– Для «Первоцвета»! – ору что есть голоса.
– Сама что ль перекидаешь дальше? – ответно шумит он. – Эй, наняла б кого, а? Тяжелый груз-то.
– Да-да!
От сердца отлегло: приветливый почтовик. А прошлый меня обругал, ведь я не узнала его, хотя груз получала не раз. Обидно… за минуту много ли объяснишь? Я даже извиниться не успела. Стояла, как помоями облитая. Ну да ладно. Всякое бывает.
– Спасибо! – повторяю тише. Из вагона уже летят мешки, тюки. – Как вы ловко…
Почтовик кидает прицельно, без грубости. Вещи укладываются в рядок на насыпи. Уворачиваюсь от последнего тюка – он легкий, но объемный – подбираюсь вплотную к вагону и ставлю на пол корзинку. В ней булочки, морс, ветчина. Я успела усвоить, что почтовые люди живут «сменами», им приходится оставаться в вагоне все время пути от столицы и до конца отведенного участка. Заступая в смену, почтовики принимают и раскладывают груз, в пути следят за его сохранностью… много мороки. А зимой каково? Дверь сдвижная: открой на миг, и мороз вломится в вагон безбилетником, нахальным и неодолимым! И постоянные переезды, и бессонница. Парень, который выгружает мои тюки и мешки, уже полные сутки безвылазно в вагоне. Называется его должность по-правильному сопроводитель.
– И тебе спасибо! – кричит почтовик, перекрывая гудок паровоза и отвлекая меня от бесполезных мыслей. – Бывай, землеройка!
Едва расслышала. Состав хрустит сочленениями позвонков-вагонов, вытягивается с Луговой дальше, резвее… Место здесь презабавное, за станицей начинается рельсовая дуга с подъёмом и спуском, поезда набирают ход, выгибаются – и ныряют в небо.
– Значит, уже выгружал для меня, – смущенно сообщаю себе, слушая, как удаляется поезд. – Ну да, это же он помог в самый первый раз! Точно. Я плела глупости и заикалась, а он не ругался, что копуха и порядков не знаю. Добрый дядька. Хорошо, что корзинка не досталась тому охальнику. Очень хорошо…
Заговаривать себе зубы полезно. Не желаю думать о грузе! И так, не думаючи, знаю, что за спиной громоздится гора выше моего роста. Обернусь, и сделается до жути ясно: во-он сколько навалено тюков и мешков, а я одна, и одной мне надо… то есть не мне, а моему нанимателю из славного и богатого дома Дюбо.
Зажмурилась и мечтаю, чтобы нашлись добрые воры и умыкнули хоть половину груза! Я не подглядываю. Я и крика поднимать не стану.
– Да уж. Воры не добрые, они умные! На кой им дерюги и прочее-разное, вроде краски для опилок? – я вздохнула и строго приказала себе: – А ну, оборачивайся. Хватит мечтать, таких чудес не бывает. Воров окрест вовсе не водится, как и случайных добрых пассажиров… грузчики, и те заведутся через неделю, если не позже.
Не хочу открывать глаза! Под шторами век залегла особенная утренняя тьма – спокойная и легкая. Она раскрасила звуки и спрятала душевную горечь. Если не открывать глаза, а поворачиваться на ощупь, слушая, как хрустит гравий под башмаками, можно ощутить грань миров – лесного и людского. От людского пахнет сажей, креозотом и железом. Лесной дышит росой, наплывает крепнущими трелями птиц, насыпается шорохом листвы, набегает волнами травянистого ветра…
Рассвет – мое любимое время. Свежесть хрустальная, и вся она пронизана птичьим гомоном. Вуаль тумана кокетливо и неплотно укрывает дальний лес, а к ковру ближнего луга она крепится иглой вокзального шпиля. На кончике – традиционный для путевых строений знак солнца, крест в круге. Он уже принял лучи восхода.
Хорошо рисовать мир с закрытыми глазами! Недостатки зрения не мешают. Вот разлеплю веки, и что увижу? Уж точно не знак солнца, куда мне с моими глазами! Я разберу разве что пятно: золотистое, совсем размытое. Даже сощурясь…
– Барышня, не ваш ли будет во-он тот шарабан? – прошелестели мне в ухо.
– Ой! Вот зачем так подкрадываться? – от неожиданности я подпрыгнула, оступилась… Но не упала, а удачно осела на тюк, мягкий и объемный. – Напугали.
– Даже не пробовал… пока, – доверительно сообщил тот, кто подкрался. – Но если ваш, я поздороваюсь и наймусь в грузчики. В оплату довезёте до Луговой. Если же не ваш, то будьте уж так добры, скажите, чей.
– Типичный вор, – буркнула я, мельком оглядев незнакомца и надеясь, что он не расслышит.
Парень сразу показался опасно похожим на воплощение мечты о внезапной убыли груза. Весь подобранный и дерзкий, лет двадцати пяти, хотя по нему возраст не читается. Но наверняка старше меня. Некрупный, худощавый. И еще: он человек города. Стоит на рельсе в пол-оборота ко мне, не шелохнувшись. Одет в темное, складно по нему обмятое. Пострижен так коротко, что на макушке и возле ушей сажево-черные волосы смешно топорщатся. Кожа от природы смугловатая: бледному по весне так не загореть. Лицо скуластое, глаза – смотровые щели. Типичный вор. Ну, как я себе представляю воров. Теоретически.
– Я не вор, – парень упруго качнулся с мысков на пятки и повернулся лицом ко мне, ловко балансируя на рельсе. – Вот так приветствие! Милейшая барышня по виду, а такая колючая в обращении.
– Кто еще колючий! Если у меня нет шарабана, так и здороваться со мной не стоит, да?
Парень пристально изучил груз у меня за спиной. Демонстративно пошевелил губами, вроде бы пересчитывая тюки и мешки. Прищурился еще нахальнее.
– Брать с девчонки деньги неинтересно, дешево выйдет. Задаром перекидывать такую гору – глупо. Умнее не здороваться. Но, если есть общий интерес, дело другое.
– Правильно, не здоровайтесь, – согласилась я. – И то: брать ненадежного попутчика и ехать с ним два часа лесом – глупо. А не брать невежливо.
– Значит, шарабан ваш, – я давно заметила, что у некоторых слух устроен по-особенному. В речи собеседника они разбирают лишь то, что важно им. – Приветствую, милая барышня. Звать меня можно эээ… Яковом. Вещи перекидаю быстро и бережно, даже не беспокойтесь.
Он кивнул, как о решенном, шагнул с рельса и сразу поддел самый крупный тюк, качнул, примеряясь… отпустил. Выпрямился, хозяйски изучил шарабан, спуск к нему с высоченной насыпи.
– А если мне совсем не нужен попутчик? – возмутилась я для порядка, без прежнего отчаяния глядя на проклятущие мешки, такие многочисленные и весомые, что спорить нет сил.
– Мне-то нужен!
Яков отпихнул легкие тюки, рывком поднял и навалил на спину два тяжелых мешка, устроив их боком. Я молча пронаблюдала и впечатлилась. Не думала, что такие мешки можно таскать по два. Громадные мужики-грузчики на подворье Дюбо носят по одному, а юркий Яков вихрем слетел по насыпи, сгрузил тяжесть у шарабана, побежал вверх по склону… и все это – продолжая трепать языком, словно ему ничуть не тяжело. Тон не изменился, одышки нет.
– Не серчайте, барышня. Я не вор, а налетчик. Или мы делим шарабан, или я угоняю его. Вот и весь ваш выбор.
Да уж… выбор! В мире полно везучих людей. Такие катаются на станцию с приказчиком. Они глазасты и вмиг запоминают приметы шельмецов, чтобы изобличить их перед правосудием. У везучих толпы друзей и сонмы поклонников. Им налетчики не страшны. А спросит меня чужой приказчик Кир Силыч, куда я дела одолженный на полдня шарабан, что отвечу? «Яков умыкнул, чернявый такой, по два мешка на спину умеет закинуть и с ними бегом бежать».
Кстати, Яков уже тащит новую пару мешков. Ох и торопыга-налетчик! Совсем не дал времени на размышления. Пора закричать «караул!»… или смириться. Итак? На душе спокойно, ничего её, неудобно-хрупкую мою душу, не царапает. Утро светлое, дышится… Ха, кому вообще нужен старый шарабан, и как далеко на нем уедешь? А вон и причина любезности самозваного попутчика, кренится в гравийной яме меж путей: здоровенный чемодан коричневой кожи. Потрепанный, а если приглядеться… Я перешагнула один рельс, затем второй. Нагнулась, пощупала обмотанную веревкой ручку чемодана – починена кое-как, наспех.
– Поведешь на станцию, переписывать документы? Там должен дежурить хоть кто, – то ли посоветовал, то ли подначил Яков, снова неожиданно оказавшийся рядом. Я охнула. Он подмигнул: – Милые барышни так и делают. Милым барышням полагается не о шарабане переживать, собираясь в путь через лес.
– А толку? У злодеев документы всегда в порядке, – отмахнулась я. – Тут или верить на слово, или бежать без оглядки. Вот что я решила: вы, Яков, странный. Что-то в вас не так… но мне оно без вреда. К тому же бегаю я хуже вас, точно.
Парень хмыкнул и поволок чемодан, заодно прихватил