– Вольному воля, – легко согласился мужчина и спрятал папиросы в карман. – Табак нынче, видите ли, стоит недёшево. В управлении выдают по разнарядке три коробки в месяц, но для курильщика – это слёзы…
В это время из боковой двери вышел дородный господин. Благородная седина в шевелюре, роскошные усы с бакенбардами, особая стать и спокойная, неторопливая уверенность выдавали в нём начальника. Глазастый Сосновцев углядел, что звёзд на погонах у него нет, зато на стоячем воротнике мундира – петлицы, шитые серебром. На груди блестела медаль «За непорочную службу в полиции». Михаил как-то сразу подтянулся – не в струнку, но заметно. Чиновник, в свою очередь, окинул Андрея быстрым взглядом и едва заметно кивнул.
– Приветствую вас, Никодим Митрофанович, – обратился он к Селивёрстову низким голосом. – Вы вновь нам помогаете. Буду ходатайствовать перед господином полицмейстером о премии, право слово. – Начальник обозначил улыбку.
– А я не откажусь, ваше высокоблагородие, – весело отозвался усач. – Только награду попрошу добавочными днями посещения тира, никак не иначе. Но вначале нужно бы разобраться с этим господином. Может, я на воду дую?
– Разберёмся, не извольте беспокоиться. – И обратился к помощнику: – Михаил Васильевич, сопроводите господина в кабинет номер три. И отправьте вестового за Постышевым. Здесь одного взгляда достаточно – его поля ягода.
Сосновцева провели в другую комнату, явно допросную: стол и стул для дознавателя, напротив – привинченная к полу табуретка. Голые стены, выкрашенные свинцовой краской, зарешёченное окошко под потолком, едва пропускающее дневной свет.
Михаил прошёл к столу, запалил светильник. Электрический, между прочим, не керосинку какую или масляную лампадку. Всё цивилизованно. А вот улицы, наверное, ещё газом освещают, вспомнил Сосновцев чугунные фонарные столбы. Ну да какая разница… Он уселся на табурет. Больше никого в комнате не было. Или Михаил был уверен в своих силах и не опасался задержанного, или бежать отсюда было попросту невозможно. А может, то и другое вместе.
– Ну-с, приступим, – сказал полицейский, доставая из стола листы бумаги, перо и чернильницу. – Назовитесь, сударь. Фамилия, имя, отчество.
– Сосновцев Андрей Павлович.
– Документы, подтверждающие личность, имеете?
– Нет…
– Так и запишем – документов не имеет. Где родились, национальность, вероисповедание?
– Русский я. Родился в Южнореченске…
Ручка с пером, напоминающая мамину (она не признавала ни шариковых, ни авторучек, предпочитала писать, макая перо в чернильницу), – застыла над листом бумаги:
– Такого города в реестре Российской империи нет, Андрей Павлович.
– У вас здесь нет, а у нас – есть, – твёрдо ответил Сосновцев.
Что уж теперь – он в совершенно ином мире, это ясно. Возможно ли выбраться отсюда, попасть домой – неизвестно. Но в любом случае, пока что нужно привыкать к здешним реалиям. Россия начала двадцатого века, империя, давно канувшие времена, известные лишь по историческим фильмам да небольшому количеству прочитанных на эту тему книг. Но и начинать знакомство со лжи – ни к чему.
– Стало быть, вы осознаёте, что попали в другой мир?
– Трудно не понять. Да и я сам наверняка выгляжу как белая ворона.
– Здесь вы правы, Андрей Павлович.
– Что со мной будет? – не сдержался Сосновцев.
– Это будет зависеть от многих причин. И не мне решать подобный вопрос. Год рождения?
– Тысяча девятьсот восемьдесят шестой.
– В Бога веруете?
Тут Андрей замялся. По национальной принадлежности он должен считаться православным, но в церковь не ходит. Обрядов не соблюдает. Пробовал как-то поститься, так больше для очищения организма, чем ради веры. Тогда это модно было, да не очень-то получилось. В глубине души он верил в некое высшее начало, организующее всё сущее на земле. Некий высший промысел. Можно называть это судьбой, можно – предназначением, а можно – Богом. Но причислить себя к истинным христианам?…
– Я могу записать вас как атеиста, – видя затруднения пришельца, помог Михаил Васильевич. – В империи свобода воли. Лишь бы вы не состояли в какой-нибудь опасной секте.
– Нет, сектантом никогда не был, – уверенно открестился Андрей.
– Вот и славно. А с верой ещё, быть может, определитесь. Каждый приходит к Господу своей дорогой. Род занятий?
Опять заминка. Художником себя назвать, у Андрея язык не повернулся. Не вышло из него художника. Бизнесмена – тем более. Да здесь и слов таких не знают. Купец, а какой он купец – курам на смех!
– Учитель, – решился Сосновцев. – Преподавал в школе рисование и черчение.
– Так и запишем, – склонился над бумагой полицейский. – Под судом, следствием не состояли? В политических партиях, кружках, обществах числитесь?
Андрей отчаянно затряс головой, и тут хлопнула дверь.
– Мишенька, дорогой, вы совершенно загоняли нашего гостя вопросами! – прозвучал сзади чей-то мягкий голос.
– Никак нет, ваше высокоблагородие! – вскочил дознаватель. – Только основные данные…
– Да полноте, не подскакивайте, словно юнкер перед генералом. Идите-ка, покурите своих цветочных папиросок. Мне с господином поговорить необходимо.
– Слушаюсь!
Полицейский скорым шагом покинул помещение. Его место занял другой человек. Совсем другой человек…
2. Иной мир
Вошедший мужчина был невысок ростом, полноват и грузноват, возрастом за пятьдесят. Совершенно лысая голова, но на щеках обязательные бакенбарды – пышные, расчёсанные вразлёт, шикарные! Человек этот обладал удивительной манерой – не смотреть в глаза собеседнику, щуриться, скользить взором по окружающим предметам. Во всяком случае, в чём Андрей убедился позже, до тех пор, пока сам не хотел встретиться с тобой взглядом.
Одет он был просто: мятая визитка из простого серого сукна с трудом застёгивалась на поясе, того же цвета жилет, скромный галстук. Это потом уже Сосновцев начал различать сюртуки и визитки. О фраке, правда, кое-какое представление имел и раньше, но смутное, больше по фильмам из жизни высшего общества.
Мужчина вразвалку прошёл к стулу, на котором только что сидел полицейский. Кряхтя, опустился, начал читать записи, сделанные Михаилом.
– Так, стало быть, господин Сосновцев Андрей Павлович, – начал он тем же мягким голосом и как бы с ленцой, словно предстоящий разговор не вызывал у него ровно никакого интереса. – Что ж, разрешите представиться и мне: Постышев Пётр Афанасьевич. Специальный агент Особой комиссии при Жандармском управлении по Владимирской губернии.
Проговорил буднично, слегка выделив голосом лишь слово «особой», но слова «специальный агент», а ещё более того «жандармское управление», неприятно поразили Сосновцева. Это уже не полиция: жандармы, охранка, политический сыск империи, закружилось в голове незадачливого путешественника во времени. Держиморды, сатрапы, душители свободы… что там ещё? Хотя, последние годы на глазах Андрея история активно пересматривалась. Не сатрапы и палачи, а защитники законности и порядка, передовые борцы с террористами типа эсеров-бомбистов и анархистов. Да и с большевиками, расшатывающими устои общества, не нянькались, чего уж там… Но ему, Сосновцеву, от этого не легче. Да и «ваше высокоблагородие» Андрей запомнил. Как там раньше различали чины и звания? Благородия, потом, кажется, превосходительства, и прочее… Но и высокоблагородие – не слабо.
Он невольно подобрался на табурете.
– Расскажите, как жили всё