— Простите, можно с вами поговорить?
— Я вас слушаю… — Голос ее звучал хрипловато, как у долго молчавшего человека.
— Здесь неудобно, зайдем куда-нибудь.
Женщина послушно пошла за ним. На Тверской они вошли в первое попавшееся кафе. В маленьком зальчике у единственного окна, выходившего на улицу, был свободен столик. Здесь они и присели.
Через улицу, сквозь моросящий дождь Степанков видел освещенную «Пирамиду». Там у окна сидел тот, к которому он ехал на встречу еще десять минут назад. Володя оглянулся в поисках официанта. За баром у кассы стояли девушки в красно-желтой форме. Официантов здесь не полагалось.
— Давайте знакомиться? — Володя внимательно посмотрел на женщину.
Она продолжала кутаться в шаль и, словно выглядывая из пушистого кокона, с интересом осматривалась. Сквозь бледность худого скуластого лица с правильными чертами проступил неяркий румянец. Наконец она внимательно, но с усмешкой взглянула на него.
— Возраст дает колоссальные преимущества, молодой человек. В молодости я бы себя чувствовала по-дурацки. Прикидывала бы, что вам надо, кто вы такой. А теперь я заинтригована, но спокойна. Со старухи взять нечего. Меня зовут Зоя Павловна.
— А меня Владимир Иванович Степанков. Простите… Это, наверно, не мое дело… В общем, я видел, как вы пытались просить милостыню. Ясно, что это не ваше основное занятие. Понимаю, это не повод для знакомства, но если вы не против, расскажите, в чем дело? Только, секундочку, — здесь, я вижу, самообслуживание. Что вам принести?
— Чай с сахаром и пирожок с яблоками, — женщина слабо улыбнулась, — это их фирменное: наш ответ «Макдоналдсу».
Степанков направился к стойке, женщина посмотрела ему вслед. Симпатичный, ладный, ухоженный — все качественное, дорогое. Как у ее сына Арсения. Густые светлые волосы, нездешний загар, карие глаза.
Степанков вернулся с подносом, поставил на стол стаканчики с чаем и тарелочку с пирожками.
— Знаете, Володя, — можно я вас так буду называть? — раз вам любопытно, значит, это вам нужно. Я расскажу. Действительно, я просила подаяния. И действительно, делала это впервые в жизни. История, в общем-то, простая, житейская.
«Ну, нет, — подумал он, глядя на ее вздрагивающие пальцы, мнущие пластмассовый стаканчик, — не все так просто… как это хочется ей показать».
— Дело в том, — продолжала между тем Зоя Павловна, — что у меня есть внучка. Девочка, как вам сказать… особенная. У нее через две недели день рождения.
— И что? — удивился Володя.
— Да-да, конечно, это не повод, чтобы просить деньги на улице. Дело не в дне рождения… Все гораздо сложнее… Понимаете, Володя, Лизонька — способная пианистка. Ей вот-вот исполнится тринадцать лет. Она учится в хорошей музыкальной школе. Школа платная. И… у нас нет денег на последний класс. В другую школу мы ее перевести не можем… Но это, впрочем, целая история, вам ни к чему.
— Вы живете вдвоем с внучкой?
— Нет, втроем. Мой сын оставил семью.
— И вы живете с внучкой и невесткой?
— Да. Моя невестка — переводчица, берет работу на дом, иногда переводит фильмы или какие-нибудь деловые переговоры. Словом, зарабатывает от случая к случаю… Конечно, денег не хватает. Иногда очень… Моя пенсия, ее неопределенная зарплата, пособие девочки… За учебу надо платить за год вперед. Мы продали все, что можно было продать. Я собрала все, что у меня было… Не хватает шестисот долларов.
Чай из стаканчика расплескался. Зоя Павловна стала промокать лужицу салфеткой.
— А отец? Что с ним? Он что — неплатежеспособен?
«Надо затормозить, не напирать… Что это я, она же не партнер по бизнесу, уклоняющийся от договоренности. Просто незнакомая, симпатичная пожилая дама, немного склонная к истерике. Это бывает. У нее наверняка есть родственники, взрослые дети… Так что не мое это дело», — думал он, тем не менее продолжая задавать вопросы.
Зоя Павловна грустно смотрела на Степанкова и только плотнее куталась в шаль.
Он же злился на себя, но ничего не мог поделать — расспрашивал, расспрашивал, расспрашивал…
А там, через улицу, за стеклом «Пирамиды», грозившей сегодня стать его лобным местом, словно виделся плотный затылок человека, который ждал его.
— Вы торопитесь? — Зоя Павловна успокоилась, разлитый чай впитался в салфетку. — Ничего, все хорошо… Спасибо вам, я высказалась, отвела душу. Теперь понимаю, мой поступок — просто сумасбродный, безрассудный порыв. Мы справимся. Невестка не знает, что я вышла попрошайничать. Ей стало бы плохо. Ведь она запретила мне просить деньги у сына. Говорит, что дано, то и дано.
— Я принесу вам еще чаю.
Потом они пили чай и ели (надо сказать, вкусные) пирожки. Зоя Павловна откинула наконец шаль, мелкими глотками прихлебывала из стаканчика, а Степанков смотрел на ее худые руки с мелкими коричневыми крапинками и видел, что они все еще слегка дрожат. На тонких пальцах со слегка утолщенными суставами нет колец. Такие же руки были у мамы, всю жизнь проработавшей машинисткой в заводоуправлении. Давно не видел он стариковских рук, не разговаривал со старшими. У себя на работе привык командовать. Там в основном были молодые секретарши с яркими ногтями или женщины среднего возраста, чьи руки с пальцами, унизанными кольцами, клали на его стол бумаги на подпись. Не отрывая взгляд от «таких маминых» рук, он рассеянно слушал, как Зоя Павловна, не торопясь, как-то безразлично и устало рассказывала ему о сыне. Тот занимался бизнесом, у него была фирма, которая «процветала» и «раскручивалась». Начинал он с продажи компьютеров, теперь торгует еще чем-то, она уже не знает, чем. Но часто видит из окна кухни, как Арсений выходит из соседнего подъезда, садится в новую машину и уезжает. Иногда с охраной, иногда с какой-нибудь девушкой. Раньше девушки менялись. Последние полгода это одна и та же девушка. Она рада, что у сына все, как видно, хорошо. Но все же у него такая семья, которую нельзя было бросать. А он бросил, решительно и бесповоротно.
— В вас говорит женская солидарность. Мужчины не могут объяснить, почему они уходят от жен. Даже родной матери, — вступился за незнакомого Арсения Степанков.
— Не в этом дело. Я родила Арсения тоже не в первом браке. Муж вскоре после его рождения умер, а не ушел к другой… Это я бы поняла. Но нельзя бросать детей. Особенно таких, как наша Лиза.
— Но если девочка талантлива, усидчива, она не пропадет.
— Это долго объяснять, да и зачем вам знать о наших делах. Вот лучше ответьте мне: раньше все было нашим, всеобщим, как нам говорили, да и на самом деле все обстояло почти так. Потом все стало принадлежать каким-то бандитам, «кабанам» и «шепелявым», как говорил мой сын. А теперь как-то сразу вдруг все перешло к чему-то обезличенному — к холдингам, банкам, консорциумам. Мне постоянно кажется, что за затемненными