Его губы нервно дергаются.
— Я слышал, суд будет показательным.
— Не совсем так… Просто мы получили разрешение выставить общественного защитника.
— Вот как? И этим защитником будешь ты.
— Видимо. Ты должен нам помочь, Николай.
— Помочь? Чем?
— Не знаю, но должен.
— Я тоже не знаю. Эх, парни. Если бы не Сотин. Мне так хотелось поставить его на ноги. А он взял и погиб. Нет Сотина. Понимаете? Нет! И в этом виноват я. Нам только кажется — нас судят. Судим себя — мы! Мы — и никто иной. Ну, да что переливать из пустого в порожнее. Дело сделано. Протоколы подписаны. Суд назначен.
Николай откидывается на спину кровати, закрывает глаза:
— Устал, как я устал, ребята…
«Если бы не Сотин». — Этого слишком мало для доказательства. Что он хотел этим сказать? «Если бы не Сотин…»
* * *
Мой хороший друг однажды заметил: «У каждого из нас будут свой персональный огонь, свои воды и свои медные трубы, которые, хочешь того или не хочешь, обязательно пройдешь. Не спешите утверждаться в мысли: «мне повезло, мне легче». Не спешите. Вам еще будет трудно. Так уж устроен мир. На сложности и неудачи время всегда найдется.
Начальник строительства Фролов непреклонен — судить.
Главного механика освободили от работы. Все некстати, все против нас. Проходит время. И как бы ни велика была беда, становится спокойнее, к тебе возвращается способность сопоставлять события, задавать вопросы. И все-таки это состояние наступает позже. Мы еще спросим себя: почему именно в райком? Откуда такая уверенность? И еще сотни почему, каким образом.
А тогда нет. Каждый потерянный день лишь усиливал нашу растерянность.
Да, мы растерялись. В этом нет ничего сверхъестественного. Какие-то вещи открываешь для себя заново. Их можно предположить, предугадать, но быть готовым невозможно. Переживаемое впервые — всегда неожиданно.
Следствие закончено, суд назначен — магические слова, излучающие тревогу и ощущение безысходности.
Действительно, шло следствие, выяснялись детали, давались показания, была зыбкая, но все-таки надежда что-то изменить. Точка приложения наших сил находилась на поверхности, была очевидной.
И вдруг все рухнуло. Рухнуло разом. Следствие закончено.
«Начнем все сначала» — сказать несравненно легче, чем действительно начать. Куда-то идти, с кем-то говорить, кого-то убеждать.
Будут новые люди, круг которых для нас неведом, он не существовал даже в нашем воображении.
Миф о всесилии одиночек развеялся окончательно. Мы просто-напросто перепутали век. Нам нужна помощь.
В нашей комнате открыты окна, но все равно душно. Надо же, май — и такая жара. Приоткрываю дверь, ставлю стул. Хоть никакой, а сквозняк…
— Значит, в райком, — говорит Сашка таким тоном, будто остальные варианты разобраны с редкой дотошностью.
— С чего ты взял? — недовольно бормочет Сергей.
Сашкина импровизация застает нас врасплох.
— А что, есть другие предложения?
— Других предложений нет, но все-таки. У меня скверное настроение, никак не могу прийти в себя. Следствие, предстоящий суд — все перемешалось.
— Отлично, поясняю. Кто есть мы. Простые смертные.
— Можно без балагана?
Сережка настроен категорично.
— Чего ты к нему привязался.
Все без изменений.
Стоит Сережке вмешаться в разговор. Димка на дыбы.
— Ему сегодня не зачли план. Это опять я. Надо же как-то уравновесить позиции.
— А… а… Тогда другое дело…
На полтона ниже, и Дима становится нормальным человеком.
— Я… я пп-продолжаю.
— Валяй. — Димка берет со стола мундштук и начинает его чистить.
— Кто есть мы? Простые смертные. Рядовые труженики республики. А кто есть Климов?
— Активист?
— Ха, активист. Бери выше, какой активист! Во-первых, член комитета стройки, во-вторых, бессменный председатель совета молодых специалистов, в-третьих…
— Стой, достаточно во-вторых… Он прав, начнем с райкома.
Сережка недовольно щурится на солнечный свет.
— Не знаю, по-моему, это пустой номер.
— Что ты предлагаешь?
Сережка пожимает плечами:
— Надо подумать.
— Очень интересно. Целая программа конкретных действий…
— Все шутишь. А я, между прочим, серьезно.
— И я серьезно. У тебя есть возможность сказать что-то определенное. А ты все жуешь, жуешь и никак проглотить не можешь.
— Это он просто выплюнуть боится.
— Чего вы окрысились. Вам надо, чтобы я со всеми соглашался?
— Нам вообще ничего не надо. Ставить под сомнение старое еще не значит создавать новое.
— Каждому свое. Я против непродуманных шагов.
— Я тоже против, однако сделать первый шаг, пусть даже неточный, — значит начать действовать. А сейчас это главное.
— Может быть.
— Тогда какой разговор, пошли?
Саша прав, если уж делать первый шаг, то делать его там, где есть наибольшая вероятность не начинать все сначала.
Всегда рассчитываешь на понимание. Иначе нельзя. Что-то же должно стимулировать желание действовать.
Активист, я так думаю, значит, единомышленник.
Нас можно упрекнуть в терминологии. Сашка не просто сказал: во-первых, во-вторых, он обозначил слишком значительное — надежду на понимание.
28 мая.
В райкоме комсомола пахло клеем и непросохшей мастикой. Стол секретаря завален бумагами, сбоку стопка книг… Та, что массивнее других, лежит сверху. «Философский словарь», — читаю я про себя.
— Устраивайтесь, — бросает Бутырин на ходу и кивает на стулья, расставленные вдоль стены. Мы садимся.
Во время беседы с посетителями Петя Бутырин, второй секретарь, как правило, что-то помечал в дряблом блокноте, чем чрезвычайно располагал к себе присутствующих. Впоследствии Петя так же регулярно записи терял, но это уже, на его взгляд, принципиального значения не имело.
Когда мы кончили, Бутырин взъерошил волосы, перелистал свои записи и машинально потрогал философский словарь.
— Н-да… Нехорошо получается… Нехорошо. Года не работаем, а уже третий прокол с членами райкома.
— Такое может случиться со всяким, — заметили мы.
— Может, — вздохнул Бутырин, — но не случается. Ему, я полагаю, года три дадут?
— Вы правильно полагаете, — ответили мы и стали собирать бумаги.
— Досадно, — раздумчиво заметил Бутырин. — Придется исключать из комсомола.
— Это же абсурд!
— Почему абсурд — политика, — поправил Бутырин.
— Значит, это вредная политика, — сказали мы.
— Ну, вредная или полезная, нам, знаете ли, виднее… Ясно?
— Нет, не ясно! Он перед комсомолом чист. Он не совершал нарушений устава.
— В прямом смысле да, а в переносном — нет. Обычное соотношение общего и частного. Диалектика…
— Климов — член комитета…
— Знаю. Тем хуже. Комсомол лишь часть общества… Расположенная, кстати, внутри, а не вне его… Климов нарушил законы общества, то есть целого, тем самым он вступил в противоречие с его частью, которой свойственны закономерности целого. Как видите, не так сложно.
— Вы намерены исключить его из комсомола, а не из общества…
— Само собой. Общество его уже исключило. Он за его пределами, иначе — в тюрьме.
— Вы излишне торопливы. — Димкины скулы зловеще белеют. — Суд еще не состоялся.
— Ну, это уже формальности. Мы взрослые люди. Каждому ясно, чем он кончится.
— Неправда. Общество не собирается исключать Климова. Оно лишь намерено наказать его — и наказать временно. Суд не может не учесть, что перед ним не закоренелый преступник, а человек, совершивший серьезный, но единичный проступок.
Бутырин раздраженно дернул плечами.
— Следуя вашему призыву, не будем спешить с выводами. Надеюсь, суд в состоянии взвесить все «за» и «против».