Сейчас он стоял перед «Единственным в мире» — масштабным полотном в синих и зеленых тонах — с таким видом, будто только что проглотил лимон. Я слышал его рассуждения, обращенные к некой темноволосой даме:
— Я не знаю почему… но это плохо. Это просто плохо.
По-французски Карл Биттнер говорил довольно бегло. Его категоричность убивала меня.
Дама склонила голову набок.
— А мне кажется, в этом что-то есть, — задумчиво возразила она и глотнула шампанского. — Разве вы не чувствуете эту… гармонию? Это соприкосновение берега и моря… По-моему, очень убедительно.
Биттнер как будто заколебался.
— Но что в этом нового? — не сдавался он. — В чем смысл этого бегства в монументализм?
И тут я решил вмешаться:
— Такова прерогатива молодости. Все должно быть крупным и ярким. Рад вас видеть, Карл. Вы не скучаете, как вижу. — Я бросил взгляд на его собеседницу в кремовом костюме. Ее голубые глаза контрастировали с темными волосами — редкое сочетание. — Вы само очарование, — сказал я ей с легким поклоном.
— Жан Дюк! Жан Дюк, mon tres cher ami![10] — закричал кто-то на весь зал.
Ко мне направлялся Аристид Мерсье, профессор литературы из Сорбонны, как всегда безупречно элегантный в своем канареечном жилете.
Аристид был единственным из моих знакомых, кому действительно шел этот цвет. Он с восхищением посмотрел на мой шейный платок, а потом два раза поцеловал меня в щеку.
— Просто шик, это Этро? — спросил он и продолжил, не дожидаясь ответа: — Сногсшибательная выставка, мой дорогой Дюк, просто супер!
Его речь всегда изобиловала превосходными степенями и восклицательными предложениями. Кроме того, Аристид до сих пор сожалел о моей неправильной — a son avis[11] — сексуальной ориентации. («С твоим-то вкусом — это никуда не годится!»)
— Рад тебя видеть, Аристид! — похлопал я его по плечу.
Я любил старого приятеля, пусть даже и не в том смысле, в каком ему хотелось бы. Аристид обладал превосходным чувством юмора, а легкость, с которой он в разговоре перескакивал с одного серьезного предмета на другой, каждый раз меня поражала. Как преподаватель он пользовался большой популярностью. Имел привычку приветствовать опоздавших рукопожатием coram publico[12] и утверждал, что с него довольно, если студент вынесет из его лекции хотя бы три предложения.
— Я вижу, вы уже знакомы? — Аристид с улыбкой положил руку на плечо темноволосой дамы, очевидно явившейся сюда с ним. — Это моя дорогая Шарлотта. Шарлотта, перед тобой хозяин этого дома, мой старый друг и любимый галерист Жан Люк Шампольон. — Он не упустил возможности назвать мое полное имя.
Темноволосая протянула мне ладонь. Ее рукопожатие оказалось крепким и теплым.
— Шампольон? — переспросила она, и я уже знал, что за этим последует: «Совсем как тот Шампольон — известный египтолог — Розеттский камень».
— Да, именно так, — подтвердил Аристид. — Они с Жаном Люком даже родня. Здорово, правда?
Аристид сиял. Биттнер скалился. Дама, которую звали Шарлотта, удивленно подняла брови.
Я махнул рукой:
— Седьмая вода на киселе, и то неточно.
Однако интерес Шарлотты к моей персоне не ослаб. Она весь вечер не отходила от меня, а после четвертого бокала шампанского призналась, что ее муж политик и ей с ним ужасно скучно.
Ближе к одиннадцати, когда последние гости разошлись, мы остались вчетвером: Биттнер, Жюльен, я и порядком опьяневшая Шарлотта.
— Ну и чем мы теперь займемся? — спросила она.
Воодушевление не покинуло ее, хотя язык уже заплетался.
Биттнер предложил отправиться в маленький и уютный бар отеля «Дюк де Сен-Симон» и опрокинуть рюмочку-другую на сон грядущий. Еще бы, ведь он там жил!
В такси он сел рядом с водителем, а я устроился сзади между Жюльеном и Шарлоттой. Когда мы ехали по ночному бульвару Сен-Симон, она нежно поглаживала мою ногу.
Собственно говоря, я ничего от нее не хотел, тем не менее ее прикосновение меня смутило. Я взглянул на Жюльена, но тот, еще не оправившись от эйфории сегодняшнего мероприятия, о чем-то разгоряченно спорил с Биттнером. Шарлотта заговорщицки мне улыбалась. Быть может, я допустил ошибку, улыбнувшись в ответ.
У регистрационной стойки нас приветствовал ночной портье, элегантный темнокожий тамилец.
Мы спустились в бар, расположенный в старом каменном погребе. На наше счастье, бармен все еще был там и протирал последние стаканы. Он ободряюще кивнул нам, и мы заняли столик в этом безлюдном склепе. На стенах висели работы старых мастеров и зеркала в золоченых рамах. Рядом с уютными зачехленными креслами стояли невысокие стеллажи с книгами. Каждый раз, попадая в этот старомодный уголок шумного Парижа, я проникался его очарованием.
Мы заказали еще шампанского и закурили сигариллы. Как единственные посетители, мы решили, что нам позволено все. Официант смотрел на наши вольности сквозь пальцы и даже незаметно поставил на стол пепельницу. Мы дурачились как могли, Жюльен одну за другой выдавал истории «времен граффити». Биттнер смеялся громче всех, как видно забыв про свою нелюбовь к монументализму.
Где-то около часа ночи бармен поинтересовался, хотим ли мы чего-нибудь еще.
— О да! — Шарлотта оживленно заболтала ногой в черной лакированной туфле. — Давайте возьмем чего-нибудь на посошок.
Жюльен с воодушевлением согласился, он тоже был готов гулять всю ночь. Биттнер сник за последние полчаса и сейчас зевал, прикрыв рот рукой. Я, признаться, тоже подустал, тем не менее решил не ударить в грязь лицом.
— Ваше желание для меня закон, мадам.
Собственно, мое согласие здесь мало что значило.
Уже в который раз за этот прекрасный вечер мы подняли бокалы за жизнь и любовь, после чего Шарлотта опрокинула свой прямо на брюки Биттнеру.
— Какие пустяки, мадам, — великодушно успокоил ее месье Шарль и отряхнул мокрую штанину, будто хотел смахнуть с нее налипшую нитку.
Через несколько минут он откланялся и отправился почивать в своей антикварной кровати.
— Спокойной ночи, увидимся! — кивнул он.
Я воспользовался этим сигналом и немедленно вызвал такси.
Первую машину Шарлотта уступила Жюльену, и я понял, что это неспроста. Когда же я попытался посадить ее во вторую, она принялась настаивать, чтобы мы поехали вместе: она высадит меня на улице Канетт (я там живу) и, вообще, домой ей не хочется.
— Но мадам, — слабо запротестовал я, когда она, вцепившись в меня, с женской решительностью потащила в машину, — уже поздно, ваш муж будет беспокоиться.
Но женщина только хихикала, устраиваясь на заднем сиденье.
— Улица Канетт, пожалуйста, — сказала она шоферу и хитро посмотрела на меня. — Ах, мой муж… Это моя забота. Или вас кто-то ждет?
Я молча покачал головой. С тех пор как я