Несколько месяцев Наджиба жила в неопределенности – живот рос, роды приближались. Когда ей было нечем заняться, она садилась и смотрела в пустоту. Иногда играла в «Мрачные тени», раз за разом выигрывая, набирая все больше очков. Иногда разговаривала с ребенком внутри себя.
– Мир людей жесток, – говорила она. – Но пустыня прекрасна. Алуши, ммуо – все духи мирно в ней живут. Когда ты родишься, тебе тут тоже понравится.
Она кочевала, пускаясь в путь в прохладное время суток, избегая городов и деревень. Когда она была на пятом месяце, скорпион ужалил ее в пятку. Нога распухла, болела, Наджибе пришлось пролежать два дня. Но потом она встала и пошла дальше.
Когда наконец начались схватки, ей пришлось признать: то, что она все эти месяцы твердила себе, – неправда. Она – не алуши, рожающий дитя алуши. Она одинокая женщина в пустыне. Охваченная ужасом, она лежала в палатке на тонкой подстилке, одетая в истрепанную ночную рубашку – единственную одежду, вмещавшую ее раздавшееся тело.
Тело, которое она наконец признала своим, взбунтовалось. Яростно сжимаясь и растягиваясь, оно словно боролось с невидимым чудовищем. Наджиба ругалась и кричала от натуги. «Если я здесь умру, то и ребенок умрет в одиночестве, – думала она в отчаянии. – Дети не должны умирать одни». Она взяла себя в руки. И сосредоточилась.
Спустя час ужасных схваток ее алуши проснулся. Она расслабилась, отступила и стала наблюдать, позволив телу делать то, для чего оно предназначено. Спустя несколько часов появился ребенок. Наджиба могла поклясться, что он запищал, еще не выйдя наружу. Очень сердито. С той минуты, как он родился, Наджиба поняла, что он не любит сюрпризов и не отличается терпением. Она перерезала пуповину, завязала ее и прижала дитя к груди. Девочка.
Баюкая ее, Наджиба в страхе наблюдала, как из нее самой течет и течет кровь. В голову лезли непрошеные воспоминания о том, как она лежала на песке, а из нее сочилось семя. Теперь она снова была человеком и стала восприимчивой к этим воспоминаниям. Она усилием прогнала их и сосредоточилась на сердитом ребенке у себя на руках.
Через час, который она просидела, вяло раздумывая, не умрет ли от кровопотери, кровотечение замедлилось и остановилось. Она заснула, держа ребенка на руках. А когда проснулась, то смогла встать. Казалось, внутренности сейчас выпадут между ног, но стоять она могла. Она внимательно осмотрела дочь. У нее были пухлые губы и высокие скулы Наджибы, но узкий прямой нос, принадлежащий кому-то, кого Наджиба не знала.
И глаза, ох, ее глаза. Они были золотисто-карие – его глаза. Словно он глядел на нее сквозь дитя. Кожа и волосы ребенка были странного оттенка – как песок. Наджиба знала про такое явление, свойственное только детям, зачатым при изнасиловании. Говорится ли об этом в Великой книге? Она не знала точно. Она не так уж усердно ее читала.
У нуру желто-коричневая кожа, узкие носы, тонкие губы и коричневые либо черные волосы, похожие на гриву холеного коня. У океке темно-коричневая кожа, широкие ноздри, толстые губы и густые черные волосы, как шкура овцы. Никто не знает, почему дети-эву выглядят так, как выглядят. Они не похожи ни на океке, ни на нуру, а похожи на пустынных духов. Через несколько месяцев на щеках ребенка проступят характерные веснушки. Наджиба заглянула дочке в глаза. Затем прижала губы к ее уху и произнесла ее имя. «Оньесонву», – повторила она. Так правильно. Ей хотелось кричать в небо: «Кто боится смерти?» Но увы, у Наджибы не было голоса, она могла лишь шептать. «Однажды Оньесонву скажет свое имя как нужно», – подумала она.
Наджиба медленно дошла до водоуловителя и надела на него мешок. Включила. С громким шипением он, как обычно, охладил воздух вокруг себя. Оньесонву проснулась и заплакала. Наджиба улыбнулась. Обмыв Оньесонву, она помылась сама. Затем попила и поела, не без труда покормив Оньесонву. Малышка не понимала, как брать грудь. Пора было идти. Родовая кровь привлечет диких зверей.
На несколько месяцев Наджиба сосредоточилась на дочери. Это заставило ее заботиться и о себе. Но было кое-что еще. «Она сияет как звезда. Она моя надежда», – думала Наджиба, глядя на свое дитя. Оньесонву была шумной и капризной, когда бодрствовала, но спала она так же истово, давая матери время для дел и отдыха. Это были мирные дни для матери и дочери. Однажды Оньесонву заболела лихорадкой и ни одно лекарство Наджибы не помогало. Надо было искать целителя. Девочке было четыре месяца. Они недавно прошли мимо города океке под названием Дилиза. Пришлось вернуться. Впервые за год с лишним Наджиба приблизилась к другим людям. Базар располагался на окраине города. Горячая Оньесонву капризничала за спиной матери.
– Не волнуйся, – сказала Наджиба, спускаясь по песчаной дюне.
Наджибе стоило много сил не подпрыгивать при каждом звуке или когда кто-то мимоходом касался ее руки. Она склоняла голову, когда с ней здоровались. Пирамиды томатов, бочонки фиников, горы подержанных водоуловителей, бутылки с маслом для жарки, ящики с гвоздями – элементы мира, к которому они с дочерью не принадлежали. У Наджибы оставались деньги, взятые из дома, они были в ходу и здесь. Она боялась спрашивать дорогу, так что на поиски целителя ушел целый час. Он был низкого роста, с гладкой кожей. В его небольшом шатре стояли коричневые, черные, желтые и красные склянки с жидкостями и порошками, связки каких-то стеблей и корзины с листьями. Воздух был сладким от горевших благовоний. Оньесонву слабо пискнула за спиной.
– Добрый день, – сказал целитель, кланяясь Наджибе.
– Мой… мой ребенок болен, – настороженно сказала она.
Он сдвинул брови.
– Громче, пожалуйста.
Она похлопала себя по горлу. Он кивнул, подходя ближе:
– Как вы потеряли?..
– Не меня. Ребенка.
Она распеленала Оньесонву и прижала к себе под взглядом лекаря. Он попятился, и Наджиба едва не заплакала. Он реагировал на ее дочь почти так же, как ее муж – на нее саму.
– Она?..
– Да.
– Вы кочуете?
– Да.
– Одни?
Наджиба сжала губы.
Он заглянул ей за спину и сказал:
– Скорей. Дай я осмотрю ее.
Осматривая Оньесонву, он спросил Наджибу, что она ест – ни она, ни младенец не выглядели истощенными. Он дал ей закупоренную бутылочку с розовым веществом.
– Давай ей по три капли каждые восемь часов. Она крепкая, но, если ты не будешь ей это давать, она умрет.
Наджиба вынула пробку и понюхала. Пахло сладким. Что бы это ни было, оно было смешано со свежим пальмовым соком. Лекарство стоило треть всех ее денег. Она дала Оньесонву три капли. Та всосала жидкость и снова заснула.
Остаток денег Наджиба потратила на покупку припасов. В деревне говорили на другом диалекте, но все же она могла объясняться и на сайпо, и на океке. Она лихорадочно закупалась, а вокруг стали собираться зрители. Ей хватило решимости не убежать обратно в пустыню сразу после покупки лекарства. Дочке нужны были бутылочки и одежки. Наджибе – компас, карта и новый нож для мяса. Купив мешочек фиников, она развернулась и обнаружила, что стоит перед стеной из людей. В основном мужчин – там были и старые, и молодые. Большинство – возраста ее мужа. Опять то же самое. Только на этот раз она была одна, а угрожавшие ей мужчины были океке.
– Что такое? – тихо спросила она.
Она чувствовала, как Оньесонву возится за спиной.
– Чей это ребенок, мамаша? – спросил юноша лет восемнадцати.
Дочка снова шевельнулась, и Наджибу внезапно охватила ярость.
– Я тебе не мамаша! – огрызнулась она, жалея, что ее голос не слышен.
– Это твой ребенок, женщина? – спросил старик таким голосом, словно он десятки лет не пил холодной воды.
– Да. Она моя! Ничья больше.
– Ты не можешь говорить? – спросил мужчина, переглядываясь с тем, кто стоял рядом. –