Я теперь председатель, и сколько ни накраду –

всё на женское тело, на раковые шейки, на абрау-дюрсо.

Потому что наголодался я в молодости достаточно,

будет с меня, а загробной жизни не существует.

«Собачье сердце»

— Радочка, а вот и ты, наконец. — Дружинин встает с места. При виде дочери его лицо оживляется, светлеет.

— Да, папа. Я немного задержалась на работе, потом забирала машину из автосервиса.

— Все в порядке? – спрашивает отец. Как всегда, участливо.

— Да, в полном. Спасибо, что развлек моего гостя.

— Ну что ж, оставлю вас.

— Приятно было побеседовать, Вячеслав Игоревич.

Ах, ну надо же, сама любезность!

Рада не скрывает циничной усмешки.

— Взаимно. Вот ведь случай. Неожиданность какая, — говорит Вячеслав Игоревич.

Он немного растерян, может быть, удивлен, но держится спокойно, доброжелательно.

Рада отходит чуть в сторону, пропуская отца к двери. Тот выходит из комнаты, оставляя ее с Артёмом наедине.

Гергердт сидит на маленьком двухместном диванчике. Он удобно устроился: плечи плотно прилегают к спинке; левая рука

расслабленно лежит на подлокотнике. На лице полное спокойствие, а глаза сосредоточенные, напряженные. Ждут от нее

какой-то реакции — взгляда, жеста, слова.

Она подходит к нему, смотрит со скучающим выражением, все так же небрежно держа руки в карманах.

— Люблю училок, давай, накажи меня, детка, поставь мне «двойку», — произносит глухо и монотонно.

Рада рассматривает его, оценивает, как он одет. На нем черная водолазка. Поверх нее темно-синий пиджак на двух

пуговицах, со стандартными лацканами. Легкий глянцевый отблеск мягкой кашемировой ткани изящно оттеняет текстурный

узор. В первую встречу Гера был в белой футболке и джинсах. Сегодня верхний комплект дополняют черные брюки с

отделкой в виде двойной линейной строчки и имитацией ручного стежка.

Очень стильно, очень.

— Ты прям как в детстве… Когда девочка очень нравится, все шутами становятся, — наконец говорит она. — Были б косы,

отодрал бы.

— Я тебя и так могу хорошо отодрать.

— Зачем ты пришел? — спрашивает прямо.

— К тебе. Позвонил в дверь и спросил: «А Рада выйдет?»

— Не смешно.

Он легко поднимается. Застывает перед ней — такой высокий и широкоплечий. Мощный, неуправляемый.

— Ну, а чего ты как маленькая? Я тебе звоню, ты не отвечаешь. Говоришь — перезвоню, не перезваниваешь. Кто так

делает? Позвонила бы сама, договорились бы о чем-нибудь. А сейчас собирайся.

— Куда?

— Свидание у нас. Все чинно благородно. Я тебя у папы отпросил. Обещал, что в полночь принцесса будет в дома. Иди

переодевайся, пойдем в ресторан.

— Вот так сразу?

Гергердт пригибается к ней и понижает голос:

— Вот так сразу, это если бы я сказал: иди раздевайся, будем сексом заниматься. А пока в ресторан. Не, ну если ты без

ресторана согласна…

— Гера, облезешь, — резко обрывает она.

— Пойдем, — снова распрямляет плечи и говорит мягче, — у меня не так часто возникает желание поговорить с женщиной.

Не отказывай.

Рада смотрит на него долгим взглядом. Думает, наверное, решается. Сомневается. На ее красивом лице не отражается тех

сомнений, но и нерешительности на нем нет. Она тверда, совершенно спокойна и ни капли не смущена. Ее губы чуть сжаты.

Так чувственно.

— Отчего в голове не растут цветочки, а растут они в траве и на каждой кочке… — напевая, протягивает к ней руку,

чтобы тронуть каштановые волосы, но Рада резко откидывает ее от себя.

— Хорошо, — соглашается.

Он, впрочем, в этом и не сомневался — что она согласится. Его темный взгляд скатывается вниз, к ее ногам.

— Юбку надень.

— Гера, облезешь, — повторяет она, разворачиваясь спиной.

— Пиастры, пиастры, — вполголоса бубнит он, шагая за ней по пятам, — и дублоны, и фунты стерлингов, не говоря уж о

гинеях…

— Чего? — оборачивается Рада.

— Говорю, как вспомню, сколько золота, которое мы добыли честным разбоем, Флинт зарыл на острове, так дурно

делается, — громко добавляет он, останавливаясь перед стеной, увешанной каким-то грамотами и дипломами. Доска

почета, куда деваться.

Дружинина смеется и скрывается в комнате.

Дурно ему делается в этой квартире. Столько лет прошло, а ничего не изменилось. Вроде и мебель другая, а все по-

прежнему — все в стиле дворцовой классики. Наборный паркет, ёпрст. Как в музее. Мавзолей, бл*ть. Только этого не

хватает, который живее всех живых.

Артём шарит взглядом по стенам в надежде увидеть семейные фотографии, но не обнаруживает ни одной.

Через пару минут Рада выходит из комнаты. Такая красивая. В шортах. Ладно и так сойдет. Ноги-то видно. Шорты

классического покроя, до середины бедра, со стрелками. Черные. Шикарно. И черная блузка, спереди расшитая пайетками.

Та белая рубашка, в которой он первый раз ее видел, не была такой обтягивающей, а эта обрисовывает каждый изгиб.

Мать твою, как теперь успокоиться…

Дружинина надевает сапоги на высоких шпильках. Ее длинные ноги становятся еще длиннее, мышцы приобретают

привлекательный женственный рельеф.

У него начинают зудеть ладони от желания дотронуться до нее. Прижать к себе.

— Гера, отомри, — небрежно говорит она и тянется за пальто, которое до этого бросила на банкетку.

Гергердт сам накидывает пальто ей на плечи, не выпуская из рук бежевую ткань, чуть притягивает к себе. Касается губами

щеки.

— Я пока тебя до кровати доведу, сдохну.

Рада не подает виду, что хоть как-то взволнована этим жестом, ждет, пока Артём отпустит. Когда он отстраняется, она

мягко, но холодно улыбается и окидывает его высокомерным взглядом.

— Люблю мужчин