Я легла на ткань, стараясь не замечать, как три девочки разглядывают мое тело, тело эву. Треснуть бы их всех. Я не заслужила, чтобы меня так изучали в самый жуткий момент. Целительница и архитектор взяли меня за ноги. Портниха и тетка держали за руки. Ада взяла скальпель.
– Спокойно, – сказала мне на ухо Нана Мудрая.
Я почувствовала, как Ада раздвинула губы моей йейе.
– Задержи дыхание, – сказала она. – Не кричи.
Я не успела вдохнуть как следует – она сделала разрез. Боль была как взрыв. Я чувствовала ее каждой частью своего тела и едва не потеряла сознание. Затем закричала. Я не знала, что умею издавать такой звук. Я едва чувствовала, что женщины меня держат. Удивилась, что они не бросили меня и не разбежались. Все еще крича, я поняла, что все куда-то делось. Вокруг меня все стало голубым, желтым, а по большей части зеленым.
Я задохнулась бы от ужаса, если бы у меня был рот. Я кричала бы, билась, царапалась, плевалась. Я не знала, что думать, видимо, я умерла… опять. Со мной больше ничего не происходило, и я успокоилась. Оглядела себя. Я стала голубой дымкой, похожей на туман после долгого сильного ливня. Теперь я могла разглядеть других. Кто-то был красным, кто-то зеленым, кто-то золотым. Предметы обрели четкость, и я смогла разглядеть и комнату. Девочек и женщин. У каждой была своя цветная дымка. На свое лежащее тело мне смотреть не хотелось.
И тут я увидела нечто. Красное, овальное, с белым овалом в центре, как гигантский глаз джинна. Оно сипело и шипело, белая часть расширялась, подбираясь ближе. И оно внушало смертельный ужас. «Скорей бежать! – подумала я. – Скорее! Оно меня видит!» Но я не знала, как бежать. Чем? У меня не было тела. Красное было горьким ядом. Белое жгло как самое злое солнце. Я снова начала кричать и плакать. А затем открыла глаза и увидела чашку с водой. Все заулыбались.
– Слава Ани, – сказала Ада.
Я ощутила боль и вскочила, готовая бежать. Надо было убегать. От того глаза. Я тогда была так сбита с толку, что решила, будто боль исходит от того, что я видела.
– Не шевелись, – сказала целительница.
Она прижимала мне между ног лед в марле, и я не знала, от чего мне больнее – от раны или от холода. Я обшаривала комнату глазами. Когда взгляд падал на что-нибудь красное или белое, сердце замирало, а руки сжимались в кулаки.
Через пару минут я стала расслабляться. Сказала себе, что это боль вызвала кошмар. Позволила рту открыться. Воздух высушил мне нижнюю губу. Теперь я ана м-боби. Я больше не позорю родителей – по крайней мере не тем, что в одиннадцать лет остаюсь необрезанной. Но облегчение длилось не больше минуты. Это был вовсе не кошмар. Я знала это. И сейчас случилось что-то ужасно плохое, хотя я и не знала что.
– Когда она тебя порезала, ты просто уснула, – сказала Луйю, лежа на спине.
Она смотрела на меня с большим уважением. Я нахмурилась.
– Да, и стала вся прозрачная! – добавила Дити.
Она, казалось, совсем оправилась от собственного шока.
– Ч-что? – сказала я.
– Чшшш! – сердито прошипела Луйю.
– Но стала ведь! – зашептала Дити.
Мне хотелось царапать пол ногтями. Что все это значит? От меня пахло тревогой. Я поняла, что чувствую и другой запах. Тот, что впервые почувствовала во время истории с деревом.
– Ей надо поговорить с Аро, – сказала Ада Нане Мудрой.
Нана Мудрая что-то хмуро пробурчала, и Ада поспешно отвела глаза.
– Кто это? – спросила я.
Никто не ответил. Никто из женщин не смотрел на меня.
– Кто такой Ара? – спросила я, обращаясь к Дити, Луйю и Бинте.
Все три пожали плечами.
– Без понятия, – сказала Луйю.
Когда никто так и не объяснил, кто такой Ара, я выбросила его из головы. Мне было о чем волноваться. Например, о том месте, полном света и цвета. Об овальном глазе. О кровоточащей ране у меня между ног. И о том, как рассказать родителям, что я сделала.
Мы вчетвером полчаса пролежали бок о бок. Было больно. Каждой из нас дали тонкую золотую цепочку на талию, теперь ее надо было носить не снимая. Старшие, задрав одежду, показали нам животы с цепочками.
– Их освятили в воде седьмой из Семи рек, – сказала Ада. – Они надолго нас переживут.
Каждой также дали камешек, чтобы держать под языком. Они назывались талембе этану. Эту традицию мама одобряла, хотя ее смысл тоже был давно забыт. У нее был маленький гладкий оранжевый камешек. У каждой группы океке разные камни. Нам дали алмазы, о которых я раньше и не слышала. Похожие на гладкие овальные льдинки. Мой легко поместился под язык. Вынимать его надо было только за едой и на время сна. И поначалу следить, чтобы не проглотить его – это считалось плохой приметой. Я подумала вскользь – странно, что мама не проглотила свой камень, когда меня зачинали.
– Потом ваш рот с ним подружится, – сказала Нана Мудрая.
Мы вчетвером оделись, подложив в трусы марлю и обернув головы белыми покрывалами. Ушли вместе.
– Мы молодцы, – сказала Бинта по дороге.
Слова звучали слегка невнятно из-за опухшей прокушенной губы. Мы шли медленно – каждый шаг отдавался болью.
– Да. Никто не кричал, – отозвалась Луйю. Я помрачнела. Я-то точно кричала. – Мама сказала, что в ее группе пять из восьми девочек кричали.
– Оньесонву так понравилось, что она уснула, – сказала Дити с улыбкой.
– Кажется, я кричала, – сказала я, потирая лоб.
– Нет, ты сразу вырубилась, – сказала Дити, – а потом…
– Дити, заткнись. Мы о таком не говорим! – прошипела Луйю.
Мы помолчали и еще больше замедлили шаги. Рядом заухала сова, мимо нас проехал человек на верблюде.
– Мы никому не скажем, правда? – спросила Луйю, глядя на Бинту и Дити. Обе кивнули. Она повернулась ко мне с любопытством: – Так что случилось?
Я никого из них не знала как следует. Но Дити точно любит сплетничать. Луйю тоже, хоть и притворяется, что нет. Бинта была тихая, но в ней я тоже сомневалась. Я им не доверяла.
– Я как будто заснула, – соврала я. – А что… что вы увидели?
– Ты правда заснула, – сказала Луйю.
– Ты была как стеклянная, – Дити широко раскрыла глаза. – Я видела сквозь тебя.
– Всего несколько секунд. Все опешили, но тебя не выпустили, – сказала Бинта.
Она потрогала губу и сморщилась. Я плотнее закрыла лицо покрывалом.
– Тебя кто-то проклял? – спросила Луйю. – Может, из-за того, что ты…
– Не знаю, – быстро ответила я.
Выйдя на дорогу, мы разошлись, каждая в свою сторону. Проскользнуть домой оказалось довольно просто. Устраиваясь в постели, я не могла отделаться от ощущения, что за мной наблюдают.
Наутро, откинув одеяло, я увидела, что кровь просочилась сквозь марлю на постель. Месячные у меня начались год назад, так что это меня не очень беспокоило. Но от потери крови кружилась голова. Я завернулась в рапу и медленно прошла в кухню. Родители смеялись над какими-то Папиными словами.
– С добрым утром, Оньесонву, – сказал Папа, все еще хихикая.
Мамина улыбка погасла, как только она увидела мое лицо.
– Что случилось? – спросила она своим шепотом.
– Все… все хорошо, – сказала я, двигаться не хотелось. – Просто…
Я чувствовала, что по ноге течет кровь. Нужно сменить повязку. И выпить ивового отвара от боли. «И что-нибудь от тошноты», – подумала я, и меня тут же вырвало прямо на пол. Родители бросились ко мне и усадили в кресло. Кровь они увидели, когда я села. Мама молча вышла из комнаты. Папа рукой вытер мне губы. Мама вернулась с полотенцем.
– Оньесонву, у тебя месячные? – спросила она, вытирая мне ногу.
В верхней части бедра я удержала ее руку.
– Нет, мам, – я посмотрела ей в глаза. – Это другое.
Папа помрачнел. Мама напряженно смотрела на меня. Я приготовилась к худшему. Мама медленно встала. Я не посмела