Артемидор, когда я про свои «звоночки» ему рассказала, смеяться не стал.
«Если хочешь ответа от меня добиться, и не мечтай. Мне лень. Возможно, невозможно, это слова, которыми невежественная тупость пытается обозначить для себя границы окружающего мира. Невежественная человеческая тупость. У тебя возникло ощущение, предчувствие? Так у тебя, не у меня, тебе, Серафима и надо с собою разбираться».
И я довольно долго копалась в себе, складывая разрозненные кусочки воспоминаний, как инкрустатор свою мозаику. Когда исходные материалы закончились, опять обратилась к учителю.
«Не позволю, — ответил он строго. — Чтоб с тонким миром работать, кроме таланта сноровка требуется, у тебя ее нет и не будет, пока забвенный сон не пройдешь. Ну примешься по чужим сновидениям рыскать, как отделишь воспоминание от фантазии либо намерения?»
Можно было, наверное, сперва доучиться, а после… На это я пойти не могла.
«Ты целиком мне нужна, Серафима, — сказал учитель. — Сосредоточенная, пустая, готовая открыться и принять, без подавленной тревоги за подругу, без любовного томления по смешному Иванушке. В мир ступай, утоли тревоги, тогда приходи. Времени у меня много, но тебе столько не дам. До середины зимы отсутствовать можешь, не более. Опоздаешь, можешь вовсе не возвращаться».
И он в последний раз открыл мой сон, чтоб могла я посоветоваться с батюшкой, а еще сказал, что за Гаврюшей моим присматривать не намерен, потому что ему не хочется и лень, и что мне надо было, прежде чем чужих сонных котов воровать, о последствиях думать.
И вот теперь у меня под боком уютно храпела собачечка, а в смежной комнате металась в жару фальшивая Маняша.
Вчера она уговаривала меня попробовать снять сонные запоры. Зачем? Для какой надобности? И болезнь моя тоже казалась сейчас подозрительной. Ну не могу я простужаться, никогда за мною такого не было.
Сон без сновидений — штука довольно неприятная, это я уже теперь стала понимать. Он дает отдых телу, но не позволяет отдохнуть душе. Для душевного покоя я фантазировала, представляя перед мысленным взором бесконечную фильму, в которой изображала то прекрасных принцесс, то отважных дам-рыцарей, а то и кровожадных чудовищ. Но всегда в фантазиях присутствовал еще один человек, тот самый, что так равнодушно меня отверг.
Вспомнив нашу первую и последнюю после Руяна встречу, я застонала от стыда и разочарования.
«Человек отличается от животного в том числе тем, что обуздывает желания, которые расходятся с моралью».
Не обнял, не поцеловал, не обрадовался расчетливо эффектному появлению.
«Играть с чужими чувствами — гнусно и недостойно».
Как я после той отповеди с ума не сошла, попросту удивительно.
С чувствами играть недостойно? А что ж ты Наталью Наумовну разыгрываешь, моралист? Натали, бедняжка, на платочках уже новые монограммы вышивает, я взглянула вчера мельком. «Н. З.» у нее на пяльцах шелками блистало. Наталья Зорина! А если ты, притворщик, не притворяешься вовсе, а искренен в проявлении симпатий, тогда сердце мое ты разбил. И тогда, Болван Иванович, мстить тебе буду со всей силой девичьего гнева!
Интересно, а как девичья мстительность соотносится с идеями суфражизма, которые проповедует моя новая подруга Евангелина Романовна? Достаточно ли в моих мыслях равноправия? А еще интересно, как суфражистка Геля обожания Брюта принимает?
Тут я захихикала, вспоминая, как грозный канцлер растекался перед надворной советницей лужицей растаявшего мороженого.
Седина в бороду, бес в ребро, не иначе. Она-то в неведении или неведение изображает. Вот, кстати, еще любопытно, Гелечкина святая простота — это притворство или склад характера? Ежели первое — то от меня почтение и аплодисменты, а еще в ученицы после попрошусь. Высокий класс. А вот если второе… То быть того не может!
С Иваном у нее нет ничего, решила я, вызвав в памяти наш совместный поздний обед. С Эльдаром Давидовичем, впрочем, тоже амуров не заметно. Он-то явно не прочь, но у Мамаева столь женолюбивая натура, что он с кем угодно флиртовать пытается.
Крестовский. Точно! «Ах, наш шеф не такой, а сякой и разэдакий…» И еще Эльдар спросил, собирались ли Семен с Гелей вместе в приказ ехать.
Значит, Юлий Францевич и Семен Аристархович — соперники за сердце прекрасной Евангелины? Какой манифик! Ни в одной фильме до такого не додумаются!
— Авр-р…
Басовитое ворчание под мышкой сообщило мне, что валяться далее — преступно по отношению к братьям нашим меньшим, голодным страдальцам, которые поспали, а теперь хотели жрать.
— Веревки ты из меня вьешь, — зевнула я. — Обеда дождаться никак?
Ворчала по привычке, уже нащупывая ступнями домашние туфли.
Гаврюша за движениями моими следил с одобрительным вниманием. А убедившись, что я пошла к двери, зарылся в плед, досыпать.
Бобынинскую кухарку величали Акулиной. На отчество она не отзывалась, поэтому за неиспользованием я его позабыла.
— Так чего сами ножки трудите, барышня? — проговорила она, выслушав мою просьбу. — Сейчас девицы сарматские вернутся, я их в чуланчик за дровами отправила, да и покормят вашего питомца. А вы к барыне в гостиную ступайте, девичьими делами займитесь. У нее-то, голубицы нашей, подруг не осталось совсем, кто замужем, а кто за границами в ученье.
Акулина была бабой пожилой, поэтому могла себе позволить в отношении меня некоторые вольности, даже указывать.
Прихватив с тарелки хрустящий пирожок, я отправилась к кузине.
Наталья Наумовна сидела за столиком, смягченный тюлевыми занавесками свет для рукоделия был слишком слаб, зато прелестно обрисовывал девичий силуэт.
— Фимочка, — Натали отложила пяльцы, кивнула с приветливой улыбкой, — что ж ты аппетит перед обедом перебиваешь?
Пожав плечами, я дохрустела, вздохнула, сытости не ощутив, и присела на свободный стул.
— Все же твоя Акулина — великолепная кухарка. Иногда так и хочется ее к себе переманить.
— Попробуй, — разрешила кузина. — Я к стряпне ее равнодушна, а ты в новом положении вполне сможешь своих людей на кухню нанимать.
— Мы вернемся к этому разговору, когда батюшка наконец позволит мне тебя не стеснять и своим домом в столице жить.
— Какие стеснения, милая Фима! Твоими гостеваниями я счастлива сверх меры. Хоть вечность живи. Я имела в виду вовсе не это. Обручение твое с князем Кошкиным закончится свадьбой, думаю, не позднее начала травеня. Кажется, положенные в этом случае полгода тогда как раз истекут. Хотя, если позволишь, я