— Но если шланги нормальные, они же выдерживают в подобных случаях?
— Безусловно.
— Значит, у Короткова машина была не в порядке?
— Техосмотр он проходил месяц назад. Все было в ажуре. И машина новенькая.
— А можно установить, что со шлангами?
— Для этого их надо изъять.
— А для того чтобы изъять, надо иметь основания, — вмешался майор.
— Например? — уточнил Синельников.
— Ну если есть подозрения в каком-то злоумышлении.
— Основания есть. Оформите все, как у вас полагается, а основания я вам представлю. — Синельников подумал немного и обратился к лейтенанту: — Скажите, а можно так повредить эти самые шланги, чтобы они лопнули именно при аварийной ситуации?
— Вообще-то можно.
— А как?
— Например, надрезать ножом.
— Ну а как же тогда ездить на машине без тормозов?
— Я сказал — надрезать, а не перерезать. С надрезанными шлангами можно ездить при плавных торможениях довольно долго. Они лопаются лишь при резком, экстренном торможении.
— Благодарю. А Короткова куда отвезли?
— В первую городскую, — сказал майор.
— Вы говорите, кроме ноги и руки, у него все в порядке?
— Так определил доктор со «Скорой».
Синельников обменялся с майором телефонами, обошел вокруг машины, обратив внимание, что вместо фары, которую Коротков разбил о сук в среду на прошлой неделе, вставлена новая, попрощался и уехал в город.
Глава VI. ВЫХОД НА КЛЕШНЮ
В больнице хирург сказал Синельникову, что побеседовать с Коротковым сегодня нельзя: он перенес довольно болезненные процедуры, ему дали снотворного, и теперь он будет спать до следующего утра. Завтра же пострадавший вполне сможет без ущерба для здоровья отвечать на любые вопросы. Так у Синельникова образовалось время, чтобы подвести предварительные итоги. Он позвонил следователю Журавлеву, который занимался этим делом, тот пришел к нему, и они обсудили положение.
Что же получалось? Из того, что удалось собрать, общая картина предположительно складывалась так.
Перфильев, имея возможность влиять на распределение фондируемых материалов, вступил в преступный сговор с директором базы Казалинским. Коротков подбирал подходящую клиентуру из лиц, добивавшихся этих фондируемых материалов, и служил посредником между ними и Перфильевым, а может быть, и между Перфильевым и Казалинским.
С учетом личности Перфильева и образа его жизни до кончины жены не будет противоестественным предполагать, что он был втянут в преступные махинации Каэалинским или Коротковым, использовавшими его малодушие и недостойное поведение.
Не будучи человеком, без остатка потерявшим совесть, Перфильев в конце концов решил явиться с повинной. Это выглядит правдоподобно, если принять во внимание разговор между Перфильевым и Коротковым за скатертью-самобранкой, в котором упоминалось слово «конфискация», и показания Марии Луньковой о том, что Перфильев не исключал для себя в перспективе тюремное заключение.
Сообщники, узнав о его намерениях, пытались отговорить Перфильева, но тщетно. Боясь возмездия — а оно должно быть самым суровым, — они видели один выход: убрать его. Возможно, именно для этого был организован пикник. Сердечный приступ облегчил Короткову его задачу.
Коли главой преступной группы является Казалинский, легко объяснить автомобильную аварию — при условии, если экспертиза установит, что тормозные шланги на машине Короткова были надрезаны. Ковалев обнаружил излишки кровельного железа на базе и, может быть, обнаружит еще что-нибудь, но страшнее всего для Казалинского живой свидетель и соучастник. Излишки — это не смертельно…
Версия выстраивалась стройная, вот только бы еще и доказать ее.
Мария Лунькова говорила, что Перфильев боялся и ненавидел человека по прозвищу Клешня. Если установить его настоящее имя и если им окажется Казалинский — это будет просто подарок. В общем, сплошные «если»…
О роли Короткова в гибели Перфильева можно лишь догадываться, и тут все останется именно на стадии догадок. Относительно того, что Коротков вдруг возьмет и признается в убийстве, Синельников иллюзий не питал.
Иной вопрос — покушение на жизнь самого Короткова. Он не дурак, он, конечно, понимает, что предпочтительней оказаться под следствием по делу о хищениях, чем по делу об убийстве. Улик он не оставил, но все же нацеленность дознания именно на версию об убийстве несомненно почувствовал, и это должно его пугать…
Синельников с Журавлевым условились, что завтра утром отправятся вместе в больницу к Короткову, но, прежде чем Журавлев ушел, Синельников позвонил по внутреннему телефону в ГАИ. Лейтенант, с которым он разговаривал там, на лужке, сообщил: экспертиза установила, что тормозные шланги имели надрезы, сделанные острым предметом; состояние вещества в месте надрезов позволяет определить, что они произведены совсем недавно, а когда именно — можно будет точно сказать по прошествии нескольких дней: для этого необходим специальный эксперимент.
— Садись, — сказал Синельников поднявшемуся было Журавлеву. — Еще два звонка.
Сначала он соединился, опять же по внутреннему телефону, с Ковалевым.
— Скажи, пожалуйста, у Казалинского автомобиль есть?
— «Жигули» последней модели.
— Значит, он в устройстве мотора и всего прочего разбирается?
— А кто его знает… У меня вот приятель лет двадцать машину держит, а умеет только баранку крутить. Свечи ему сосед по гаражу меняет.
— Ну спасибо.
Потом Синельников позвонил по городскому телефону Румерову.
— Вильгельм Михайлович, прошу приехать ко мне. Буквально на пять минут.
Румеров как бы даже обрадовался звонку.
— Немедленно буду.
— Посиди, — положив трубку, сказал Синельников Журавлеву. — Сейчас познакомишься с одним из взяткодателей. Все равно тебе с ним общаться придется.
Едва Синельников кончил излагать Журавлеву подробности истории с тормозными шлангами и свои соображения по этому поводу, приехал Румеров. Как в последний свой визит сюда, он вошел в кабинет с улыбкой, всем своим видом показывая, что готов расшибиться в лепешку, лишь бы люди остались им довольны.
— Надеюсь, Вильгельм Михайлович, вы никому не передавали содержание наших бесед? — спросил Синельников.
— Как можно?! — воскликнул Румеров. — И вы же меня предупреждали.
— Скажите, на машину Короткова новую фару у вас на базе ставили?
Румеров зарделся.
— Вы же понимаете, товарищ Синельников, мне неудобно сразу ему во всем отказать… По-моему, так даже деликатнее… Мы были друзьями.
— Когда ставили фару?
— Позавчера.
— Ас Казалинским вы не дружите?
— С Артуром Георгиевичем? Это нельзя считать дружбой. Скорее доброе знакомство.
— Ему вы никаких услуг по автомобильной части не оказывали?
Лицо Румерова сделалось пунцовым.
— Представьте, он два дня назад попросил проверить развал колес. У нас это можно…
— Когда он привел свою машину, машина Короткова была уже у вас на базе?
— Он не сам приезжал. Какой-то молодой человек.
— Но автомобиль Короткова уже был тогда на базе?
— Да, — с некоторым испугом отвечал Румеров. — Разве что-нибудь случилось?
Синельников не счел нужным оповещать его об аварии, он лишь заметил:
— Поразительная вещь, Вильгельм Михайлович. Автобаза государственная, а вы ею распоряжаетесь, как личной. Вам это в голову никогда не приходило?
У Румерова был глубоко страдальческий вид.
— Это, конечно, нарушение… Но я же с вами откровенно…
Действительно, было чему поражаться: этот сорокалетний дядя, по всей вероятности, всерьез полагал, что его откровенность вполне оправдывает нарушения.
— Идите, Румеров, вас еще вызовут.
Поглядев на закрывшуюся за Румеровым дверь, Журавлев сказал:
— Теперь бы ножичек найти.
— Недурно бы, — согласился Синельников.
Он понимал, что Журавлев имеет в виду. Научнотехнический