Я тоже долго в это верила – мне так было удобно. Как ни странно, заставила меня усомниться в этой версии тетя Саша – та самая, что раскрыла Але секрет ее рождения. Тетя Саша была маминой двоюродной сестрой и белой вороной в нашем обширном семействе. Во-первых, она не была не только психиатром, но даже медиком. Во-вторых, она отличалась чертой характера, совершенно нетипичной для нашей фамилии – она любила посплетничать, и притом злобно. После того, как она "проговорилась", мои родители старались держаться от нее подальше. Но так как почти все наши родственники жили в Москве и периодически мы к ним туда наезжали – чаще всего по печальным поводам, например, по случаю похорон очередной престарелой тетушки – то это им не всегда удавалось. И вот однажды на поминках по дальней родственнице (кажется, мачехе второго мужа племянницы покойного супруга тети Лены) тетя Саша ухватила меня за руку и чуть ли не силком отвела в сторону.
– Ах, как ты расцвела, деточка, – шептала она, чересчур близко ко мне прижимаясь (за что я не люблю этих незамужних тетушек, так за их скрытые лесбийские наклонности). – Как я рада тебя видеть! Когда замуж тебя будем выдавать?
Я сухо ответила, что фактически замужем.
Чудненько! Не то что твоя сестрица, покойница – пусть земля ей будет пухом! Перед смертью она совсем исхудала – видно, сохла по кому-то. Просто так ведь в окно не бросаются!
Меня ее слова заинтриговали и, отбросив брезгливость, я хотела уже расспросить ее о последних днях моей сестры, как тут мне на выручку примчалась мама – она набросилась на оторопевшую тетю Сашу, как львица, защищающая единственного оставшегося в живых детеныша, и утащила меня с собой за общий стол. Но семя уже упало на благодарную почву, и я продолжала размышлять о словах тетки. Никто из нас не знал, что у моей старшей сестры были мужчины или вообще поклонники; мы все считали, что Аля – старая дева. Женщина, избравшая своим идеалом достопочтенную Флоренс, не может не быть таковой.
Я не помню, чтобы Аля когда-нибудь влюблялась по-настоящему – все ее привязанности были чисто платоническими. Например, она обожала молодого учителя, преподававшего у нас в школе физику (через десять лет, на моем выпускном вечере, он признавался мне в любви). Она была влюблена в пожилого преподавателя с кафедры нервных болезней – у него был печальный и благородный вид (он был бы похож на рыцаря Печального образа, если бы не был таким коротеньким), и он очень красиво говорил о врачебном долге. Но о моих многочисленных ухажерах она отзывалась свысока – земное и пошлое ее не интересовало. Бедная моя закомплексованная сестричка…
Последние два года, проведенные ею в Москве, мы виделись не часто, но мамины соглядатаи – в лице ее любимой сестры Елены и ее сына, моего двоюродного брата Вахтанга – держали нас в курсе Алиных дел. Но они не сообщали нам ничего о ее личной жизни – то есть они были убеждены, что личной жизни у нее нет, благо Аля горела на работе и на всякие глупости у нее не оставалось времени. Вахтанг на пять лет старше меня и, соответственно, он был на пять лет младше Али – так что по всем параметрам он был самым подходящим конфидентом, тем более что он еще более усовершенствовал нашу фамильную черту – способность к легкому общению – свойство, которого моя старшая сестра была лишена начисто. Его рано умерший отец, грузин по национальности, передал ему по наследству приятную внешность и умение ладить с женщинами; впрочем, не просто с женщинами, а с любыми особами женского пола вообще, в каком бы возрасте они не находились. Не стала исключением и Аля: она мне сказала в одну из последних наших встреч, что Вахтанг для нее – луч света в темном царстве. После загадочных слов тети Саши я постаралась вытрясти из Вахтанга все, что он об этом знал, и чуть не вытрясла из него душу. Но ничего нового он припомнить не смог – разве что подтвердил, что Аля в последние месяцы жизни побледнела, похудела и еще больше замкнулась в себе.
С этого момента я все чаще и чаще стала думать об Александре. Я постепенно пришла к убеждению, что она покончила с собой – она никогда не была чересчур жизнерадостным человеком, а после того, как обнаружила, что отец ей – не отец, и вовсе почувствовала себя лишней в этой жизни… И эта ее ужасная работа, которая выматывала ее всю целиком… И, наконец, несчастная любовь (зная мою сестричку, я была уверена, что она не создана была для любви счастливой). Мысль о том, что ее могли убить, не приходила тогда мне в голову. Об этом я задумалась много позже, когда мне в руки попали некоторые документы.
А где была я, когда сестра сводила счеты с жизнью? Как всегда, была весела, всем довольна и порхала, не задумываясь о бренности всего земного. И даже на летние каникулы не поехала ее навестить – вместо этого отправилась с друзьями в Карелию. Как знать, если бы я оказалась рядом, может, она доверилась бы мне?
И чем дальше, тем больше мне хотелось узнать о том пласте ее жизни, который был скрыт от нас. Что толкнуло ее к окну в ту роковую ночь? Это стало для меня просто наваждением. Вполне естественное желание узнать всю правду превратилось в идею-фикс только на двадцать восьмом году жизни, и меня к этому подтолкнули мои собственные обстоятельства.
Дело в том, что я была баловнем судьбы не только в детстве и ранней юности. Мое везение продолжалось и дальше. Я всегда была окружена благородными рыцарями и волшебными принцами и, выбирая, выбрала если не самого волшебного, то самого богатого из них. Правда, к чести моей, я тогда этого еще не знала. Витя Костенко, влюбленный в меня еще с девятого класса, оставался моим верным паладином все то время, пока я наслаждалась свободой студенческих дней. В конце концов, после нескольких бурных романов и разочарований я пришла к выводу, что многолетняя преданность требует вознаграждения – и вообще Витина любовь была мне очень удобна. Когда я училась на пятом курсе, он был допущен в святое святых – в мою постель. К сердцу, правда, он был допущен далеко не сразу,