Будто мало нервотрёпки на вылетах. Будто недостаточно факта, что практически каждый здесь по статистике — смертник. Не хватает нам того врага, что в горах.

Нет, надо ещё между собой отношения выяснять.

И как назло, именно сегодня.

Отчего-то полезли в голову мысли совершенно посторонние, с нынешней ситуацией никак не связанные. Дурацкие, прямо скажем, мысли. И ворочались они там с трудом, словно тяжёлые, плохо пригнанные каменные жернова. Наезд не казался серьёзным. Шутейный, вроде бы, наезд.

Не ко времени вспомнился Клоун.

С ним тоже все шутки шутили.

— Вы со Сглазом, видать, одного поля ягоды, — хмыкнул Карп. — Сошлись чёрт с чертякой. Вот на тебя его глаз-то и не действует. Или, может…

Он придвинулся ближе, процедил уже сквозь зубы, зло, обвиняюще:

— Или, может, ты научился на других переводить?

Вот тут я его и ударил.

Перед тем я держался за верхнюю перекладину, боясь отпустить руки — штормило действительно нешуточно. Злость подкатила комом к горлу, как тошнота; я рывком подтянулся — и ударил его ногами, вложив всю инерцию качнувшегося тела в выпад, впечатав подошвы ботинок ему в живот.

Не ожидавший подобного Карп навзничь, беспорядочно взмахивая руками, с шумом рухнул в проход, обвалив вместе с собой какой-то хлам с соседней койки. И тут же я рухнул на него сверху — скорее свалился, чем прыгнул, но сумел извернуться, угодив коленями в мягкое. Получилось; попал поддых противнику я вполне удачно. Удачней, чем целил. Что в этом было от автоматизма, вбитого, вколоченного в меня еще в Норе, а что — от везения, не знаю сам.

Лишённый дыхания, судорожно раззявивший рот Карп выглядел жалко. Но здесь и сейчас пожалеть пусть и поверженного, но недожатого противника — означало проявить слабость, это я сознавал чётко. Потому взял охотника за горло. Не шутя, всерьёз. Прошипел — ему в лицо, но так, чтобы слышали и остальные:

— Ещё раз моего механика Сглазом назовёшь — и ты не жилец. И имей в виду. Мне в штрафбате пятерик отмерян. Проживу я его вряд ли, сам понимаешь. Так что терять мне нечего.

Я этого не думал на самом деле. Не думал, даже уже столкнувшись со смертью лоб в лоб. Несмотря на всю печальную статистику — не думал. Но ляпнул вот пьяным языком по наитию. И лишь произнеся вслух, вдруг понял, что сказал правду.

И ощутил, как захолодело под ложечкой. Словно ненароком напророчил сам себе.

Нет, это придурь пьяная. Суеверие-то заразно, оказывается. Исподволь, с парами спирта в мозг просачивается.

Пить нельзя столько, вот и всё.

— Пусти его, — неуверенно воззвал кто-то со стороны. — Придавишь же, и впрямь. Пусти, слышь, ты, психованный? Он ведь не всерьёз, так, покуражиться хотел.

Только тогда я сообразил, что все ещё держу за кадык хрипящего и закатывающего глаза Карпа. Словно обжёгшись, отдёрнул руки от его горла. Поднялся на ноги.

Барак как-то необычно притих.

Наверное, я был убедителен.

А ведь я только что чуть не задушил человека. Собственными руками. Ни за что, в общем-то, и не со зла даже. Так, по ситуации.

На мгновение мне сделалось страшно.

— Уберите от меня психа этого, — запоздало просипел с пола раздышавшийся Карп. — Чего он, в самом деле… за технаря-то.

— Имеет право, — угрюмо и веско отрезал Одноглазый, неслышно приблизившийся вместе со своей свитой. — Его технарь, ему с ним работать. А у тебя, Карп, язык что-то стал не по рангу длинен в последнее время.

Одноглазый был старожилом и главным авторитетом барака. На вылеты он уже не ходил, формально — по причине увечья, но отчего-то оставался в штрафбате и на базе. Я предполагал, что держат его здесь именно ради способности железной рукой поддерживать порядок в среде штрафников. В бараке, где после вылетов начинают вовсю гудеть враз отпущенные струны нервов, такой человек необходим — никакие "поводки" тут не помогут и не выручат.

В первый же день нашего прибытия Одноглазый имел столкновение с Брыком. Брык, опытный уголовник, едва разобравшись в местной иерархии, сходу заявил, что летать "уткой" ему не по рангу. Привёл в поручительство авторитетные имена. Словно документы с печатями, предъявил татуировки. И уселся на койку, уверенный в себе и в своей правоте.

— Здесь тебе не зона, — тускло произнёс Одноглазый. — Тут свои порядки.

— А ты кто такой, что порядки устанавливаешь? — задиристо поинтересовался Брык. — Я о тебе не слыхал. За тебя кто поручится?

Одноглазый встал. Неторопливо сделал несколько шагов, наклонился к сидящему Брыку. И что-то прошептал ему на ухо. Что — никто не услышал.

— Чем докажешь? — спросил побледневший, но держащий марку Брык.

Одноглазый повернулся к штрафнику спиной.

— Я к тебе со всем уважением, — выговорил он глухо, немигающим взглядом буравя пространство.

Единственный, ярко-голубой глаз на сером ноздреватом лице смотрелся жутковато.

— Я тебя не знаю, — негромко продолжил авторитет. — Но ты назвал имена уважаемых людей. Я отнёсся с пониманием.

Он помолчал. И заговорил снова — после паузы:

— Но ты повёл себя неблагодарно. Ты меня обидел, нет — оскорбил. Ты усомнился в моем слове. И теперь я думаю — может, ты судишь по себе? Может быть, ты просто случайно услыхал те имена, на которые ссылаешься?

И Одноглазый кивнул своей "свите".

Полчаса спустя Брыка, избитого до беспамятства, уволокли в лазарет. Никто не вступился за бывшего авторитета учебки. Я тоже.

Возможно, я повёл бы себя иначе, если бы требования Брыка не были столь вопиюще несправедливы. А может, я успокаиваю подобными соображениями совесть.

В общем, никакого разбирательства по поводу избиения не было. Правда, Брыка не покалечили — уже на следующий день мы узнали, что его допустят к полетам максимум через неделю.

Но никто из штрафников больше не выступал против слова Одноглазого.

И вот теперь авторитет испытывал на мне свой гипнотизирующий взгляд.

— Карп, сгинь с горизонта, — скомандовал он тихим, совсем не приказным тоном.

Охотник исчез, словно растворился в тускловатом свете люминофор.

— А мы побеседуем с этим, э… психом, — закончил фразу Одноглазый; как всегда, неторопливо.

И замолчал.

Я молчал тоже. Оправдываться не собирался, объяснять что-либо — тем более. А начинать разговор первому мне было не с руки.

Одноглазый уселся на ближайшую койку, покряхтел, устраиваясь поудобней. Помедлив немного, небрежным жестом ткнул в койку напротив.

— Присаживайся.

Я кивнул благодарно, сел.

— Ещё вчера ты был салагой безымянным, — издалека повёл речь авторитет. — Нынче ты человек, крещение прошёл, вступил в наше братство скорбное. Представь себя.

Я рассказал — очень коротко. Назвался, обозначил статью и срок. Осуждён впервые. В предвариловке сидел в Тихушке, Ареса, Матрия.

— Ареса, — задумчиво повторил Одноглазый, пожевал губами. — Ареса знаменита Норой. Оттуда знаешь кого-нибудь?

Я припомнил Груздя, других мастеров банды. Одноглазый слушал внимательно, но выражение лица сохранял непроницаемое, и совершенно нельзя было понять, говорят ему что-то названные мной имена или нет.

— Я слыхал об одном уважаемом человеке, обосновавшемся в Норе, — сказал наконец авторитет. — Имя