потом, когда на ней построят новое, каменное здание станции, станет Вокзальной, и Виктор впомнил, что именно здесь, недалеко была его первая точка перехода; теперь на этом месте торчали деревенские избы с высокими крышами, крытыми свежей, еще не успевшей потемнеть, дранкой. Почти дойдя до аккуратных, красных с белым кирпичных одноэтажных особнячков с островерхими крышами в немецком стиле, его непрошенные попутчики остановились. На обочине рядом с парой извозчиков в бездействии куковал «черный ворон», то-есть фургон «Форд-Т», у которого на месте двух задних сидений торчала неуклюжая деревянная будка без окон, а над передними местами, словно козырек светофора, торчал навес. Перед Виктором распахнули двери арестантского короба с двумя жесткими скамьями напротив друг друга, на одну из которых, поморщившись, устроился конопатый. Второй сыщик сел рядом с водителем.

— Не вздумайте бежать, — снова предупредил конопатый.

Духоты в этой странной деревянной коробке Виктор не почувствовал — между кузовом и водителем стояло зарешеченное окно без стекла, но бензином воняло так, словно здесь только что очищали масляное пятно со штанов. Виктор вдруг понял, почему писатели и поэты начала века, упоминая автомобиль, обязательно упоминали этот запах. Не потому, что он был для них новый — он просто доставал.

Экипаж, как утка, качнулся на рессорах, что-то зачихало, и Виктор вдруг понял, что это шофер пытается заводить машину ручкой. Впрочем, с четвертой попытки это удалось, и Виктор почувствовал, что он сидит в тракторе — трехлитровый тихоходный двигатель бурчал, как на «Владимирце». Автозак резко дернулся — так, что конопатый чуть не выронил карманные часы на цепочке, которые вытащил из кармана жилета.

— Ну тише ты, чумовой! — раздраженно рявкнул он через оконце. — Чай, не дрова везешь!

— Везу, что погрузили! — огрызнулся водила. — Начальству что — «экономь да экономь», а опыту где набраться?

— На лисапеде! Смотри, куда рулишь, то! Побьешь автозак, а он на уезд единственный! Доверили машину, черт шелудивый…

Розыскной пункт оказался почти сразу за Кладбищем, не доезжая до Чайкович, то-есть, чуть не доезжая до нынешнего кольца одиннадцатого троллейбуса на Камвольный. Камвольного здесь, естественно, не было и в помине.

«М-да. Вот и приехали» — само собой пришло в голову Виктору, когда он после двадцати минут лихой езды, то-есть, по нашим временам, неторопливой тряски по булыжнику, вылезал из первого и единственного брянского автозака.

Пункт отчасти напоминал старый, давно снесенный детприемник на Молодежной, отчасти — лагерь для военнопленных. Территория его была огорожена дощатым забором с колючей проволокой наверху, во дворе басисто гавкало несколько собак, а по углам стояли вышки с часовыми в форме с синими кепочками и погонами, на шее болтались уже знакомые Виктору пистолет-пулеметы, вызывая неприятное сходство с немецкой оккупацией. На крыше одноэтажного бревенчатого дома, похожего на барак или контору, торчал высокий деревянный шест, к которому из чердачного окна тянулась проволока; от верхушки шеста до ближайшей сосны висели еще две, прогибаясь и колеблясь на ветру.

«Антенна, что ли? У них тут рация?»

В довершение картины на штабеле тесовых досок, сложенных у ворот, сидело четверо бездельничающих солдат без вооружения, видимо, строителей, и один из них неторопливо выводил на губной гармошке «Wenn die Soldaten», песню, которая звучит в каждом втором советском фильме про войну и фашистов. Навстречу со стороны Чайкович неторопливо проехал мужичок на телеге, почмокивая губами; несмазанная задняя ось отчаянно визжала. Над бревенчатым зеленым одноэтажным зданием с решетками на окнах, выходившим фасадом на дорогу, висел поникший от безветрия имперский триколор; из-за забора слышался негромкий мерный шум, словно там работала пилорама. Пахло щами, смолой свежеструганных досок, дровяным дымом, и еще, откуда-то с северной стороны, ленивый, запутавшийся в кронах сосен и берез ветер доносил слабый, но словно давящий на ноздри запах сивухи: похоже было, что винокуренный завод в Чайковичах живет и процветает.

«Сюр», подумал Виктор. «Сюр. Это просто Бунюэль какой-то».

Впрочем, когда человека ни за что хватают и тащат в кутузку, это само по себе сюр.

— Сюда прошу.

Рябой сыщик показал Виктору в сторону тропинки до крыльца розыскного пункта и ступил ногой на подгнившую доску, перекинутую через канаву, на дне которой лениво текла темная и тухлая вода — места у Камвольного были лесным болотом. Доска подломилась, и рябой чуть не сунулся вниз, поскользнувшись на осоке, но Виктор успел схватить его за руку. Чертыхаясь, рябой вылез на дорогу и посмотрел вниз, не измазал ли он травой штаны. Виктор равнодушно отстранил его, не доверяя доскам, перепрыгнул через канаву, и, повернувшись к агентам, показал в сторону розыскного пункта.

— Сюда прошу!

Сыщики по очереди преодолели препятствие и последовали за Виктором по тропинке. Из под ног с тревожным кудахтаньем вылетела пестрая курица — начальство, видимо, было из людей хозяйственных, привычных к деревенскому быту, и не упускало возможности разнообразить рацион домашним яйцом. На крыльце стоял часовой — все в той же раздражающей кепке, с тем же раздражающим девайсом на шее, да еще и с белой повязкой на рукаве, на которой черными буквами было выведено «Гостапо».

«Государственная тайная полиция», прочел Виктор верхнюю часть вывески у двери, «ну и сокращения у них, ядрена корень! А охранка-то и впрямь отделилась. Ладно. Держимся спокойнее».

— Пропуск у вас где выписывают? — спросил он у рябого, который, судя по всему, был старшим.

Рябой слегка дернул подбородком, подошел к часовому и показал ему жетон, после чего, открыв двери, махнул рукой — давайте, мол.

В узком коридоре розыскного пункта ничего страшного не замечалось. Стены были обиты дранкой и оштукатурены, на потолке висел керосиновый фонарь, пахло сосной, керосином, ружейной смазкой, дегтем и сургучом. На полу лежали простые полосатые половики. Виктор старательно вытер ноги о лежавшую в сенях тряпку из мешковины такой толщины, что она напоминала вьетнамские циновки, и ступил внутрь.

— Сюда! — рябой предупредительно открыл дверь в кабинет.

Обстановка внутри тоже ничем особым не пугала, кроме кованых решеток на двух окнах. Посреди комнаты стоял большой, обтянутый зеленым сукном двухтумбовый стол, над которым висел портрет какого-то высокого чина в эполетах, но явно не Николая Второго; за столом, в жестком полукресле, сидел чиновник средних лет в расстегнутом штатском пиджаке, с полным лицом, украшенном усиками «зубная щетка» под толстым сизоватым носом. Он поминутно вытирал платком свой куполобразный лоб с залысиной, которая нахально брала в клещи с двух сторон густые, чуть всклокоченные волны седоватых волос. На столе покоился серый мраморный письменный прибор с массивным пресс-папье и черная металлическая коробка телефона компании Гейслера, с трубкой, похожей на ручку молочного бидона. Сбоку, за однотумбовым, находился худощавый невысокий стенографист, с пачкой бумаг и фиолетовыми бухгалтерскими нарукавниками, надетыми прямо на рубашку. Прямо перед стенографистом возвышался черный «Ремингтон»: монументальный, размером