— Никки, детка, ты в порядке? — спросил отец, вероятно, заметивший мое напряжение. — Я сегодня видела Рикарда, — голос был глухим и словно не моим, — с другой девушкой. Он с ней спит. Папа тяжело вздохнул и сел на соседний стул. Порция передо мной стояла нетронутой, рулеты уже остыли. Но даже горячие, они вызывали во мне тошноту. Я ожидала, что Рикард хотя бы попробует объясниться, придет поговорить, но… напрасно, как оказалось. Его, кажется, совсем не мучило чувство стыда, а вот мне казалось, что мир вокруг чуть потускнел.
— Где ты их видела? Я кратко пересказала события дня. Что-то внутри подсказывало, что история эта еще не закончилась, и это «что-то» оказалось право:
— Ты что, ходила к нему на работу? — Я… — Николь, — папа покачал головой, — ох, Николь. Какая ты еще маленькая и наивная девочка. Он взял меня за руку. — Милая, Рикард — взрослый мужчина, который имеет свои потребности… — Это измена! — Вы не женаты. — Помолвлены! — Я показала кольцо. — И тем не менее, ты слишком горячишься. Я уверен, Рикард не собирается изменять тебе после свадьбы. Просто… немного нетипично для него оставаться без внимания так долго. Помолвку мы заключили полгода назад, и почти столько же впереди. От переполнявших меня эмоций хотелось вскочить и бегать туда-сюда по комнате, что я и сделала. За окном уже стемнело, в свете фонаря весело кружились снежинки.
— Когда любят, ждут и год, и дольше. Он мог выбрать дату ближе. Папа негромко рассмеялся. — Никки… любовь — это хорошо, и безусловно, в семье она должна быть. Но Рикард… — Что? — перебила его я. — Хочешь сказать, Рикард просто искал себе статусную жену? И ему плевать, я ей стану или леди Этерли? Лишь бы были мордашка, документы и деньги у семьи? Папа смотрел как-то странно, снисходительно и в то же время явно начал закипать. Нет, не могу сказать, что я верила, будто Рикард меня любит. Скорее, я создала образ благородного мужчины, которому пришло время жениться. Мысль о том, что наличие жены не лишит Рикарда случайных развлечений в мою, во многом наивную голову не приходило.
— Николь, — строго сказал отец, — я прошу, чтобы ты успокоилась. Я поговорю с Рикардом, объясню ему твою позицию. И если до свадьбы… Тут рассмеялась уже я. Горько, к сожалению.
— Не будет никакой свадьбы. Мне не нужен Рикард Тентен, а ему нужна не жена, а прислуга. — Николь! — прикрикнул папа. — Это не обсуждается. Свадьба будет. Сейчас ты пойдешь к себе и там успокоишься. Утром мы все обсудим. — Я не ребенок! — Тогда веди себя, как взрослая. И прекрати устраивать истерику от того, что твой жених повел себя не так, как тебе захотелось! Дальнейший разговор мог перерасти в скандал, а у меня уже начинала болеть голова. Поэтому я развернулась на каблуках и бросилась наверх. Некогда любимая комната казалось до тошноты детской и глупой. Кружевные занавески, нежно-голубой мягкий ковер, полог у кровати. Я возомнила, что могу стать кому-то женой?
От злости мне хотелось все уничтожить, выбросить все милые сувениры, что друзья привозили из поездок, куклы, что я шила для интерьеров в удовольствие. Любимый прежде запах лаванды теперь казался отвратительным. Я не смогла бы остаться в этой комнате ни единой лишней минуты.
Поэтому схватила большую сумку, с которой ездила ночевать к подругам, наспех скидала какие-то вещи, даже не запомнив, что именно взяла. Собрала волосы в пучок, надела новенькое черное драповое пальто и сапожки на низком каблуке, чтобы было удобнее идти. Денег в копилке было мало, хватит разве что на билет куда-нибудь… где нет ничего, что напомнило бы о собственной глупости.
Я вылетела стремительно, зная, что если отец опомнится, то тут же остановит. Он читал в библиотеке, потягивая крепкий кофе.
— Николь! — крикнул он мне вслед. Но двери отчего дома уже закрылись за моей спиной, отрезав прошлую жизнь от… от чего? Впереди, кроме метели и ночи, ничего и не было. Ни подруг, у которых можно остановиться — Уна живет в общежитии академии. Ни родственников, которые примут и не вернут отцу. Ни жениха, который наверняка отлично проводит время в компании длинноногой раскованной красотки.
И что будешь делать, Никки?
Я решила мгновенно — побрела к драконпорту.
Рейсовые драконы из Азор-града летали дважды в сутки. Рано утром — когда ночные морозы только-только отступили, а яркое дневное солнце еще не слепит глаза. И вечером — до наступления полуночи. Я не помнила точного времени, но надеялась, что успею.
Здание драконпорта было почти пустым, только несколько человек скучающе рассматривали газетные листки. Сердце упало: опоздала. Больше из Азор-града не выбраться, а отец наверняка смекнет, куда я делась. Побить не побьет, но домой притащит и накажет. Потом избежать свадьбы с Рикардом будет куда сложнее.
— Извините, а дракон уже улетел? — спросила я у девушки за стойкой.
— Дракон куда именно? — вежливо спросила она. Я промолчала, задумавшись. По идее, лететь надо далеко… туда, куда папа если и доберется, то нескоро.
— А куда летит ближайший? — В Эрстен-град, — удивленно ответила девушка. — Пойдет, дайте билет, пожалуйста. — Я выгребла все деньги, молясь про себя, чтобы их хватило. Самое дешевое место, без питания, без остановок. Лететь семь часов, зато драконы в Эрстен-град летают не каждый день. Я никогда там не была, но подозревала, что даже в пальто будет жарко. Внутри поселилось странное волнение: так далеко от дома, да еще и одна, я не улетала.
Меня проводили на посадку, и по шаткой лесенке я поднялась в кабину на спине дракона. Тот еще спал. Огромная белоснежная махина, жуткий и опасный зверь с ядовитыми шипами. И почему он работает на людей? Мне подумалось, что такому дракону легко будет разрушить до основания наш дом. А что помешает сбросить горстку людей во время полета?
Эту жуть нагоняла усталость. Физическая, эмоциональная. Я протиснулась в кабину мимо снежного тролля и пары горняков, чтобы сесть у небольшого окошка. Все места были заняты, очевидно, я была одна из последних.
Всего в кабине было около десятка рядов. Где-то впереди заплакал ребенок. Тролль рядом что-то прорычал и заулыбался, я дежурно улыбнулась в ответ и закрыла глаза, чтобы уснуть. Будь при мне что-то ценное, наверняка бы не уснула — в таких поездках случается всякое. Но из ценного при мне была только гордость — уязвленная и