Откуда-то с дальних задворок памяти вдруг выплыло воспоминание. Премьера ее «Гамлета» в Париже, закулисная суета, цветы, аплодисменты зрительного зала. Ощущение, которое всегда накатывало на нее после завершения очередного спектакля – эйфория, восторг, удовлетворение от хорошо сделанной работы и в то же время чудовищная усталость, вымотанность не столько физическая, сколько душевная, когда любая, самая мелкая и незначительная эмоция причиняет боль, будто прикосновение к свежей ссадине. Может быть, именно поэтому тот эпизод ей и не вспомнился: было слишком много других впечатлений – ярких, оглушительных, утомляющих – и память милосердно фильтровала информацию, вычеркивая незначительное.
Теперь же Кате припомнился среднего роста человек с лицом красивым, даже несколько по-мужски тяжеловесным, но в то же время каким-то неуловимо женственным. Черт его знает, в чем это заключалось – то ли в выражении темных печальных глаз, то ли в привычке поджимать губы, то ли в общем ощущении чрезмерной ухоженности, припудренности, отлакированности. Очевидно, турецкий продюсер, которого представил ей французский атташе по культуре, курирующий независимые театры, был гомосексуалом. Катя, впрочем, достаточно времени провела в театральных кругах, чтобы подобные моменты не вызывали у нее ни шока, ни неприятия. За годы работы ей встречались самые разнообразные типы, любители девочек, любители мальчиков, неопределившиеся, попросту импотенты, всю силу природной сексуальности отдававшие искусству. А потому поразить или смутить ее нетрадиционной ориентацией было трудно.
Французский сорежиссер, улучив минутку, поведал Кате, что Килинч – непристойно богатый турецкий продюсер, человек всесторонне образованный, большой любитель всяческих искусств и культур, меценат и почти поэт. Что у себя на вилле, в Турции, он частенько организует творческие встречи, литературные балы, какие-то таинственные заседания для избранных, поговаривают, что не всегда пристойные, но непременно выдержанные в изысканном стиле и проникнутые духом искусства.
Кажется, этот печальноглазый Мустафа с импозантными седыми висками тогда даже ездил с их веселой театральной компанией ужинать, снова и снова восхищался Катиной постановкой и твердил, как здорово было бы однажды поработать вместе. Она, разумеется, не приняла его слова всерьез – мало ли что говорится на таких залихватских постпремьерных попойках – и, как показала практика, вообще напрочь выбросила это знакомство из головы.
Однако же теперь, когда воспоминание о том вечере всплыло в голове, ситуация с письмом начинала видеться в ином свете. Не то чтобы Катя разом поверила в реальность поступившего предложения, однако сам факт того, что Мустафа Килинч действительно существовал, а не был выдумкой какого-то искрометного шутника, заставлял задуматься.
Преисполняться надеждами было страшно. Как легко было бы сейчас поверить в то, что шанс действительно есть, что проект существует, и ее участия в нем ждут, а потом снова с размаху удариться всем телом о каменную стену. Собрать себя по кускам во второй раз Катерина бы уже не смогла, что уж там, ей и в первый раз не слишком хорошо это удалось. И все же выбросить все из головы, удалить письмо, жить дальше, как будто бы ничего не происходило… Это значило бы бесконечно задаваться вопросом: «А что, если все было правдой?» Что, если судьба давала ей способ вернуться в профессию, снова ступить на сцену, снова почувствовать себя нужной, занимающейся любимым делом? Ощутить восторг и упоение от соприкосновения с искусством, наполнить жизнью сухие строчки, воплотить живущие в душе образы? Что, если она могла получить все это, но испугалась, сама выпустила из рук счастье?
Несколько дней она не спала, металась по квартире, снова и снова перечитывала письмо. Выпить хотелось мучительно, но Катерина держалась, понимая, что, если шанс, пусть иллюзорный, пусть мелкий, действительно есть, нельзя угробить его собственными руками, явившись на встречу с турецким продюсером в узнаваемом состоянии давно и плотно пьющего человека. Нет, ни в коем случае нельзя было срываться.
В конце концов она все же ответила на письмо – достаточно лаконично, без излишних восторгов согласившись на встречу, но пока не давая никакого ответа насчет проекта в целом. И в назначенный день, отправляясь в ресторан, где должен был ждать ее Мустафа, Катя внутренне готовилась к тому, что навстречу ей выскочат какие-нибудь гогочущие бывшие коллеги, и все происходящее все же окажется жестоким розыгрышем. Однако мужчина, поднявшийся ей навстречу из-за стола, оказался именно тем человеком, с которым она познакомилась однажды парижским вечером.
Катя узнала его чуть тяжеловатое лицо, печальные темные глаза в обрамлении черных ресниц, чересчур чувственные для таких резких черт губы, благородную седину на висках. Он поднес к губам ее руку – Катя успела смутиться отсутствию маникюра, однако продюсер, определенно заметивший ее неухоженный вид, и бровью не повел и продолжал держаться любезно и приветливо – и сказал прочувствованно, выговаривая английские слова с певучим турецким акцентом:
– Как я рад, что вы согласились встретиться. Я помнил, что в том нашем разговоре вы упоминали, что поставить спектакль по «Мастеру и Маргарите» – ваша давняя мечта. Но у меня не было уверенности в том, что мой проект покажется вам интересным. Однако, могу заверить, постановка по Булгакову – это и моя мечта, мысль, которую я вынашивал очень давно, и я приложу все усилия, чтобы спектакль получился.
Вот так все это и началось.
За недолгие годы успеха, когда приходилось разъезжать со своими спектаклями по всей Европе, Катя успела овладеть английским почти в совершенстве. Но, как оказалось, Килинч неплохо говорил и по-русски – увлечение русской культурой заставило его в свое время выучить язык. Заручившись согласием Кати заняться его проектом, он в последующие дни буквально оборвал ей телефон, рассказывая о все новых и новых своих идеях. Булгаковым начитанный турок просто бредил, «Мастера и Маргариту» знал едва ли не наизусть и временами пугал Катю, вдруг начиная нашептывать ей в трубку знакомые строчки, порой неверно выговаривая слова и путая ударения.
Он сразу же прислал ей список актеров, которых хотел бы видеть в главных ролях, и следующие дни Катя провела за изучением творческой биографии каждого из них, просмотром фильмов и спектаклей с их участием. В проекте были заняты и уже знакомые ей по прошлым работам российские театральные актеры – Носов, Введенский и Пестриков. Пестриков к тому же прочил на роль Иванушки Бездомного своего ученика, студента выпускного курса ГИТИСа Сережу Князева.
Кроме этой уже известной Кате троицы в списке значились еще Нургуль Давутоглу – прошлогодняя победительница конкурса «Мисс Стамбул», редкой красоты молодая девушка. О ней Мустафа, смущенно