— Мы все еще проигрываем? — спросил я.
— Война кончилась больше века назад, — ответил он.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать сказанное — в целом и по частям. Но, даже понимая, что все так и есть, я ощущал страх и замешательство.
— Это случилось лет через двадцать после твоей смерти, — добавил Силак.
Я прикрыл глаза, пытаясь вспомнить больше, но детали оставались смутными, и я просто не мог поймать ни одной мысли. И это раздражало, поскольку раньше я всегда гордился ясностью своего мышления. Интересно, не вмешалось ли в мое сознание то, что помогло мне справиться с шоком воскрешения.
— Мой имплантат, — наконец сообразил я и открыл глаза.
Я умер, а человек, обладающий моим опытом, не мог не понять, что это означает. Силак кое–что имплантировал в мой череп, и «я», делающий эти заключения, являлся записью меня–подлинного.
— Теперь их называют мемплантами или мемокристаллами, — непринужденно заметил Силак. — Твой был первым среди многих, разработанных мной. Иногда я думаю, именно благодаря им я все еще жив. ИИ, верно, взвесили мои исследования на весах жизни и смерти и выяснили, что мои усилители спасли больше жизней, чем угробили. А может, мы ступили на скользкую почву разделения убийства и убийства по неосторожности, особенно когда предполагаемая жертва — добровольный участник процесса. ИИ заставили нас поверить: за убийство разумного существа смертный приговор — воистину смертный, полное стирание твоей личности из бытия — выносится автоматически. Но мне известно иное, поскольку в хранилище много таких, как я. И много тех, кто совершил убийство. — Он задумчиво оглядел парк за верандой. — Конечно, куда проще приговорить к истинной смерти кого–нибудь бесполезного…
— Мы победили? — Я все еще пытался привести мысли в порядок.
— Спорный вопрос. Мы побеждали, но тут короля прадоров свергли. Новый король, видимо, не столь рьяный ксенофоб, решил, что борьба с нами — не такая уж хорошая идея. Они отступили, а у нас не хватило ресурсов, чтобы отправиться за ними и закончить работу.
— Мой мемплант, — спросил я, — где его нашли?
Он посмотрел на меня:
— Некто, знакомый с моей работой, опознал его. В брошке в витрине ювелира — интересный поворот, не так ли? — Силак замолчал, потом протянул руку и похлопал меня по голове. — Его поставят на место, когда по–настоящему воскресят тебя, поскольку копирование той технологии на современные носители вызывает некоторые затруднения.
По–настоящему воскресят…
Решив отложить это на потом, я опять попытался вернуть четкость мысли. Мемплант, помещенный Силаком в мой череп, был драгоценным камнем — рубином. Приличного размера, где–то с две фаланги мизинца. То, что из него сделали ювелирное украшение, было фантастикой, но имело смысл, хотя конкретно этот рубин являлся неизмеримо большим, чем казался. Квантовая сетка, наложенная на кристаллическую структуру, — и вот вам та малость, что позволила мне жить.
— Откуда камень попал в магазин, где его нашли, отследить не удалось, хотя есть предположение, что спасатели подобрали его на Погосте…
— На кладбище? — перебил я, чувствуя себя идиотом.
— Ничейной территории между нашим Государством и Королевством прадоров.
— А…
— Государство, владения человечества и ИИ, охватывающее тысячи звездных систем, было выведено из равновесия первым же столкновением с прадорами. Чужаки–монстры, похожие на гигантских крабов, оказались злобными душегубами, не знающими ни усталости, ни жалости.
Твой мемплант был поврежден раньше, чем кто–либо догадался о его природе, и аналитический ИИ, первым изучавший кристалл, провел лишь базовое восстановление. Иначе потерялась бы вся записанная в нем информация.
Рука Силака отлепилась от стола, костлявый палец указал на меня.
— А эта информация — ты.
— Значит, они получили профессиональную консультацию, — предположил я.
— Вот именно. — Силак кивнул. — Похоже также, они считают, — он усмехнулся, — что ты заслужил жизнь за свою службу во время войны.
— И что теперь?
— Тебя ждет тело, выращенное в пробирке из образца твоего ДНК, сохраненного с военного времени медициной Государства.
— Значит, пришла мне пора начать жизнь заново.
— Завидую, но только не твоим попыткам восстановить воспоминания. В данный момент у тебя нет к ним полного доступа.
— В каком смысле?
— Спорю, в голове у тебя туман — я уже говорил, что мемплант был поврежден, почти наверняка вторжением «паучьих» поисковых волокон после прадорского рабства. Даже ИИ не удалось выяснить, как ты умер. Но они — и я — обнаружили достаточно, чтобы знать, что было это весьма неприятно. — Он снова повернулся ко мне. — Ты можешь, если захочешь, вымарать эти воспоминания напрочь.
Отвращение — вот что я почувствовал первым делом. Подчистку памяти начали использовать во время войны, и хотя она снова превращала потрясенных, контуженых, тяжелораненых людей в ценных солдат, мне не нравилась эта уловка, уход от ответственности — все равно что идти по жизни с шорами на глазах.
— Я хочу вернуть все свои воспоминания, — сказал я, и этого оказалось достаточно, чтобы запустить то, что скрывалось до сего мига.
Огненное цунами захлестнуло меня, и калейдоскоп ужаса завертелся перед глазами…
Война: Панархия
Реальность войны расписывалась на небесах Панархии каждую ночь горящими буквами. Поначалу с ней еще пытался тягаться аккреционный диск[1] Лайденской Клоаки, яркий овал, полыхающий на полнеба. Возможно, не пройдет и века, и эта черная дыра всосет всю планетарную систему. А пока она служила лишь унылым задником, на фоне которого армии Государства и прадоров рвали друг друга в клочья.
— Опусти забрало, солдат, — велел капитан Гидеон.
Я коснулся регулятора шлема боевого скафандра, и защитный лицевой фильтр бесшумно скользнул на место. Все равно мне сейчас нужна подсветка. Здесь ночами, с учетом враждебности местной дикой природы, — либо задраивай наглухо скафандр, либо не вылезай из палатки. Генерал Бернерс говорил, что спрутоножек, или, как он выражался, «гребаных моллюсков», сюда завезли Чужие. Однако забавно, что почкуются они тут, в предположительно неродной среде, — будь здоров. Гидеон устроился рядом, а я продолжил изучать позицию — открытую и весьма невыгодную; потом взгляд мой упал на пласт окаменевшей лавы под нашими ногами. В тверди зияло множество отверстий — тут когда–то полопались вырвавшиеся наружу крупные газовые пузыри, и поверхность в сумерках напоминала кусок вишнево–шоколадного пирога. Из некоторых таких омутков уже выползали спрутоножки, отправляющиеся на ночную охоту за дичью или подружкой — хотя частенько они не делали различий между тем и другим. И уже слышалась ругань кого–то из отряда Гидеона — тех, кто, как я, забыл опустить щитки.
— А ты когда–нибудь видел настоящего спрута? — спросил Гидеон.
— Да.
Внимание мое опять