В теплой пайте и вязаном цвета ростоманов шарфе, я шла из института, угрюмо наблюдая за полураздетыми, здоровыми студентами, как увидела на одной лавочке в парке сгорбившуюся спину Макса.
Друга не было на последней паре, поэтому я решительно направилась к нему, чтобы узнать: какого черта он прогулял и меня с собой не позвал? Он был в наушниках, поэтому моих шагов не слышал, так что у меня появилась идейка: схватить его за плечи и закричать: "Бу!". Мои руки были уже в нескольких сантиметрах от цели, как я заглянула вперед и увидела, что друг склонился над тетрадкой, в которой его почерком был написан стих:
Оттенок ее помады
Ты хотела вкусить мою смерть?
Что ж смотри, как я подыхаю у твоих ног.
Ты хотела придумать к жизни вопрос?
"Почему любовь - сука?"
- Кричит мое разбитое сердце.
Не хочешь, взять
И прикоснуться к нему губами,
чтоб стали они цвета красной помады,
Которую ты так любишь употреблять
во время поцелуев... не со мной.
Я опешила, так как раньше не замечала за другом любви к плаксиво-страдальческим стишкам.
- Бу! - все же воскликнула я, схватив его за плечи.
Друг испуганно дернулся, быстро схватил лежащий у ног рюкзак, запихнул туда тетрадку и только потом обернулся. Глянув на меня с беспокойством, он с облегчением вздохнул и стянул с головы наушники.
- Ёлка, я чуть сердечный приступ не получил!
Переступив через лавочку, я присела рядом, пожала плечами и ответила:
- Ну, не получил же.
Макс не ответил, посмотрел куда-то вперед и спросил:
- Видела?
- Да, - созналась я, а потом саркастически вопросила: - Так ты у нас поэт, оказывается?
Друг вновь-таки не ответил, лишь продолжал пялиться куда-то вдаль.
Я достала с сумки пачку сигарет и закурила, взглянула на небо, которое было на радость всем, но не мне, ярко-голубого цвета.
- Я признался Ире, - тихо произнес парень, когда я докурила и выкинула окурок в мусорку.
Понятно. Значит, поэтому у Макса после второй пары испортилось настроение.
- Да пошли ты эту Путкову куда подальше! - Я не была психологом, чтоб разбираться в душевных тонкостях, но это вариант мне казался самым лучшим. - Ты классный парень, найдешь другую, получше.
Макс покачал головой и грустно ответил:
- Я бы с удовольствием, да только сердцу не прикажешь.
Да. Вот такой вот был Максим: однолюб, который будет страдать, но любить.
Друг полез в рюкзак, достал тетрадку и произнес:
- Это помогает.
- Писание стихов? - удивленно спросила я, так как повторюсь: до этого и не подозревала, что друг сочиняет стихи. Притом неплохо. Даже немного завидно стало.
- Почти, - таинственно ответил он, открыл тетрадку и вырвал листок со стихов. - Дай зажигалку.
Я достала с кармана зажигалку, протянула ему и только сейчас увидела маленькие кусочки выглядывающей бумаги у корешка от других вырванных листов.
Макс поджог листок, уставился на огонь и заговорил:
- Мне было лет двенадцать. Я тогда сильно поругался с родителями, не помню из-за чего. Схватив тетрадку, я начал писать: ненавижу вас, чтоб вы сдохли, самые худшие родители и так далее. А потом я испугался, что родители это увидят, вырвал листы, их было штуки три, и решил их от греха подальше спалить. - Лист почти догорел, и друг кинул оставшийся кусочек на цемент, где огонь и доделал свое дело. - Прокрался на кухню, взял спички и вышел на улицу. И когда я спалил листы, то у меня аж с души отлегло, словно вместе с надписями сгорела и вся моя злость. После этого я часто использую этот метод, чтобы избавиться от негативных эмоций.
- Ого, - ответила я и рассмеялась. Друг с удивлением на меня глянул, и я пояснила, чтобы не обидеть его: - Я просто вспомнила момент из "О чем говорят мужчины". Помнишь, у одного там метод был связанный с фашистами?
- "Поможем разобраться в вашем внутреннем мире", - процитировал Макс с немецким акцентом.
Мы переглянулись и рассмеялись.
- Пехова, - окликнула меня Света Мамаева, подходя к нашей лавочке. - Я слышала о тебе какой-то парень у наших интересовался.
- Какой парень? О чем интересовался? - не поняла я.
- А мне-то откуда знать, - ответила Света с раздражением, а во взгляде так и читалось: я думала ты мне скажешь кто это, чтобы потом пойти и всем разболтать.
Мамаева отошла от нас, и друг тут же заговорщицки спросил с тем же глупым немецким акцентом:
- И что за парень, товарищ русский шпион?
- Да не знаю я!
- Ответ не верный. Расстрелять! - друг поднял руки, как будто держит автомат и протарахтел: - Та-та-та-та-та!
Схватив с колен конец шарфика, я ударила друга по носу, воскликнув:
- Получай фашист гранату!
- Ах, так?! - с наигранным возмущением воскликнул Макс, схватил другой конец шарфика и повторил за мной.
Я увернулась, быстро размотала шарф с шеи, вскочила на ноги и закричала:
- Смерть фашисткой оккупаций! - И принялась наносить удары шарфом по голове "фашиста".
Макс вторил за мной: вскочил на ноги, воскликнул: "Смерть русским шпионам!" и принялся наносить удары в ответ.
Дошло до того, что мы начали носиться по парку как сумасшедшие, на бегу "фехтуя" концами шарфа.
Я бежала впереди, преследуемая на другом конце шарфа Максом. Повернув голову, я уже хотела крикнуть: "Русские не сдаются!", как во что-то врезалась и чуть не упала, но меня вовремя схватила чья-то рука за поясницу. Повернув голову, я с удивлением уставилась в лицо тому сумасшедшему, с которым несколько дней назад мы мило пообщались возле двери квартиры "15а".
- Ёлка, ты как? - испуганно подскочил ко мне Макс.
- Норм, - ответила я, вырвалась из объятий, отошла на шаг и с раздражением спросила: - А ты, что тут забыл?
Сумасшедший сменил амплуа с "геймер русский, двое суток не спавший", на "человек разумный". Одет он был в черный джинсы, кеды, бейсболку и футболку, на который так и было написано: "Человек разумный".
- Вообще-то, у меня здесь дедушка преподает, - ответил сумасшедший и широко улыбнулся. - Хотя, признаться, я пришел к тебе.
- Зачем? - с удивлением спросила я, так как думала, что после нашей милой беседы