— Потому что каждый подобный шаг убивает в человеке веру в то самое общество, идеалами которого он живет.
— Послушайте, ребята, вы напрасно тратите свой пафос здесь. Разумнее не совершать преступления, чем обвинять комсомол в отсутствии гуманности.
— Климов не совершал преступления. Вы же знаете его…
— Знаю, но факт остается фактом. Человеческая душа — потемки. Ваше упорство делает вам честь, но ни в чем никого не убеждает. Впрочем, и вас тоже.
— Зачем мы сюда пришли? — устало бормочет Сашка.
— Это уж позвольте спросить вас… Наверное, не для того, чтобы обсуждать советское законодательство…
— Да… да, не для того, — соглашаюсь я.
Мне казалось, что его кабинет гораздо просторнее. Первое впечатление всегда обманчиво. Какая несуразная и душная комната. Ужасно скрипучий паркет.
— Смешные люди, — бормочет Бутырин. — Думаете, мне не обидно… Пять месяцев…
Он еще что-то говорит. Слова настигают нас в дверях. Но мы их уже не слышим…
* * *
Выходим на улицу, стараемся не глядеть друг на друга. Наш провал слишком очевиден.
— Так нельзя…
— Что нельзя, Дима?
— Беспомощность — плохой аргумент.
— Есть предложение посетить кафе «Весна»…
— Идея не ахти, конечно, но другого выхода нет.
— По крайней мере, лучше, чем торчать на улице… К тому же дождь собирается.
Снимаем табличку «Стол не обслуживается». Официантка возражает. Это уже по части Димы. Дима многозначительно щурит глаза.
— Сестра, ты же нас любишь? — говорит Дима и кладет в мягкую ладонь рубль…
Для начала недурно, конфликт улажен.
— Кто хочет высказаться?
Высказаться хотят все.
Мы не должны просить — справедливая мысль… Мы должны настаивать.
— Откуда такая уверенность, что нас поймут?
— Простите, у вас тут свободно?
— Занято!
— Не так громко, ребята. Дима, дай ей еще полтинник и отставь эти стулья к другим столикам.
— Шумно здесь, — недовольно морщится Сашка.
— Что делать, издержки общественного питания. В следующий раз мы закажем отдельный кабинет.
— Кончайте трепаться… Поговорим о деле…
— Дело надо делать, а не говорить о нем.
— Зрелое замечание, Сережа. Может быть, ты скажешь как?
— Пора стать взрослыми людьми. Эмоции удел наивных. Нужны факты…
— Хм, факты… Где их взять.
— Мы знаем только то, что мы знаем.
Сашка трет ладонью подбородок.
— Правильно. А знаем мы ноль целых ноль десятых. Иначе говоря — ничего.
— А ты, Сережка, оптимист.
— Неправда. Мы знаем главное. Мы знаем Николая. На шестом участке есть некто, кому поручалось проверить подкрановые пути. Я уверен в этом. В конце концов проверять — дело крановщика.
— Согласен, но крановщик погиб. Его ни о чем не спросишь.
— Мы обязаны заронить сомнение, понимаешь — обязаны.
— Ты предлагаешь начать новое следствие. — Все та же ироническая улыбка.
— Сергей, ты мне не нравишься. Сашка говорит дело. Нам нужны друзья. Люди, которые нам поверят.
— Точнее, захотят поверить.
— Пусть так, Дима. Это тоже кое-что.
— Вот именно кое-что.
— Мы не добьемся оправдания. Так может случиться. Но это не значит, что мы проиграли. Пять лет — срок, и два года — тоже срок… Сделать все, что в наших силах, чтобы наказание было минимальным.
— А разве может быть иначе? — Сашка беспомощно оглядывается на Сергея, Димку… — Ты сам с-с-сказал, Сережа. Откуда такая уверенность, что нас поймут. Правильно, уверенности нет. Но откуда уверенность в непонимании. Ее же тоже нет…
— Я не знаю, чем все кончится, и не собираюсь противопоставлять факты эмоциям. Но я уверен в… одном. Сейчас нам нельзя сомневаться.
— Что верно, то верно.
— Бутырин — это начало. Он не один.
— Тем хуже.
— Согласен, Сережа. — Дима говорит обрывками фраз. — Мы должны помешать людям отвернуться…
— Не знаю, может быть… Только я слабо в это верю.
— Влиятельные люди везде есть.
— Наверно, есть.
— Вот и отлично. Будем искать влиятельных людей. Стаканы с пивом простуженно звенят.
* * *
29 мая
— По какому вопросу? — спросила она и встала.
— По важному, — ответили мы и сели.
— Вас вызывали? — еще раз спросила она.
— Нет, мы пришли сами, — еще раз ответили мы.
— Тогда подождите.
Массивная дверь легко поддалась и поглотила секретаршу.
Он был, скорее, моложав, чем молод, выдавали морщины. Стоило Харламову задуматься, в межбровье обозначались три вертикальные складки, мягкие разводы кожи под глазами дрябли, и сразу лицо становилось лицом немолодого человека.
— Курите, — сказал секретарь обкома и толкнул к нам пепельницу. — Мне кое-что известно. Этого достаточно, чтобы высказать сожаление, но слишком мало, чтобы помочь. Я вас слушаю.
Мы не очень последовательны в своем рассказе, часто перебиваем друг друга, вспоминаем подробности. Наконец наступает момент, когда я говорю…
— Вот и все…
В кабинете тихо. Харламов сидит вполоборота к окну. В течение всего рассказа он ни разу не перебил нас, не уточнял деталей. Он просто слушал.
— Ну что ж, — замечает Харламов. — Давайте советоваться, как помочь вашему другу.
Что советовать — мы не знали и поэтому устало пожимаем плечами.
— Помочь надо, обязательно надо, — говорю я.
— Но мы не знаем как, — ставит точку Сергей.
Харламов подхватывает телефонную трубку. Затяжной гудок повторяется несколько раз. Наконец трубка издает икающий звук, и четкий голос отвечает:
— Приемная генерального прокурора.
— Федор Савельич на месте?
Трубка многозначительно помолчала.
— Кто его спрашивает?
— Харламов.
— Соединяю, — пропел тот же голос. Трубка выразительно кашлянула, и хрипловатый бас сказал: «Н-да…»
— Федор Савельич? Добрый день. Это Харламов. Я по делу Климова.
…
— Да… На стройке… Да… да.
…
— Я понимаю. Закон есть закон. Однако народ говорит, что Климов не мог не дать указания.
…
— Доводы? Слова хороших людей. Вера в человека.
…
— Как? А… Для юриспруденции это не доводы. Нужны доказательства.
…
— Доказательства, — усмехнулся Харламов. — Мы собирались пригласить Климова для беседы.
…
— Да, на предмет работы секретарем райкома.
…
— Почему же? Мы не жалеем…
…
— А я не оказываю… Я тоже считаю, перед судами все равны. Но я еще считаю, следствие не имеет права пренебрегать мнением комсомола.
…
— Мы знаем, что будет суд.
…
— Это уже другой вопрос. Пока идет следствие. И при его ведении должно учитывать все. Да, да, все…
…
— Нет, я имею на это основание. Что вы говорите?
…
— Ах, друзья! Так это хорошо, когда у Климова столько друзей… Как? Опять не довод?
…
— Ну, правильно, для вас осудить тунеядца — это все равно что пирамиду Хеопса построить. А тут…
…
— Понятно, не было состава преступления.
…
— Ага… В данном случае есть. А кто этот человек? Чем он жил, для кого жил — для вас это частности?
…
— Понимаю. Да здравствует справедливость. Перед законом все равны.
…
— Как?.. К счастью, на это у вас нет права. Безусловно.
…
— Правильно. Вот мы и помогаем.
Трубка с треском падает на рычаг.
— Ну, что ж, этого следовало ожидать. Мы тоже не лыком шиты, — сквозь зубы цедит Харламов. — Формально он прав… Собственно, что мы теряем? — Харламов сосредоточенно трет переносицу. — Просим внимательно подойти к разбору дела. Не пороть горячку. Так или не так?
Я вижу его настороженный взгляд:
— Очевидно.
— Вот и я про то. Какое ж это давление? Внимание к человеку. Вот как это называется. Если хороший человек попал в беду? А ведь Климов хороший человек? А? — И снова настороженный взгляд.
— Мы плохих не держим, — в тон Харламову бросает Сергей.
— Не