не прихватил бо-большевизм в обмен на бычки?
Это значило, что рядом сидел только внешне привлекательный меньшевик, для которого гнев начальства страшнее кары небесной, а собственное благополучие — дороже любых революционных целей. Ну и влип... В такой ситуации вся поездка просто теряла смысл. Неужели Соколову с Паршиным тоже дали в Симферополе подобные явки? Лишь надежда встретить стойкого большевика позволила Петру сказать:
— Ещё ради селёдки можно бы... Хм, стоило ли так накладно мелочиться?
— Ща-щас узнаешь.
Крупные, жирные, копчёные с каким-то особенно приятным вкусом, бычки с дороги да ещё под рюмку-другую оказались действительно отменными. Уже давным-давно Пётр не ужинал с таким аппетитом. Однако бдительности всё равно не терял, настырно выясняя, кого же в Керчи всё-таки больше — меньшевиков или большевиков?
— Че-черносотенцев, Петя, че-черносотенцев, — утешил Авив. — Они во-во как держат в кулаке весь караван и гру-грузчиков.
Это подтвердилось в городском комитете РСДРП. Поскольку землечерпательный караван вместе с грузчиками порта являлись крупнейшими рабочими коллективами, их следовало вырвать из-под опасного влияния черносотенцев Бескаравайного. Что торжественно поручалось переполненному энтузиазмом Петру. Свободной должности меньшевистский комитет не имел, хоть какую-то работу для хлеба насущного предложить не мог. От прежних денег в кармане осталась лишь мелочь. Объедать семью Авива не позволяла натура. Поэтому Пётр отложил героическую борьбу с мордастыми черносотенцами, неустанно слоняясь по пристаням да причалам в поисках любого заработка. Теперь он по-настоящему оценил сладостный вкус бычков, которых сам удил и жарил на подвернувшихся костерках таких же бедолаг. Даже без хлеба и соли они были несравнимы ни с какими яствами «Полярной Звезды»!
Тем не менее всё нестерпимей хотелось именно хлеба. Пышного, ноздреватого, с поджаристой коркой. Хотя бы ломоть, какие в обед уписывала бригада рабочих, строивших пристанский мол. Пётр издали видел огромный каравай, от которого через минуту не осталось помина. Затем появился другой, запашистый настолько, что Пётр подошёл к счастливцам, вдобавок жующим такие же толстые шматки сала, и, с трудом оторвав глаза от еды, спросил:
— Как насчёт работёнки?
— Кусается она щас... — нехотя отозвался пожилой бригадир, вынимая из мешка очередной каравай. — Ищешь — не найдёшь, а повезёт — бросить охота.
— Не очень прибыльна, что ли? — в тон подладился Пётр.
— Сам видишь, как ломаем хребты.
— Я готов помочь вам ворочать эти валуны.
— Геть-геть, — отмахнулся бригадир.
Тут же несколько человек схватили Петра за руки-ноги, дружно качнули для разгона и кинули далеко в воду. Когда он вынырнул из ледяной купели, мужики продолжали по-коровьи мерно жевать. Его не видели, словно утонул. Расстелил Пётр одежду на тёплой гальке и не знал, куда деть посиневшее тело, как избавиться от невыносимой дрожи, способной оставить беззубым. Из последних сил принялся бегать по берегу. Ноги заныли от ссадин, удушливая одышка согнула в дугу. Всё равно продолжал топтаться, пока не возник резонный вопрос: для чего изводит себя? И вообще зачем выплыл, какой от этого прок? После такого крещения собственным народом, которому готовился открыть глаза, — просто хотелось умереть. Пётр плюхнулся на мокрую одежду и впервые с детских лет беспомощно взмолился:
— Боже, помоги околеть!
Но вернувшаяся дрожь не дала дождаться счастья, сорвав с места и погнав по причалам, у которых тепло дымили землечерпалки. Неожиданно с борта «Виктора Шуйского» раздался зычный оклик:
— Эй, парняга, подь-ка сюда! Работу ищешь?
— Аг-га...
— Что умеешь делать?
— Всю чёрную.
— За что выгнали с прежнего места?
— Нечаянно выпил от радости.
— Коль опять согрешишь, — тоже вытурю, — предупредил боцман и позвал: — Эй, Беспалов! Принимай помощника!
Сгорбленный от полувековой работы, старик находился в машинном отделении, где царила райская теплынь Угрюмый, медлительный, он устанавливал на судне трубопроводную систему и обладал удивительными руками, которые цепко хватали необходимые детали, сразу ставя их в нужное место. Ни одного лишнего движения не делал Беспалов. Поэтому работал споро и чисто. Пётр едва успевал подавать ему тяжеленные цепные ключи, скребком расчищал от грязи места, где лягут трубы, и подтаскивал их. Ломовая была работёнка — в самый раз для саженного гвардейца. Зато теперь он спал на мягком ворохе ветоши прямо в благодати машинного отделения. Зато каждый день в карман звякало аж семьдесят пять копеек. Хоть женись!
Впрочем, ещё на «Полярной Звезде» вместе с другими членами партийного кружка Пётр поклялся оставаться холостяком до полной победы пролетарской революции. Следовательно, прежде всего — партийная деятельность, способная приблизить заветный день. Ведь ему поручили перелицевать черносотенцев. И вечером прямо в робе отправиться в клуб, где проходило собрание перед выборами в первую Государственную думу. Главным оратором являлся, понятно, сам Бескаравайный, который высмеивал «реулюцинеров», будто бы одаривающих трудовой люд манжетами и крахмальными воротничками, чтобы перетянуть на свою сторону.
Пётр впервые слышал подобную чушь. Какие к чёрту подарки, если нищий комитет не мог дать ему хотя бы на соль для дармовых бычков. Скользнул взглядом по залу. На прокопчённых шеях трудяг — ни единой крахмальной полоски. Стремясь тут же разоблачить наглого брехуна и показать рабочим, кто ими верховодит, он возразил:
— Враньё! Пускай кто-нибудь покажет манжеты или воротнички!
— Эт-то кто такой? — опешил Бескаравайный. — Как сюда попал? Вон его!
Оглоушив булыжинами кулаков, соседи вскинули чужака над головами и, точно мешок отрубей, стали перебрасывать к выходу. При этом каждый норовил садануть в душу с хэком. Затем швырнули в лапы околоточного надзирателя, который ловким ударом по загривку вышиб на улицу. Всё тело мозжило, словно проволокли по мостовой. Вытирая кровь из расквашенного носа и чувствуя, как сплошным синяком оплывает лицо, Пётр побрёл к морю умыться. Дополнительно душу саднила обида: снова отвалтузили свои... Свои! Зато утешало, что во время полёта к двери тоже не заметил рук в манжетах. Значит, был действительно прав.
Новая вздрючка крепко вразумила его. Вволю погоревав, пока лицо обретало нормальный вид, выбрал точную цель, важную для каждого трудяги: сокращение каторжного рабочего дня, который длился одиннадцать с половиной часов, при сохранении прежнего скудного заработка. Председатель городского комитета РСДРП Мазепа с холёными, как у прадеда, германскими усами, очень чтил всю местную власть, не хотел огорчать её и скорбно вздохнул:
— Жаль, шо горький урок с черносотенцами не пошёл тебе впрок. Наши рабочие ще темны, як негры. Их сначала надо просветить, научить политическим азам и тилько потом вовлекать в движение.
Другие