Так Андрей никому ничего и не сказал о том, что случилось на рыбалке. А когда выздоровел, мать перевела его в другую школу на противоположном конце города.

Не везло последнее время Пантелею Лютому. По осени потерял он лучшего кореша Фёдора Колуна. По-глупому всё получилось: в пьяной кабацкой драке сунули верному подельщику нож под ребро. Эх, и весёлый был мужик Колун! С ним можно было и лабаз подломить, и хоромы купеческие выпотрошить. Было, да сплыло. Нету больше Фёдора. И с тех пор не клеилось у Лютого.

Прибился было к ватаге Кочубея, взяли пару магазинов, ювелирку. Да на последнем налёте пошуметь пришлось. Больно ювелир попался несговорчивый да жадный. А тут, как назло, городовой. Валить пришлось обоих. Полиция на уши встала, подозрительных хватали на улицах, в пивных, на рынках. Лютый из ватаги свалил. Он вообще не любил «мокрого». Припугнуть ножичком, дубинкой по головушке пригреть в тёмном переулке, это – пожалуйста, со всем нашим удовольствием. Но брать в руки стрелялку и губить людские души почём зря – нет, не его это.

Зиму кое-как пережил, мыкаясь по хазам да малинам. Там у марухи переночует, тут у барыги в долг возьмёт. Первые хоть за любовь кормили, вторые же процент накручивали людоедский, мол, с будущих дел отдашь. А дела всё не было, хоть выходи с кистенём на проезжий тракт! Вот и весна на носу, ночью ещё морозит, а днём-то уже припекает. И его припекло, дальше некуда. Правда, с недавних пор прибился к нему мальчонка лет пятнадцати. Малахольный, без роду без племени, себя не помнящий. Говорит, с телеги упал, да голову отшиб. Ни как звать, ни откуда – ничего сказать не может.

Пантелей вначале убогого гнал, дескать, самому жрать нечего, тут ты ещё. Но тот прилип как репей, ходит хвостом… Плюнул Лютый, пусть будет пока. Авось на что сгодится. Назвал для потехи Федюнькой. В память о покойном кореше назвал, да разве этого с тем сравнишь? Тот настоящим «колуном» был, а этот… так, пыль подзаборная.

Однако жить как-то надо. Для начала приспособил Федюньку милостыньку выпрашивать. Это у него получалось хорошо. Сам-то плюгавенький, в чем душа держится. Рожу скорчит жалистную-жалистную и скулит как собачонка. Ему и подают. Какое-то время на этом кормились. Да не привык Лютый так жить.

Дальше – больше, попробовал приспособить малахольного к ремеслу карманника. Сам не ожидал, но и это получилось. Потрётся убогий промеж людей, на него и внимания никто не обращает, разве что сунут хлеба кусок, жалеючи, а шельмец – глядь – с кошельком возвращается. Или часы уведёт. Стало повеселее. Но и это были слёзы, не фартово было, мелко. Встречаются, конечно, щипачи знатные, в воровском мире уважаемые, но то не про Федюньку.

И появилась у Лютого задумка. Глядя на тщедушную фигуру приживалы, мыслил он, что тот легко сможет проникать в форточки. Колун, тот амбарные замки рукой срывал. Пантелей, хоть и сам не из слабаков, так не умел. А если убогого научить, да хоромы брать – это уже нормальный воровской хлеб. Домушник, он вор законный.

Но Федюнька неожиданно показал характер, заявил, что в окно не полезет. Западло, мол, ищи других дураков. Пантелей, недолго думая, отпинал парнишку хорошенько, чуть рёбра не переломал. Приживала оклемался и сказал – хорошо, мол, в хату полезу, но хабар пополам. Подивился Лютый такой наглости, но для виду согласился: ты-де, вначале влезь, а там видно будет.

Но и тут мальчонка ухватистым оказался. Пролез в купеческий дом ночью, словно всю жизнь этим занимался. Дверь открыл. Начали они вдвоём добычу собирать – деньги, побрякушки, мануфактуру. А тут дед из угла вылезает – то ли отец купчины, то ли родня какая. Лютый – за дубинку. Думал по башке ненужного свидетеля пригреть, пока в сумраке личность не разглядел. Иначе побежит в полицию, и – здравствуй, Сибирь-матушка! Да Федюнька проворнее оказался. И где топор взял, в сенях, что ли? Так не изба ведь крестьянская, где инструмент всегда под рукой, – купеческие хоромы. Только тем топором напарник деду полголовы снёс одним ударом и глазом не моргнул. Плюгавый-то плюгавый, а через человека переступил, не поморщился.

С той ночи стал Лютый приживалу своего опасаться и решил держать ухо востро. А тот во вкус вошёл, давай, говорит, на гоп-стоп брать людишек. И веселее это, и прибыльнее. Лютый сказал, подумает, мол, а пока нужно барыгам хабар сдать. Сдали, приоделись, да ещё деньги в кармане остались. Лютый себя человеком почувствовал. Глядь, и Федюнька выглядит иначе. Вора из себя не корчит, но и на задних лапках уже не ходит. Снаружи посмотреть, скромный юноша: то ли школяр великовозрастный, то ли приказчик из начинающих. Только глазами зыркает по-волчьи, неприятно так зыркает, аж кошки на душе скребут.

Уже тогда Лютый про себя решил, что надо будет от нежданного подельщика отделаться. Как? – вопрос другой, но нужно будет обязательно. Однако по воровскому обычаю удачу нужно было отметить, фарт задобрить. Знал Пантелей трактир, не из самых богатых, но приличный – троекуровский, что в Помпецком переулке. Место тихое, кормят вкусно, и физиономию его там не отличали. Захаживал когда-то, в более спокойные и сытные времена. И сейчас заглянуть можно.

Сидели тихо, деньгами не сорили. Заказали каши с мясом, холодца, к водке – селёдочку. Пили, закусывали. Пантелей за сколько дней наконец наелся до отвала, разомлел, думал уже оглобли поворачивать, когда заметил, что за дальним столом молодец гуляет. С первого взгляда понятно – из чистой публики и приезжий. По всему видать, или жалование получил, или продал чего удачно. Ну и ладно бы, гуляет себе честный фраер, но тут молодец пачку ассигнаций засветил. А пьян он был уже изрядно.

Лютый уши навострил. Добыча сама в руки идёт, подождать чуток и подсечь – вся недолга. Посмотрел на подельника, у того глаза сузились, скулы заострились. Тоже деньги заметил.

– Ты, эта, Федюнька, мальца видишь? – спросил на всякий случай.

– Ага, – проронил тот.

– Как соберётся уходить, мы за ним. Он косой, трепыхаться не будет. Я его придушу маленько, а ты карманы почистишь. И дёру… Фраер оклемается, так и не вспомнит – ни где пил, ни с кем.

– Ага, – подтвердил собеседник.

Тем временем гуляка с трудом выбрался он из-за стола, натянул пальто. Ноги его слушались плохо, половой до выхода довёл. Хозяин трактира проводил подвыпившего приезжего взглядом: ничего, молодой ещё, проспится. Утром как огурчик будет. Вывел половой клиента на крыльцо. Стемнело уже.

– Может сударю извозчика покликать? – спросил. – Куда ехать-то?

Тот лишь мычит в ответ, ни адреса назвать не может, ни два слова связать. Ну