– Мэтр, вы не представляете, насколько мы вам благодарны. Конечно, мы лишь слуги и не имеем…
– Рисса Лишана, поверьте, я разделяю вашу боль и озабоченность судьбой леи Эмарии. Ведь мы с ее отцом друзья детства, вместе закончили академию, даже оба были влюблены в ее маму, прекрасную лею Ромалию, поэтому мой долг – помочь бедной девочке. Ни вы, ни она мне ничего не должны!
– Если бы не вы… – всхлипнула женщина.
На мою руку вновь легла та самая теплая, чуть шершавая ладонь, недавно гладившая меня по голове.
– Полноте-полноте, рисса Лишана, теперь все будет хорошо. Дайте вашей подопечной еще денек отлежаться – и она встанет на ноги. Непременно!
– Ваши бы слова да в уши Высшим, – в голосе женщины слышалась робкая надежда.
– Главное – не выпускайте ее из поля зрения, присматривайте за ней. Во избежание повторения, так сказать, – посоветовал мэтр Коллей.
– Обязательно! Глаз с нее не спустим! – заверила целителя расстроенная женщина.
А я начала погружаться в темноту, как если бы наконец закончилась страшная сказка – выключился телевизор, так и не переключившись на более веселый канал.
В себя я пришла, как обычно, просто проснулась. Выспалась. Правда теперь меня не мучил, а терзал дикий голод, словно я дня три не ела. Открыв глаза, несколько мгновений таращилась на серо-розовый балдахин над головой, а потом, ощущая, как в неясной тревоге ускоряется ритм моего сердца, приподнявшись на локтях, огляделась…
Сердце уже не бежало, оно рвано скакало, отчего пульс набатом бил по ушам. Я находилась в знакомой комнате с обоями из ткани, с «кружевной» мебелью на изящных ножках в стиле барокко, у стены слева стоял тот самый, из кошмарного сна, туалетный столик с роскошным стулом с подлокотниками, покрытыми золотистой краской. И мой зад прекрасно «помнил», какой он широкий и мягкий. В камине весело трещал огонь, согревая комнату и наполняя ее ароматом древесной смолы. Ну да, в той страшной сказке была зима и, несмотря на печное отопление, в комнатах предпочитали зажигать камины и вечерами наслаждаться их теплом и уютом.
Я медленно, с опаской приподняла пуховое одеяло и убедилась, что на мне длинная, теплая, молочного цвета сорочка с рюшами на груди. И изменения, к виду которых я совершенно не готова. Либо я все еще сплю, либо экстренно и сильно похудела. Э, нет, еще, кажется, и подросла немного… Я сильно ущипнула себя за непривычно худенькое бедро и с трудом удержала болезненное шипение. Ощущения совершенно не те, что были во сне, слишком острые, слишком… свои!
Передвинулась к краю кровати и села, свесив ноги. И только в этот момент заметила пожилую женщину, которая, повернув голову набок, спала в кресле у изголовья кровати. Ранее ее от меня заслонял балдахин. В натруженных руках моей преданной сиделки замерли спицы, а клубок с голубыми нитками скатился к ногам в теплых тапочках из валеной шерсти. На спящей женщине было длинное черное вдовье платье и белый фартук. И я знала, почему именно вдовье. Ведь я смотрела на риссу Лишану – нянюшку юной леи Эмарии, а до нее и ее отца, погибшего барона Гричана фин Ришена. Грабители убили не только родителей Эмарии, но и пожилого кучера, рисса Лукаша, ее мужа.
Я немного успокоилась, глядя на эту добрую, замечательную женщину. В моей груди разливалось собственное сочувствие, жалость и смешивалось с привычным теплом и любовью Эмарии, будто я с рождения привыкла видеть нянюшку рядом с собой…
Чтобы не разбудить знакомую незнакомку, я осторожно встала и медленно, покачиваясь от слабости или не привычной геометрии тела и иного центра тяжести. Пока шла в ванную, старательно контролировала собственные ноги, ставшие длинными и худыми.
В голове царил хаос, апатия, мысли словно ватой забиты. Но мне было необходимо, жизненно важно убедиться, что у меня с головой не все в порядке. Потому что в противном случае…
Я не ошиблась и дверь напротив кровати вела в ванную, где мне тоже все было знакомо: и зеркало; и большая раковина с бронзовыми кранами, где можно смешивать воду; и бронзовая купель на львиных лапах; и мраморный пол; и керамическая плитка на стенах с растительным зеленым орнаментом; и даже допотопный унитаз из серого камня, ведь какая-никакая канализация в поместье есть.
В некотором ступоре я использовала унитаз по назначению. Слушая как в нем журчит, прислушивалась и к своим ощущениям. Да-да, к своим, и эта мысль начала пугать до ледяного комка внутри, который рос с каждой секундой, пока я вставала, одергивая рубашку и дергала за веревочку.
Зажмурившись, я переждала рой темных мушек перед глазами, затем решилась заглянуть в зеркало. Несколько мгновений заторможенно следила, как расширяются глаза у моего-не моего отражения, пока картина целиком не предстала во всей своей невероятной правде.
Это не сон! Не чужая сказка, а моя личная.
Из зеркала на меня смотрела та самая худенькая зеленоглазая шатенка с волосами до талии. Только сейчас они не струились блестящим гладким водопадом, а всклокоченные, спутанные, напоминали воронье гнездо. И бледное лицо – не безупречной аристократки в энном поколении, а каким-то чудом выжившего призрака, с синяками под глазами и впалыми щеками. В гроб краше кладут…
Я медленно подняла руку и, чуть наклонившись над раковиной, коснулась зеркала, отражение повторило мое движение. А кончики пальцев ощутили прохладную поверхность. Опустив руку, я осмотрела ее, затем и все тело, убеждаясь, что оно не мое. Не родимый рыжий пухляш метр с кепкой ростом по прозвищу Томат, а высохшая из-за болезни и страданий, костлявая вобла. То есть, меня каким-то чудовищным, а не сказочным образом закинуло в чужое тело. А судя по страшилкам, что я до этого принудительно смотрела в «исторической драме», хозяйка тела пыталась самоубиться, но в мир иной отправилась лишь ее душа. Я с минуту прислушивалась к «себе», пытаясь найти отголоски кого-то еще, орала мысленно, звала Эмарию, но в ответ – тишина.
Пришлось снова пощипать себя, постучать костяшками пальцев по раковине, даже по лбу. Ну, а вдруг там кто-то откликнется. Но больно было лишь мне, новой мне!
– Я живая, – наконец призналась себе сиплым шепотом.
Только не от страха, я-то «помнила», с чего мой голос скрежетал. Но стоило принять одну истину, в голову внезапно вторглась другая: я живая, а Вика с Женькой – нет. Их больше нет!
Голову вновь, уже кажется привычно, взорвало от воспоминаний, своих и ее, той бедной девочки Эмарии, тело которой я заняла непостижимым образом. Они трое безвозвратно