Добавил язвительным напоминанием:

— Пять лет штрафбата.

— Нейродрайва.

— И нахальная убеждённость в собственной неуязвимости. Браво глупости, без неё армия не могла бы существовать. Только вот есть ма-аленькая сложность. Ты мне тут храбро характер демонстрируешь. Но я-то знаю, о чем говорю, а ты нет. Ты, сопляк, ещё не видел, что такое война.

— Увижу.

— Да, — согласился летун, как-то враз растеряв азарт спорщика. — Увидишь.

— Извините, — произнёс я, помолчав.

— Ладно.

Майор подошёл к одному из шкафов, поковырялся на верхних полках, наконец вытащил коробку — подарочную коробку из-под набора конфет — и небрежно швырнул её мне на колени.

— Посмотри.

Я открыл крышку.

В коробке лежали награды. Медали, ордена — я не очень разбирался в этом; некоторые были на лентах — голубых, золотых, алых, некоторые — на винтиках. Кое-где в металле были выгравированы или выбиты слова — "доблесть", "отвага", "честь", "защитнику Отечества" и ещё что-то в этом духе.

— Вас в школе, — проговорил летун, — учили, наверное, что Федерация воевала в последний раз пятьдесят лет назад, и с тех пор живёт в мире? А я вот провёл на войнах почти всю жизнь. Сколько друзей… не схоронил даже… Меня самого четыре раза собирали врачи по кусочкам. И если бы сейчас кто-то… черт, дьявол, неважно… предложил бы мне променять эту кучу побрякушек на жизнь рядового обывателя… Я бы поменялся, ей-богу. Веришь мне, Данил Джалис? Не задумываясь поменялся бы.

— А как же небо? — спросил я тихо.

— Небо? — произнёс Никифоров, словно пробуя слово на вкус. — Небо… мать его…

Забрал у меня коробку с "побрякушками", снова засунул на верхнюю полку. Уселся на стул, уперев локти в колени.

И усмехнулся.

— А ведь ты прав, нейродрайвер недопечённый. Совсем без неба я не согласился бы.

Задал неожиданный вопрос:

— Ты на Карибе бывал когда-нибудь?

— Нет.

— А сам с какой планеты?

— С Матрии.

— Матрия, Матрия… Помню, как же. Скучное местечко. Ни тебе зимы нормальной, ни лета. А Кариба немного похожа на Чайку — тоже сплошное море и острова, острова… Только море тёплое. И солнечно почти всегда, а острова зелёные, как изумруды. Я на пенсию который год уж собираюсь. Наверное, скоро уйду все-таки. Большого богатства не скопил, но кое-что… Да вон хоть побрякушки загоню. Куплю себе домик на маленьком островке, чтобы кроме меня вокруг — никого. И леталку — списанный бифлайчик, что-нибудь вроде "стрекозы". Топлива у армии наворую, чтоб надолго хватило; не обеднеет. Стану за продуктами летать. Или к соседям в гости.

Никифоров смотрел в окно, словно уже видел там тёплое море и залитые солнцем зелёные острова.

— Понимаешь, Данил, — продолжил он. — Я сейчас оказался в сложном положении. Я взялся учить… Только ведь тебя летать учить не нужно. Чему другому бы… Страху божию научить, так это я не сумею. Жизнь сумеет, да как бы поздно не было. Убедить тебя, что ты не бессмертный… Да. Ну, и это мне сейчас вряд ли удастся. Своего ума не вложишь. Оно с возрастом придёт… если, опять же, успеет.

Он вздохнул, подытожил:

— Летать будем столько часов в день, сколько ты потянешь. Что сумею, что успею — покажу. Тактика, манёвры… Только как бы вот тебе объяснить… Да, есть в тебе это: как ты чувствуешь машину — такому не научишь. Тут даже не в нейродрайве дело — поверь старику, я с нейродрайверами налетался. Талант есть талант, хоть ты с симбионтом, хоть без. Беда, парень, в том, что сейчас тебе кажется — твой талант способен из любой каши тебя вытащить. А это не так, совсем не так.

Майор поковырялся на столе, откопал пачку сигарет, зажигалку, потом — пепельницу, полную окурков.

— Вот, пристрастился на старости лет, — пожаловался он, включая вентиляцию. — На войне не курил, а теперь смолю.

Затянулся, закашлялся. И вдруг заявил требовательно:

— Не смей быть таким самоуверенным придурком, слышишь?

— Постараюсь, — сказал я растерянно.

Никифоров посмотрел на меня вприщурку, махнул рукой:

— А, без толку.

И принялся кипятить вторую порцию чая.

— Насчёт того, где ты учился, — заметил он, прихлёбывая из кружки, — я расспрашивать не буду. И ты молчи. Мосин подпустил туману вокруг этого… Ну, Мосин есть Мосин, я давно его знаю… Но зря он ничего делать не станет. Так что ты смотри сам. Если есть вопросы, непонятно что-нибудь, или не знаешь чего — говори, не стесняясь. С ориентированием по приборам у тебя прострел, это я уже подметил. Хотя странно, конечно — обычно это первое, чему учат… Ладно. С радаром ты как, нормально?

Я пожал плечами.

— Вроде нормально. Я просто вижу все, что видит радар.

— Распознаванию не учили, значит. А со сканером работал когда-нибудь?

— Нет.

— Да откуда ж ты такой стерильный взялся. Ладно, научу, пригодится. Если, конечно, вам там сканер поставят. Ну, с оружием ты вряд ли дело имел… Но это как раз самое простое, пулять — не строить. А вот в группе летал?

— Нет.

— Организуем. Есть тут свои тонкости. Рядом с валенком лететь порой опасней будет, чем с противником хороводить. И под свои пушки угодить ничуть не слаще, чем под чужие. Хотя, с нейродрайверами в этом отношении проблем меньше. Ещё я тебя сведу с Киршем, он у нас главный нейродрайвер, нормальный мужик, специфические вопросы свои будешь с ним решать. Ну, Диб тебя тоже так просто из когтей не выпустит, завтра жди программу новых тренингов. Насчёт полезности их — это не мне судить… Но за лётное время я с ним подерусь, если потребуется. Что ещё?

Никифоров уставился на меня, словно я должен подсказать ему ответ на этот вопрос, и молчал довольно долго; я уже начал поёживаться под этим неотрывным взглядом, когда он отвёл наконец глаза, тряхнул головой.

— Фигнёй я страдаю, — сказал зло. — Лет пяток тебя понатаскивать — может, ещё был бы толк. А так… Бесполезные усилия.

— Не бесполезные, — возразил я упрямо.

— Много ты понимаешь.

— Пал Константиныч, у вас же опыт такой… я…

— Ой, только не начинай мне заливать, — резко перебил Никифоров мою недооформленную мысль. — Не люблю. Я вот… Несмотря на все побрякушки, в свои годы майор. Знаешь, почему майор? — он усмехнулся. — Потому что повышали меня всё же чаще, чем разжаловали. А все от того, что чинопочитанием не болею. Как есть, так говорю — хоть генералу, хоть президенту. Следовать моему примеру, правда, не рекомендую. Но вот мне эти песни петь не надо. Лучше пей ещё чай.

Я уже почти дохлебал свой переслащённый напиток, когда майор вдруг спросил:

— Каково это — чувствовать себя леталкой?

Я удивлённо поднял глаза.

— Я иногда размышляю об этом, — пожал плечами Никифоров. — Порой, знаешь, немного завидно даже. Я всю жизнь летаю. Машина для меня — как часть тела. Но чтобы так вот, совсем… Стать ею… Хочется попробовать иногда. Жаль, что стар уже. Обидно: помру — и так и не узнаю, как оно.

— А