Дикое и яростное небо Чайки. Я уже любил его.
— Выше не лезь! — заорал мне инструктор.
Почему обычно люди орут, разговаривая с тем, кто не может ответить? Я прекрасно услышал бы его и так.
— Аларм-систему видишь? Зелёные лучи — граница. Жёлтые — поднимешь тревогу, а к красным только сунься — и ты покойник. Испепелят раньше, чем икнуть успеешь.
Конечно, я их "видел", эти лучи. Узда, наброшенная на небо — и легкомысленно им не замечаемая. Я сделал красивую "горку" и оставил лучи за спиной. Хоть не так мозолят глаза.
Шквал в лоб — норовит задрать нос, опрокинуть. Э, не пойдёт, приятель. Выравниваюсь, закладываю вираж — теперь ты мне поможешь, ветер. Он послушно подставляет упругую спину. Вираж выходит — хоть по циркулю обводи.
— Недурно, — бормочет себе под нос Никифоров.
Надо полагать, он думает, я его не слышу?
Хитрован старый. Ну, погоди.
Я ловлю потоки ветра, я чувствую их всем телом, умываюсь ими. Так поступают птицы — нужно всего лишь не бороться со стихией, а слиться с ней. Я выписываю все фигуры высшего пилотажа, какие могу припомнить, со злорадством подмечая, как руки инструктора нет-нет, да и дёргаются к пульту; я просто резвлюсь в небе — боже, как же мне его не хватало! — я пью его и не могу напиться, не могу насытиться никак. Этим ветром. Этим воздухом. Этой свободой.
— Не лезь под грозовой фронт! — кричит майор, возвращая меня к себе. — Курс два-пять-ноль и снижайся, уходи на девяносто фаров.
Вот с цифрами мне непривычно. С трудом соображаю, где у меня курс два-пять-ноль. Впереди, совсем близко, бьёт молния — ярко-голубая, разветвлённая трезубцем, ослепительная.
— Остолоп! — орёт Никифоров. — Кто тебя учил, куда ты сунешься? Два-пять-ноль, я сказал!
Нахожу нужный курс, выворачиваю. Компенсирую боковой порыв. Неудобное направление, однако. Удираю вниз, оставляя на хвосте клубящуюся грозу.
— Два-пять-пять и снижайся на пятьдесят.
Уже вижу наш остров. Неужели все?
— Доверни на два-пять-семь и заходи на посадку.
Доворачиваю, снижаюсь. Чувствую, что не могу — просто не могу садиться, не могу вот прямо сейчас, сию минуту остаться снова без неба; я должен отыграть себе ещё хоть сколько-то секунд.
И я сваливаю машину в пике.
— Охренел?! — вопит инструктор.
Я понимаю, почему он нервничает. Высоты-то уже нет почти. И он не может сейчас выдрать меня из слияния — просто не успеет перехватить управление и вытащить леталку. С другим инструктором я бы на такое, может, и не отважился. Сдали бы нервишки — меня бы оторвал и сам угробился. Но Никифоров не должен. Если правда то, что о нем говорят. Если он не совсем ещё старик. Если я в нем не ошибся.
Он молчит. Всё понял и молчит. Молодец старикан, и плевать на его характер. Свой человек.
Я делаю "обратную петлю", выходя из пике брюхом кверху, едва не чиркая спиной по белым гребням волн; тащу наверх дрожащую от натуги машинку — умничка, "стрекоза"! — завершаю петлю и ложусь на прежний курс.
— Ещё раз такое вытворишь — убью, — спокойно и внушительно доносит до меня Никифоров. — Лучше уж я тебя сам, чем ты — нас обоих.
Ну, хоть не кричит уже.
* * *
Когда я посадил леталку и вышел из слияния, майор молчал ещё несколько минут. Я тоже не рисковал заговорить — так и сидел, спелёнутый, как младенец, в своём узком и жёстком кресле.
— Не знаю, кто тебя учил, — сказал наконец Никифоров. — Только ты ведь не летаешь, парень. То, что ты делаешь — это не полет. Это шабаш ведьмовской, вот что. Истерика это.
И он потянулся отстёгивать ремни.
Мы вылезли из машины на твёрдую землю, и я благодарно похлопал по округлому боку "стрекозу", а потом осторожно потрогал симбионта у себя на шее.
Было бы обидно вдруг проснуться на борту тюремного транспортника.
Нет, это мне не снится. И Никифоров, старикан вздорный, врёт. Я летаю, и буду летать. Потому что я предназначен для этого.
Навстречу нам спешил Мосин, за ним поспевал капитан Диб. Надо полагать, в наблюдательном пункте сидели. Полковник лучился довольством. Неужели он действительно не был уверен?
— Что скажете, майор? — с виду небрежно поинтересовался Мосин, подходя. — Ваше мнение? Подготовим парнишку за три недели, а?
Судя по всему, в ответе он не сомневался.
— …! — отозвался Никифоров неожиданной нецензурщиной. — Всё торопитесь, вам бы всё коней гнать! А будет ли толк?
— Так, — посерьёзнел полковник, нехорошо глянув на меня. — Так. Он сам летел, или…
— Сам, — вздохнув, честно признал майор.
— С какого момента?
— С начала до конца.
— Так, блин, чего ж вам ещё?
— Я, блин, летунов привык готовить! — набычившись, выдал старикан.
— Что-о?
— А то! Если вам нынче камикадзе понадобились, так ко мне не по адресу!
Какое-то мгновение мне казалось, что сейчас Мосин сделает что-нибудь очень неуставное — например, заедет костистым кулаком в упрямо выдвинутый подбородок майора, который иначе, пожалуй, было и не вправить.
Но полковник сдержался. Пожонглировал изогнутыми бровями — и вдруг расхохотался весело, дружески хлопнул Никифорова по плечу.
— Вот ты о чём, дружище. Ну, класс показать это я пацана попросил. Чтобы ты сразу увидел, что он может. Ты, Константиныч, меня первый день, что ли, знаешь? Люблю прихвастнуть, товар лицом, так сказать. А камикадзе мне без надобности, как и всегда. Летуна хорошего сможешь из него сделать?
Никифоров пожевал губами, в свою очередь бросил на меня взгляд — почти враждебный, как мне показалось.
Буркнул:
— Хорошего?
— Хорошего.
— На это время надо.
— Нет времени, родной ты мой. Сам ведь знаешь.
— Вечно у тебя так… Ладно. Заниматься с ним буду сам, — подвёл Никифоров черту. — Подготовлю, как смогу. И всё же…
— Что?
— Больно ты гонишь коней, полковник, — хмуро бросил старый летун. — Больно гонишь.
Пожал плечами, недовольно дёрнул головой и двинулся к выходу с площадки.
2
В казарме меня поджидал сержант Грим.
— Ну? — спросил он угрожающе.
Достача. Ему-то как объяснишь? А объяснить надо — нравы в казарме простые, непоняток там не любят.
— Буду работать по индивидуальной программе, — выложил я. — Сегодня уже симбионта поставили. И даже летал с инструктором.
— Ну?
— Что "ну"? — отозвался я угрюмо. — Если эта их программа сработает, пойду на Варвур раньше срока. Большая радость, понимаете ли.
— Ты мне не "чтокай"! — надвинулся сержант. — Что скажут, то и будешь делать! Умник. А почему тобой полковник заинтересовался?
— Ему медики доложили. У меня какая-то там кривая нетипичная, и ещё нет эффекта… забыл, как его… в общем, феномен.
— И о чем вы разговаривали?
— Товарищ сержант, — сказал я устало. — Я ж штрафник. Станет полковник со мной разговаривать? Ну, про здоровье спросил, для порядка. А вообще-то, я так понял, он просто посмотреть на меня хотел.
— Ну-ну, — кивнул Грим. — Ладно. Но ты