Москва, Кремль, октябрь 1941 года, день тот же

Самолет, скорее всего тот же самый, что недавно доставил в столицу попавшего в плен генерал-оберста, прибыл за Кобриным спустя неделю с небольшим, когда стало ясно, что ситуация на фронте полностью стабилизировалась. Собственно говоря, последние дни о серьезном сопротивлении гитлеровцы уже и не помышляли. Советские войска, не позволяя втягивать себя в позиционные бои, рассекали позиции противника, короткими фланговыми ударами загоняя фашистов в мини-котлы, после чего отходили, удерживая их «горловины» и позволяя артиллерии прицельно (и не очень, благо боеприпасы в наличии имелись и можно было работать «по квадратам») перемалывать оказавшегося в тактическом окружении врага.

Плюс к этому в середине месяца осенняя распутица окончательно и бесповоротно вступила в свои права, превратив дороги, даже шоссированные магистральные, в практически непроходимые направления. А не на шутку зарядившие дожди сделали невозможными действия авиации, что нашей, что немецкой. С той лишь разницей, что для Красной Армии подобное оказалось не настолько критичным, нежели для фашистов: получившая поистине бесценную информацию из будущего Ставка успела более-менее насытить фронт артиллерией как ствольной, так и реактивной. А доставляющие все новые и новые дивизионы эшелоны, пользуясь отсутствием в воздухе люфтваффе, продолжали спешно разгружаться в ближнем и дальнем тылу. Нечто подобное было и в прошлом варианте истории, когда с конца октября по середину ноября в боевых действиях возникла вынужденная оперативная пауза, однако сейчас ее причиной стала уже не только осенняя распутица…

Ни о каком продолжении «Тайфуна» и дальнейшем наступлении на Москву и речи не шло, слишком велики оказались потери в технике и личном составе, и слишком низко пал моральный дух войск, и гитлеровцы дрогнули. Дрогнули настолько, что на некоторых участках фронта, особенно после массированного применения реактивных минометов, пока еще не получивших свое легендарное имя, или очередного неожиданного танкового прорыва отмечалось оставление позиций целыми подразделениями в полном составе. При этом драпали фрицы, бросая не только увязшие в грязи танки, автомашины и прочую артиллерию, но порой даже личное оружие. Да и добровольно сдавшихся в плен тоже хватало, и их количество росло буквально с каждым днем: эти, видимо, оказались поумнее камрадов, поскольку прекрасно понимали, что встреча с фельджандармерией или контрразведкой ничего хорошего для них не несет.

Впрочем, и РККА, бойцы которой тоже оказались всерьез измотаны ожесточенными боями последних недель (а возможности ротации подразделений до окончания активной фазы боевых действий практически не имелось), тоже не стремилась развивать успех. Отбросив фашистов на исходные позиции, а кое-где и потеснив еще дальше, армии Западного и Брянского фронтов остановились, переходя к обороне. Несмотря на накопившуюся усталость, бойцы, многие из которых прошли огненный ад первых недель войны, засыпали своих командиров вопросами в духе «отчего стоим?» и «почему не давим дальше, пока немец бежит?». Командиры в основном отмалчивались или отделывались общими фразами, поскольку никто из них пока еще не знал о планируемом Ставкой ВГК скором контрударе. Контрударе, которому суждено было начаться почти на месяц раньше, чем в прошлый раз, едва только первые морозы вновь сделают дороги проходимыми для техники и пехоты. А затем, практически под самый Новый год, начнется и полноценное контрнаступление, благополучно завершившееся к середине января…

Передав командование армией начштаба, генерал-майору Кондратову, Сергей вместе с лейтенантом Зыкиным отправился на полевой аэродром, где его дожидался двухмоторный «Дуглас» еще американской сборки и звено истребителей прикрытия из состава ИАП особого назначения. И спустя пару часов благополучно приземлился на Центральном аэродроме, расположенном на Ходынском поле. Стояло раннее осеннее утро, поскольку из-под Вязьмы вылетали, из соображений безопасности, еще затемно. Небосвод на востоке уже окрасился в первые робкие рассветные тона, но вокруг еще царила густая, сине-фиолетовая, будто разлитые школьные чернила, ночная темнота, лишь изредка разрываемая тусклыми лучиками фонариков в руках обслуживающего персонала.

Еще ни разу не бывавший в столице Кобрин с искренним интересом разглядывал маскировку летного поля – между прочим, достаточно серьезную для этого времени, – размалеванные голыми по осеннему времени «деревьями» и «кустами» плиты взлетно-посадочной полосы, бутафорские избушки с сараюшками, заборчиками и огородами. Отсюда, с земли, все эти декорации выглядели откровенно несерьезно, но вот с высоты, скорее всего, ни один, даже самый опытный ас люфтваффе не смог бы отличить их от настоящих. Что однозначно гарантировало ему классический разрыв шаблона: летел, понимаешь ли, бомбить большевистскую столицу, а в прицеле отчего-то оказалась какая-то затрапезная подмосковная деревня всего-то в десяток дворов! Особенно если разглядывать придется в условиях, когда по тебе одновременно лупит куча зенитных батарей ПВО, которых вокруг Москвы было развернуто… ну, скажем так, немало. А вот самолетов Сергей вовсе не разглядел: то ли надежно укрыты в капонирах, то ли просто не стоят подолгу на открытом месте. Даже высадивший их «Дуглас», подрабатывая незаглушенными моторами, уже куда-то укатился. Сопровождавшие их в полете остроносые «МиГи» приземляться и вовсе не стали – убедившись, что транспортник благополучно коснулся полосы, истребители еще несколько минут, пока шла высадка пассажиров, покрутились в небе, после чего ушли на аэродром базирования, вероятно, расположенный где-то в пригороде.

– Насмотрелся? – с понимающей усмешкой осведомился Зыкин, легонько подталкивая товарища