— Мы придем с газетой, в которой его стихи. — А это сказал Димка.
20 сентября
Шелунов — редактор молодежной газеты.
Комсомольскую газету в области любят. Почему? Сразу и не скажешь. Беспокойная газета. А может, оттого, что часто печатают стихи. Город молодой, стихи любят все.
Лицо у Шелунова пухлое, чуть с рябинкой. Шелунов тоже любит стихи, но не потому, что молодой, Шелунов — поэт. В его кабинете всегда холодно. Я сюда несколько раз приезжал с Николаем, знаю.
Сейчас он возбужденно потрет руки и скажет:
— Прохладно тут у нас. Только что кончили заседать, пришлось проветрить.
Заседаний тут сроду никогда не проходило. Температура как в овощехранилище. Какие уж заседания. Дом год как сдали, отсюда и результаты — батареи не работают. Мы строители, нам это понятно. А Шелунов — поэт, ему и гвоздь в диковину. Стесняется человек.
Историю Николая Шелунов знает — рассказал Харламов. Они друзья.
— Вот, — говорю я и протягиваю тетрадь Николая.
Шелунов недоверчиво косится на тетрадь, затем берет ее… Наскоро пробегает первые шесть страниц, удовлетворенно почесывает затылок, смотрит на нас:
— А чьи стихи?
— Его.
— А-а… — неопределенно тянет Шелунов. — Править уйма, но что-то есть. Ну, как там у вас?
— У нас без перемен. Плохо.
— Н-да… Закон, конечно, вещь суровая, только отчаиваться не стоит. В жизни всякое бывает, на то она и жизнь. А вот настроение ваше мне не нравится.
— Нам оно тоже не нравится.
— Ишь ты. Ладно, не обижаюсь. Парни вы больно хорошие.
Шелунов встает. Редактор есть редактор, даже если он поэт. Разговор окончен, и у него есть желание пожать нам руки. А у нас такого желания нет. И мы продолжаем сидеть.
— Хорошо бы в завтрашний номер, — тихо говорю я.
Глаза Шелунова теряют привычную веселость, медленно расширяются, затем становятся совсем круглыми.
— Это ты в каком смысле?
— В прямом.
— Ах, в прямом? Понятно. Я думал, ко мне серьезные люди пришли, оказывается, нет — ошибся. Вот когда тебя за этот стол посадят, будешь советовать, что и в какой номер ставить. А пока этого нет — извини. Между прочим, я редактирую «Молодогвардеец», а не «Нью-Йорк таймс», пора бы привыкнуть.
— Кто бы возражал, а мы нет, — робко оправдываюсь я. — Только лучше в завтрашний номер.
Наступает зловещее молчание. Шелунов собирается с мыслями.
— Значит, не возражаете? — переспрашивает Шелуновч
— Не возражаем, — соглашаемся мы.
— Спасибо, уважили. Тогда какого черта вы мне голову морочите. — Голос Шелунова срывается на крик. Меланхоличное лицо быстро покрывается пунцовыми пятнами.
Ребятам не по себе. Они виновато озираются, затем опускают глаза.
— Зачем же так, кто тебе морочит голову. Вот взгляни.
Мы, конечно, можем рассказать ему все. Нет настроения, да и времени нет. Должен же кто-то нас понимать с полуслова.
— Это еще что?
Шелунов оторопело смотрит на исписанные листки. Затем берет их и начинает читать.
— Так, ничего особенного. Два последних письма Николая. Завтра у него день рождения, — куда-то в сторону говорю я.
В кабинете холодно и тихо. Слышно, как за стеной стучит пишущая машинка. Не дочитав до конца, Шелунов откладывает письма в сторону, минуту-другую сосредоточенно смотрит себе под ноги, затем снова на письма. Видимо, на что-то решившись, быстро выходит из кабинета.
Мы ждем.
Возвращается он злой, все с теми же пунцовыми пятнами на лице.
«Будет опять шуметь», — решаю я и поворачиваюсь к ребятам. Но Шелунов не шумит. Ищет курево. Димка протягивает «Беломор». Шелунов мнет папиросу. Молчим.
— Ну, хорошо, допустим, — уже более спокойно говорит Шелунов. — Хорошо. Пару глав под псевдонимом.
Наверно, это действительно очень сложно. И нам следует вскочить и с шумом выразить свою благодарность. Но мы не благодарим и, уж конечно, не вскакиваем с мест. Все та же неловкая тишина.
— Какой смысл, — бормочу я.
— То есть как — какой смысл, — чуть запинаясь, переспрашивает Шелунов. И вдруг, словно взорвавшись, он начинает кричать: — Что вы из меня жилы тянете! Вы знаете, как это называется? — Редактор рывком наливает себе стакан воды.
— Он невиновен, — упрямо заключает Димка.
— Ах невиновен, спасибо. Я это уже слышал. И как ни странно, в это верю. Верю, понимаешь. А генеральный прокурор не верит.
— Значит, ничего не получится, — перебиваю я.
— Не знаю.
Мы, не прощаясь, уходим. Письма Николая так и остаются лежать на редакторском столе.
— Завтра у него день рождения, — уже на ходу бросаю я.
Часам к десяти следующего дня я вернулся с летучки. В дверях меня чуть не сшиб Димка.
— Ты слышал?
В вахтерке толпились ребята. «Мне сполна отпустила жизнь», — хрипел репродуктор. Кажется, читал сам Шелунов.
У газетных киосков волновалась очередь. Против обыкновения свежий номер молодежной газеты задерживался.
Шелунову объявили выговор. Об этом мы узнали гораздо позже. Тогда все казалось элементарным. А сейчас? Сейчас нет. Просто мы повзрослели.
Самое время сказать: «Так не бывает».
Повод для спора?
Нет, обыденное восприятие событий. Мы привыкли к догмам. Мы не можем без догм.
Однажды кто-то заметил: «Земля вертится».
А что получилось? Н-да.
Все в конце концов становится догмами — необратимый процесс. Похоже на отложение солей. Не хочется ничего объяснять — устал. Проще сказать — мне приснился сон. Так оно и было. Мне действительно приснился сон.
Я не знаю этих людей. Все та же контора-времянка.
Здесь мы оформлялись на работу. Странно, прошло достаточно лет, и ничего не изменилось. Они окружают меня. Похоже, мои сверстники. Вот этот рябой, я его где-то видел. У сухопарого чуточку косят глаза. Надо бы спросить, откуда у него такой свитер. У них есть ко мне разговор, их выдают глаза. Я не люблю драк, но если иного выхода нет… В конце концов все мы люди.
— Ты узнаешь нас, проповедник?
— Мы где-то встречались, только вот где? И потом проповеди не по моей части, вы ошибаетесь.
— Мы все проповедуем. Каждый по-своему. Разве не так?
— Возможно.
— Мы хотим задать тебе несколько вопросов…
(И только, я ожидал худшего.)
— Вас было пятеро?
— Да. Пятеро парней и девчонка. Ее зовут Леной.
— Пусть так… Вы друзья?
— Да.
— Вы знали друг друга давно?
— Пять лет.
— Вы всегда были откровенны между собой? Почему ты молчишь?
Обычная пауза. Я ищу глазами друзей.
— Всегда.
— А Сергей?
— Дружба не исключает промахов. Мы верили в лучшее, но мы ошиблись…
— Ты говоришь «мы», значит, так считают все?
— Да.
— Сергей не был с вами откровенен, вы согласны?
— Да.
— Николай скрыл от вас правду, вы согласны?
— Да.
— И все-таки ты настаиваешь, что ваши отношения можно назвать дружбой?
— Да.
— В таком случае это нужно доказать.
— Я должен на все вопросы отвечать один. Пожалуй, он прав.
Дребезжит фанерная дверь. Николай в плаще, капли дождя еще не высохли.
— Ты тоже здесь? — Он вытирает занемевшее от ветра лицо. — Меня о чем-то хотят спросить?
— Они сомневаются в нашей дружбе. Объясни им.
— Ты думаешь, они мне поверят? Всех интересует, почему я не сказал вам правды. Видимо, этих тоже.
— Наверное.
— Ты, Николай Климов?
Тот, что в модерновом свитере, достаточно настырен. Хорошие парни, им не хватает воспитания. Первый раз встречаем человека, и