Не знаю, приходилось ли кому из вас получать ранения… В первый момент… боли почти не чувствуешь… Но примерно через полчаса, когда проходит шок, наваливается боль и… ты по-настоящему начинаешь жалеть, что не умер, особенно если санитары не могут добраться до тебя.
Скотт Фицджеральд, который присутствовал в зале Philharmonic, сказал, что фильм «выше всяких похвал», и добавил в письме Максу Перкинсу из издательства Charles Scribner’s Sons (где публиковались и Фицджеральд, и Хемингуэй), что в словах Хемингуэя слышалось «нечто почти благоговейное»{81}.
Гран-тур по Голливуду стал самым успешным моментом в истории «Испанской земли». Показанный в таких демонстрационных центрах, как кинотеатр 55th Street Playhouse в Нью-Йорке и Национальный пресс-клуб в Вашингтоне, фильм получил неоднозначные оценки. Критики высказывали противоречивые мнения о балансе художественной ценности и политической пропаганды. Довольно быстро фильм канул в вечность и стал лишь одним из интересных примеров в истории кинематографии{82}.
Затем Ивенс неожиданно заявил, что заканчивает с Испанией. Он собирался сосредоточиться на новой войне, той, что разгоралась в Китае. Хемингуэй и Геллхорн тяжело восприняли эту перемену, хотя она почти наверняка произошла по указанию Коминтерна. Они выдержали столько испытаний вместе с этим голландцем, от окопов на переднем крае до Белого дома. Теперь команда разваливалась и один из ее членов отправлялся на другой конец земли. Как вспоминала Геллхорн, она подумала, что Ивенс и Хемингуэй преданы идее по-разному{83}:
В Нью-Йорке мы рекламировали «Испанскую землю» так, словно от этого зависело будущее мира. И вдруг Йорис не возвращается в Испанию. Мы с Эрнестом едем туда, он — нет. Я не думала, что он принимает все так близко к сердцу.
Хемингуэй опасался, и не без основания, что Коминтерн теряет интерес к Испании — летом 1937 г. немыслимое дело для него и Геллхорн{84}. Писатель все еще двигался в противоположном направлении и становился преданнее Республике, а это, в свою очередь, сближало его с Советами — лучшим зарубежным другом Республики, с его точки зрения. Даже когда такие стойкие приверженцы Коминтерна, как Ивенс, стали менять позицию, Хемингуэй продолжал укреплять дружеские связи с советскими шпионами, которые оставались в стране и с радостью отвечали на его заигрывания.
Глава 3. Возвращение в Испанию
Идти до концаТруднее всего во время этой поездки было убедить владельца гаража замазать отполированный почти до зеркального блеска лак краской, чтобы сделать автомобиль менее заметным. В конце лета 1937 г. Хемингуэй хотел как можно лучше защититься от воздушных атак. Он собирался побывать в лагере партизан-республиканцев в отдаленном уголке Испании, и кустарный камуфляж был лучше, чем ничего. Приторочив запасную канистру с бензином к бамперу, Хемингуэй отправился из Валенсии. Его путь проходил сначала по хорошим дорогам у средиземноморского побережья, а потом по второстепенным дорогам, ведущим в горы провинции Теруэль. Не предназначенные для армейских грузовиков и штабных автомобилей, которые сейчас ездили по ним, эти горные дороги были совершенно разбитыми. Автомобилю, судя по всему еще одному Dodge с двигателем, как у бульдозера, потребовалось почти два часа, чтобы одолеть 70 км по горному серпантину.
Цель Хемингуэя, небольшой городок Альфамбра, был милым в своей аскетичной простоте. Голые холмы, обрамленные полоской растительности, тянулись вдоль небольшой реки с тем же названием, что и у городка. Он нашел командира партизан в простом доме, превращенном в казарму, и очень быстро выяснил, что Энтони Кросту, прямолинейному польскому коммунисту, ни к чему посетители, а репортеры тем более. Имя «Хемингуэй» не значило для него ничего. Эрнест предъявил мандат Армии центра, который был покрыт печатями, призванными подтверждать полномочия выдавшего документ органа. Мандат обязывал каждого республиканского командира помогать предъявителю, который любил объяснять людям вроде Кроста, что он в большей мере писатель, а не репортер.
Мандат, похоже, произвел впечатление. Крост в конечном итоге согласился позволить писателю вернуться через три недели и принять участие в осуществлении диверсии. На всякий случай он все же отрядил человека присмотреть за Хемингуэем. Во второй раз Хемингуэй пробыл с партизанами четыре дня — он не только жил в их лагере, но и участвовал в боевой операции. Ему вручили револьвер и поручили нести гранаты и запас продовольствия во время 25-километрового марш-броска к цели.
Выступив в сумерках, отряд из 30 человек проскользнул мимо позиций фашистов и, передвигаясь вдоль дороги (но не по ней), добрался до небольшого железнодорожного моста через реку Хилока. Довольно скоро послышался шум приближающегося поезда и на фоне темного неба замелькал прожектор локомотива. Поезд шел довольно медленно, и у подрывников было достаточно времени, чтобы заложить заряды. Пока они работали, Хемингуэй извлек из своего рюкзака фотоаппарат. По требованию Кроста он отключил вспышку, но все же мог снимать происходящее в свете взрыва: мост, падающий в воду вместе с локомотивом, который не успел достичь противоположного берега, сходящие с рельсов вагоны, которые вспахивали колесами землю и превращались в груду металлолома. Партизаны не стали дожидаться, пока неприятель спохватится, и сразу же пустились в обратный путь{1}.
Хемингуэй приезжал в Испанию три раза после того, как Йорис Ивенс отправился в Китай. Голландский кинематографист продолжал писать своему американскому другу длинные подробные письма, включая 20-страничное послание от 28 января 1938 г. с призывом идти до конца{2}. Хемингуэй должен продолжать сражение за Республику в своих работах, как он делал это в 1937 г.; он должен добиваться постановки своей антифашистской пьесы «Пятая колонна» на сцене и, возможно, ее экранизации; он должен поддерживать связь с теми участниками движения, которые могут объяснить ему суть событий в Барселоне, а если у него появится необходимость «обсудить что-то с кем-нибудь из наших руководителей», он должен без колебания «сделать это». Наконец, ему следует побывать в Китае, на новом переднем крае борьбы с фашизмом.
Большинство советов Ивенса осталось неуслышанным. Хемингуэй не поехал работать в Китай, а об установлении связей с Коминтерном и говорить нечего. Он опирался на фундамент, заложенный Ивенсом, и успешно пользовался новыми связями с представителями Советов и коммунистами. Однако у него был собственный путь поддержки Республики. Он стал сам себе комиссаром и больше чем пропагандистом, с точки зрения Ивенса и его идеологии. Ивенс, похоже, не понимал, что Хемингуэй был в Испании также кавалером, волонтером, военным советником и прежде всего писателем. А писатель, как он пытался объяснить партизанам, это совсем не то же самое, что репортер. Репортер ищет факты для газетного материала, чтобы сдать его в печать, как только цензор даст разрешение, писатель же хочет уловить дух войны.
Самым близким аналогом