Но Кошкин не дал ей договорить:
– Бегом! В постель! Я за тобой, Мария…
И та покорно поднялась и пошла из кабинета. У двери она остановилась, обернулась и ласково проговорила:
– Милый, я могла бы тебе помочь. Я вся твоя от ворот магазина…
Выйдя из кабинета, она скользнула в соседнюю комнату, освободилась от платья, сняла трусики, затем нырнула в постель и накрылась тонким одеялом. Именно такое прозрачное одеяло почему-то любил Кошкин.
А вот и он. Вошел. Сбросил с себя одежду и прыгнул в кровать, угодив Машке как раз куда надо – в скользкий и трепетный мир. Машка божественно всхлипнула и стала под ним шевелиться, ритмично работая задом. А когда все закончилось, стала его донимать:
– Милый, ты доволен мной? Ну, скажи… Не томи…
Он пока что молчал, вспоминая слова: «Могу помочь… Я вся твоя от ворот магазина…» Откуда в железной головушке подобные мысли? Однако надо было ответить, и он сказал, что все было на уровне. В этом и заключался алгоритм их отношений, в противном случае Машка осталась бы в постели, исходя слезами до посинения. Такова была ее природа, которую Кошкин, будучи неплохим программистом, так и не смог перестроить на собственный лад.
Он поднялся из постели и отправился в ванную, потому что лежать раздетым теперь не было смысла. Он встал под воду и, не торопясь, ополоснулся. А когда вышел из ванной, то оказалось, что Машка не только приняла душ, но даже накрыла на стол.
Она вновь подступила к нему:
– Забыла спросить, как твои успехи? Есть подвижки?
– Тебе-то какое дело?
– Я всего лишь спросила…
– Спросила она… Пишу помаленьку.
– Писатель ты мой, – усмехнулась Машка.
– Зато ты у нас богиня любви.
– Да, я богиня…
Может, они так и зубатились бы, забыв об ужине. Но в кабинете громко запел телефон.
– Кошкин слушает… – сказал Кошкин, оставаясь на месте. В голове у него теперь звучал голос матери, в то время как в кабинете телефон замолчал.
– Гони прохиндейку, пока не поздно, – гудел в голове материн голос. – Избавься от железяки…
– Послушай, – запыхтел в ответ Кошкин, – она мне почти что жена…
– А ты мой единственный сын, Володенька, – говорила мать. – У тебя не будет от нее детей…
Молодой человек замолчал. Мать была абсолютно права.
– Неужели тебе непонятно? – продолжала Софья Степановна. – У нее железные мозги, а мне хочется внуков, Володенька. Но если ты не можешь решить проблему, то я сама за тебя решу – вот увидишь… Налажу ее из квартиры…
– Ты не можешь этого сделать! – опомнился сын. – Не имеешь права!
Но мать стояла на своем.
– Знаешь, к чему это приведет? – спросила она и сама же ответила: – Ты будешь старый, больной, ни на что не способный дед, к которому никто не придет… Потому что меня к тому времени не будет…
– Пойду прогуляюсь, – оборвал ее Кошкин. – Опять ты за старое…
Он щелкнул зубами, и голос матери оборвался. Эти звонки – сущее наказание, причем в самый неподходящий момент. Кошкин подошел к шкафу и стал одеваться. Надел серые летние брюки, светло-зеленую рубаху и двинулся в прихожую, где у него была тумба для обуви.
– Ужинать, Володенька! – спохватилась Машка. – Ты же голоден, дорогой…
– Обойдусь…
– Действительно… Какой уж тут аппетит… – в тон ему согласилась Машка.
Кошкин обулся, вышел из квартиры и вскоре побрел по косогору вдоль чугунного парапета. Здесь вовсю гулял ветер, серая река далеко внизу пенилась в бурунах. Потом он повернул в сторону площади Независимости, с трудом соображая, для чего туда идет. Группа быстрых моноциклистов обогнала его и ушла на перекрестке за угол дома. Возле супермаркета длинноногая, тонкая и гибкая женская фигура, затянутая в ослепительно-белое трико, крутилась высоко в воздухе на трапециях. Она плавно взлетала вверх к концам стальных мачт, мягко и точно подтягивалась на трапеции, а потом, раскачав ее, срывалась вниз головой, успев ухватиться стопами за перекладину. Потом она снова повторяла упражнение в нарастающем темпе. Она старалась изо всех сил, однако прохожие не обращали на нее внимания, потому что дама-андроид висела в этом месте давно и порядком надоела.
Чуть поодаль, в тесном загоне из обглоданных жердей, стоял в полудреме сухопарый козел со сплющенными рогами и длинной бородой. Через ограждение к козлу тянулся с микрофоном мужик в футболке.
– Как вы относитесь к нашему правительству? – спрашивал он у козла.
Козел встряхивал рогами, водил мутными глазами по сторонам.
– А к его председателю?
Козел вертел головой, гортанно орал, затем, улучив момент, вскакивал на забор и под хохот зевак плевал в лицо репортеру. Другой мужик снимал репортаж на видеокамеру.
Из супермаркета вышел человек в папахе, навстречу ему, бряцая амуницией, шагали казаки с шашками в ножнах.
– У тебя шляпа из горного козла или степного? – прилип один из них к человеку в папахе. Казаки были явно под мухой и никуда не спешили.
– Не простого козла, а козла-скалолаза, – ответил степенно владелец папахи.
– У-у-у, – загудели казаки. – А где добыл?
Далее Кошкин не расслышал. Он повернул за угол здания и снова наткнулся на группу моноциклистов, один из которых теперь лежал плашмя на асфальте. Над ним склонился полицейский и снимал его на видео. Одноколесное средство передвижения валялось рядом. В асфальте виднелось углубление с металлической решеткой – это углубление, вероятно, и стало причиной падения. Еще двое полицейских стояли поодаль, возле служебной машины.
– Понастроили тут, – ворчал моноциклист. – Я взыщу с этих гадов… Они у меня попляшут.
– Город не виноват, – произнес полисмен. – Данное углубление является допустимым… Вы превысили разрешенную скорость движения…
– Ну, ты загнул, бедняга… – Моноциклист поднялся. – Углубление, говоришь? Для одного колеса?
Кошкин не стал дожидаться, чем закончится дело. Он шагал теперь в сторону одинокой колонны – на ней возвышалась каменная женщина. Это был памятник Победе, случившейся очень давно. У женщины на голове был каменный венок. Правой рукой она указывала в сторону проспекта. Каменное платье облегало стройные ноги, под которыми, у основания колонны, толпился народ и гремел мужской голос.
Кошкин направился в ту сторону. Оратор, стоя на ступенях колонны, кричал в мегафон. Говорил он, между прочим, о близком конце света и просил народ опомниться.
Владимир пробрался ближе к колонне. Оратором оказался бородатый мужик в пятнистой одежде и военных ботинках. Рядом с ним стояла девушка лет двадцати-тридцати – на ней была точно такая же куртка, с пятнами, а также ботинки с заправленными в них брюками. За спиной у обоих висели рюкзаки.
– Разве же это общество?! – говорил мужик. – Это сплошной дом терпимости! Это говорю вам я – Пульсар, пришедший из леса! Со мной моя дочь Екатерина, она выросла в лесу, не зная вашего мира!
Народ с любопытством слушал Пульсара.
– Вы забыли, для чего приходил к нам Господь! Он пришел сохранить старые принципы, построенные на равенстве! Он говорил нам о том, что закон Моисея забыт! Что изменилось