Заглянул Тату и предложил встретить и забрать Тармо, который собирался приехать в Торнио из Хельсинки. У него как раз начались рождественские каникулы, о чем Лахья не преминула сообщить Анни, а заодно поинтересоваться, нельзя ли ей поехать на станцию вместе с Ринне (для большинства имя Тату осталось в прошлом и теперь все звали его Ринне). Все знали, что на него можно положиться. Если дело шло о том, чтобы кого-то куда-то отвезти, он всегда предлагал свою помощь, как бы далеко ни пришлось ехать и сколько бы времени это ни заняло.
Анни позвонила к себе домой, чтобы сообщить о случившемся Лаури, но ей никто не ответил, и она поняла, что ее младший брат либо куда-то вышел, либо снова взял сверхурочное дежурство на судне, либо просто-напросто дрыхнет.
Алекс еще не переехал жить к ней, но не потому, что он этого не хотел, а потому, что Анни ждала. Чего именно она ждала, она не знала, но определенно чего-то ждала.
Слишком много всего поменялось, если бы они съехались и начали жить вместе. Лаури пришлось бы тогда искать себе новое жилье, а Анни больше не смогла бы оставаться наедине с самой собой. Жить с кем-то, а точнее, с отцом ее еще не родившегося ребенка, быть навечно прикованной к кому-то – нет, к этому она точно была не готова.
Понемногу семья начинала собираться, братья и сестры приезжали один за другим. Примчалась растрепанная Хелми со своим трехгодовалым малышом под мышкой – ох уж эта болтушка Хелми с ее удивительной способностью нести тепло всюду, где бы она ни появилась, а следом за ней явился Тармо.
Тармо, черная овца, младший брат с мозгами, которые слишком рано стали большими по меркам их маленькой фермы.
Последними появились Вало и Онни, и, когда все были в сборе, Лахья сказала, что не помешало бы немного перекусить, и что стол уже накрыт. Она раньше всех стала к плите, и все выстроились в очередь, пока Анни, как самая старшая, раскладывала по тарелкам мясной соус с картошкой. Тот самый мясной соус, на котором они все выросли, без малейших следов томатов, зато сдобренный хорошей порцией жира, маслянистыми лужицами расползающегося по поверхности. Лужицы, в которые можно было макать зачерствелые ломтики ржаного хлеба. После все уселись за кухонный стол и принялись есть.
Все до странности казалось таким хорошо знакомым и родным – звуки, вкусы, запахи. Все было совсем как всегда и в то же время совершенно по-иному.
Анни огляделась. Сейчас здесь были не все, но многие из ее сестер и братьев. Не хватало лишь четверых (или шестерых, это смотря как считать).
Королевский совет в сборе.
Все ели в тишине, переживая за Арто, но, в любом случае, смерть не была в новинку никому из присутствующих.
Самые старшие помнили своих умерших брата и сестру, самые младшие выросли, слушая их воспоминания, а еще на самой ферме, как и на всякой другой, то и дело умирали животные. И пусть даже смерть их пугала, но она не была для них чем-то чуждым, скорее, просто привычная часть их жизни. Словно старый дядюшка, с которым все так или иначе состоят в родстве.
После ужина все дружно помогли с посудой, затем под громкие крики протеста вымыли в раковине под краном сопротивлявшегося Онни и переодели его в пижамку, после чего тот уснул на кухонном диванчике рядом с малышом Паси, едва его голова коснулась колен Хелми.
Остаток вчера прошел вполне мирно, и на ферме после утренних встрясок воцарилось спокойствие, его даже можно было назвать рождественским покоем, подобное состояние бывает только после успешно предотвращенной катастрофы. В самом деле, ведь сегодня никто не умер (по крайней мере, пока). Кое-кто уселся в гостиной смотреть телевизор, остальные собрались на кухне, чтобы решить вопрос с рождественской выпечкой, которой Сири, если бы не была сейчас в больнице, обязательно занялась бы. Рождественские звезды, пирожки и булочки с шафраном. Все уже готовы были взяться за дело, когда дверь кухни внезапно отворилась, и вошел Пентти.
Атмосфера в доме мгновенно изменилась, похолодало не только потому, что он нараспашку открыл дверь во двор, где стояла минусовая температура – достаточно было того, что он одним своим видом наводил необъяснимый ужас, это было его неизменное качество.
– Полна коробочка, как я посмотрю, – это были первые слова Пентти, которые он произнес, разглядывая своих детей, разрумянившихся и перепачканных в муке. Они были счастливы, и его это раздражало.
Анни положила отцу мясного соуса с картошкой, и тот, не говоря ни слова, молча взял тарелку у нее из рук. После чего уселся на свое привычное место, откуда мог обозревать всю кухню, и еще раз обвел взглядом собравшихся.
– Ложку, – отрывисто скомандовал он, и Лахья, которая находилась ближе всех к нему, открыла ящик стола и достала ложку.
На кухне воцарилась тишина. Было слышно только, как ест Пентти, да еще из гостиной доносилось негромкое бормотание телевизора.
На самом деле он был довольно странным, этот мужчина. Такой низенький, не больше шестидесяти пяти лет от роду, непроницаемо-черные глаза и такие же черные, до сих пор нетронутые сединой, волосы. Подумать только, четырнадцать детей и ни одного седого волоска! Все дело, конечно, в генетике, но в каком-то смысле это было даже символично.
В роду у Пентти текла кровь саамов, никто не хотел этого признавать, а уж говорить об этом не любили и подавно, но все признаки были на лицо. Кровь саамов и нечто еще, более глубокое – священная ярость (и безумие), берущие свое начало в религии, других вариантов просто не было. В этих венах, без сомнения, текла кровь ярых католиков.
– Простоквашу, – произнес он в тишине. Анни заметила, как Хелми вздрогнула на своем диванчике при звуке этого голоса, – уж больно близко он прозвучал, – быстро наполнила стакан и подала отцу.
Ее движение было быстрым и точным, но все же Пентти успел схватить ее за запястье. Его рефлексы с годами остались на том же уровне, а скорости реакции по-прежнему можно было только позавидовать.
– Что, привезла с собой семью?
Он спросил, не глядя на нее. Вместо этого его взгляд почему-то был прикован к Анни.
– Только малыша Паси.
– Славно. Вы объедаете меня в моем собственном доме, но что я могу поделать, ведь вы моя плоть и кровь. Плоть и кровь. Но всему есть предел.
Подобное они уже от него слышали и не раз. Стоило кому-то привести свою семью или кого-то постороннего, как Пентти заводил свой занудный монолог о бережливости.
Но зная отца, все понимали, что уж лучше так.
Его мозги