Битва продолжалась с переменным успехом, и, хотя Теодорих яростно дрался в первых рядах, напоминая о золоте и срубая своим гигантским мечом каждого, кто попадался у него на пути, наступил момент, когда его солдаты не выдержали ожесточённого сопротивления оборонявшихся и обратились в бегство. Тщетно Теодорих пытался остановить своё воинство и метался как одержимый, издавая звериные рыки и щуря залитые кровью глаза. И тут ему на помощь пришла его мать. Выйдя из шатра, эта высокая пожилая германка сделала то, что заставило бегущих воинов её сына сначала опешить и остановиться, а затем устыдиться и повернуть назад, яростно сжимая рукоятки мечей. Одним порывистым движением она задрала вверх свои одежды и обнажила перед разгорячёнными беглецами своё морщинистое лоно.
— Уж не желаете ли вы вернуться туда, откуда вышли? — с хриплой издёвкой прозвучал её надтреснутый голос, и смущённые беглецы попятились назад и снова бросились в бой. Зелёная трава побурела от крови, обе стороны не досчитались несколько тысяч человек, но зато победа досталась Теодориху, а Одоакр в очередной раз бежал.
Спустя ещё год практически вся Италия признала власть короля остготов, и только Равенна, сильно укреплённый город на побережье Адриатического моря, не желала капитулировать. Сначала Теодорих окружил этот город на суше, затем, перехватив несколько кораблей, организовал и морскую блокаду. Все попытки укрывшегося в Равенне Одоакра прорвать блокаду, терпели неудачу. Теодорих решил воспользоваться старинным римским изобретением — так называемым «бараном» — и взять город штурмом. «Бараном» называлось огромное бревно вроде корабельной мачты, имевшее большой железный наконечник в виде бараньей головы. Оно подвешивалось на канатах за середину к балке, укреплённой на двух столбах. Несколько человек оттягивали «барана» назад, а затем со всей силой толкали вперёд, чтобы он пробил стену своим железным наконечником. Не было такой стены, которая смогла бы устоять перед чередой ударов. Лучники и метатели камней из пращи окружали «барана» со всех сторон, мешая осаждённым расстреливать тех, кто управлял им, прикрытым для большей безопасности кожаным плетёным навесом.
Штурм начался, и глухие удары, сотрясавшие крепостную стену, приводили в уныние осаждённых. Они забрасывали «барана» горящими факелами, но тут же падали вниз, пронзённые стрелами или сбитые камнями. Но Одоакр оказался достойным соперником и придумал средство, позволявшее смягчить силу ударов. По его приказанию жители города набили соломой большие кожаные мешки и спустили их на верёвках к тому месту стены, которое таранил «баран». Они действовали с таким проворством, что, куда бы ни направлялся очередной удар, всюду его ждал мешок. Тогда осаждающие привязали к длинным шестам острые серпы и стали срезать верёвки, на которых висели мешки. После этого удары «барана» возобновились с прежней силой, и Одоакр решился на отчаянную вылазку. Поставив в середину своего отряда людей с горящими смоляными факелами, он приказал открыть ворота.
Осаждённые настолько яростно напали на воинов Теодориха, что те не выдержали и попятились прочь от стен города. Воспользовавшись этим, защитники Равенны перебили всех, кто управлялся с «бараном», и, используя смолу и серу, проворно подожгли его. Пока Теодорих собрал воинов и загнал осаждённых обратно, пока искал воду для тушения, от «барана» осталась лишь гигантская обугленная головешка, а его железную голову осаждённые взяли с собой и выставили на посмешище в бойнице крепостной стены. Вождь остготов заскрипел зубами от ярости и поклялся, что будет осаждать город до тех пор, пока его жители «не начнут есть крыс».
Начались три долгих года осады. Всё это время оба германских вождя ждали, у кого раньше сдадут нервы. Нервы стали сдавать у жителей Равенны. Когда истощились все городские склады продовольствия, голод стал настолько невыносим, что подавлял все остальные чувства, в том числе и чувство стыда. По свидетельствам перебежчиков, мужья вырывали пищу у жён, жёны — у своих детей, а все вместе — у престарелых родителей. Хуже того, по городу носились озверевшие воины Одоакра, врываясь в запертые дома, ибо запертый дом был верным признаком того, что внутри что-то едят, и безжалостно вырывали остатки пищи буквально из глоток его обитателей. Если же им не удавалось ничем поживиться, они начинали их пытать, стараясь добиться признания о спрятанных запасах.
В результате всё большее количество жителей Равенны стремилось любыми путями выбраться из города и сдаться в плен Теодориху, который обходился с перебежчиками весьма милосердно, кормил их и посылал под крепостные стены чтобы те убеждали своих сограждан открыть ворота.
Впрочем, вскоре возникло одно неожиданное обстоятельство, поставившее под угрозу жизни спасавшихся от голода горожан. Дело в том, что те из них, у кого были кое-какие сбережения, драгоценности или золотые монеты, перед тем, как бежать из города, набивали ими свои пустые желудки. Благополучно добравшись до Теодориха, они торопились получить драгоценное содержимое своих желудков обратно. К несчастью, кто-то из воинов-остготов застал одного такого перебежчика за непривычным занятием и понял, в чём дело. После этого многих горожан, бежавших из Равенны, стали находить на полпути к лагерю Теодориха со вспоротыми животами и развороченными внутренностями. Когда число разрезанных людей, большинство из которых были убиты совершенно напрасно, ибо никаких драгоценностей у них не было, достигло тысячи человек, об этом узнал и сам Теодорих.
Поначалу он пришёл в ярость, поскольку вовсе не хотел настраивать против себя жителей Равенны, которую задумал сделать своей будущей столицей. Первой его мыслью было жестоко наказать виновных. Но когда ему сообщили о том, сколько воинов было замешано в этих чудовищных злодеяниях, он поневоле был вынужден подавить свой гнев. Выступив перед войсками, король остготов заявил, что не желает им дурной славы, и пригрозил казнить каждого, кто будет застигнут на месте подобного преступления. Но к тому времени известия об этих злодействах уже достигли жителей Равенны, и количество перебежчиков резко уменьшилось. Тем более что по городу поползли слухи о скорой капитуляции. К Одоакру явился городской епископ и, рассказав о первом случае людоедства, попросил его проявить милосердие и сжалиться над страданиями жителей Равенны.
И вот на исходе третьего года осады ворота наконец открылись и глазам Теодориха предстала небольшая делегация, состоявшая из равеннского епископа, двух слуг и одного из приближённых Одоакра. Именно им было поручено вести переговоры об