Пожалуй, больше всего меня мучил не сам режим, а отношение к заключенным. Утром приходят:
– Встать! Статья? Срок? Конец срока?
И так каждый день.
Но, несмотря на все это, я не жалею себя. В лагере удалось познакомиться с такими людьми, которых я и не мечтала встретить на воле: артисты, люди из сферы искусства, науки – мне было интересно с ними. В лагере была библиотека; я не теряла времени даром и в свободное время много читала. Со временем мне удалось найти заработок, чуточку облегчивший мое существование. Я уже говорила, что с детства немного рисовала. Каждому человеку хотелось поздравить с праздником своих друзей и близких, тем более в неволе, а в продаже не было никаких открыток. Вот я и стала рисовать открытки сначала только для себя, потом их увидели мои лагерные знакомые и стали просить, чтобы я и им нарисовала. Я поняла, что эти открытки нужны очень многим людям. Возвращаясь с общих работ, я быстро расправлялась с похлебкой, залезала на верхние нары под лампочку и до трех часов ночи рисовала открытки. В шесть – подъем на работы. Я была молодая, сильная, выдерживала такую нагрузку. Рисовала к празднику по сто, двести, триста открыток и продавала их по рублю. В зоне открыли ларьки, в которых я могла купить себе что-нибудь съестное. Об одежде я даже и не мечтала, довольствуясь тем, что присылали родители.
Потом в лагере произошло событие, которое перевернуло всю мою жизнь: образовался театр…
На этом надо остановиться подробнее. В нашем бараке жила Катя Владимирова – артистка театра Вахтангова. Выглядела она довольно странно, хотя вообще-то была красивой женщиной. Она совершенно не следила за собой, не причесывалась, иногда даже не умывалась; чулки были всегда перекручены, приспущены. После концертов грим с лица не смывала, так и ложилась спать загримированная. Утром приходили поклонники с поздравлениями, и Катя являлась к ним во всей «красе». Такое поведение нельзя было объяснить тем, что Катя была неряхой по природе. Дело в том, что она сама выбрала этот стиль поведения, считая, что все «великие» должны выглядеть именно так, им обязательно должен сопутствовать этакий «художественный беспорядок». Вообще-то она была неплохая актриса, а стихи писала действительно великолепные. По вечерам вокруг Кати собирались люди; и я среди них. Обычно мы занимались тем, что разыгрывали сценки, – так естественно зарождался импровизированный театр. Со мной она репетировала «Мазепу»: я была Мария, она – Мазепа. Однажды Катя разругалась со своим театральным начальством и не пошла на репетицию. Она была очень высокого мнения о себе; считая себя незаменимой, была уверена, что за ней тут же прибегут. У нас в бараке жили певица и костюмерша из того же театра. Они слышали, как Катя хвалила меня: «У нас есть девочка молоденькая, я репетирую с ней “Мазепу”. У нее так искренне все получается, со слезами». Они и решили рекомендовать меня режиссеру:
– У нас в бараке есть талантливая девочка. Попробуйте ее на роль вместо Кати, девочка будет так счастлива.
Вечером подошли ко мне:
– Хочешь в театр?
– Господи, а как?
– Сыграешь роль актрисы?
– Не знаю…
– Пойдем с нами на пробу.
Глянул на меня режиссер – ростом мала! Принесли туфли на высоченном каблуке, платье длинное надели – ничего, сойдет! Ставили спектакль «За тех, кто в море». Я должна была играть тридцатипятилетнюю актрису – Елену. Сели работать с режиссером – Алексеем Григорьевичем Алексеевым. Протянул он мне пьесу – прочитай. Послушал меня внимательно:
– Поработай в бараке, прочувствуй.
В следующий раз, когда мы сели с режиссером, я уже вникла в роль.
– Ничего, пойдет!
И у нас пошло. А Катя ждала, когда за ней прибегут. Она не верила, что у меня получится:
– Соплюха какая-то, мала еще играть такую роль.
У меня получилось. Пришла она к нам на репетицию, пришла сама, без зова. Послушала один раз, второй, потом заявила режиссеру:
– Эту роль я буду играть сама.
– Как же так, нельзя обижать девочку. Она такая искренняя, так старается…
– А что же я, актриса московского театра, буду на задворках?
– Хорошо! Тогда играйте по очереди. Поедем на гастроли (ездили по дальним лагерям) – будете играть через день, заменяя друг друга.
Катя дала согласие при условии, что премьеру будет играть она сама. Собралось лагерное начальство. Выступила Катя, а следующий спектакль должна была играть я. Мне уже и парик светлый подобрали. Но на сцену меня так и не выпустили, я осталась «за бортом». Обида на Алексея Григорьевича осталась у меня на всю жизнь. Все говорили, что у меня так хорошо получалась роль, артистам очень нравилось, они меня даже поздравляли, но ведь я мечтала сыграть на большую публику…
В пьесе актриса – одинокая женщина: муж погиб, мать и ребенка она потеряла в войну. Ее избранник – моряк – женат, жена догадывается об увлечении мужа. Не желая лгать, обманывать, актриса хочет ясности в отношениях.
– Я больше так не могу! В войну я потеряла все: мать, отца, мужа, сына. Ты для меня – все! Я не могу больше играть двойную роль. Ты должен разрубить этот двойной узел.
– Подожди, Леночка, я не могу!
– Все!
Открывает дверь:
– А теперь – уходи!
– Лена!
– Уходи!
Режиссер объяснил мне, что эти слова я должна произнести спокойно, но твердо, чтобы ему нечего было возразить.
И я этот нюанс поймала, почувствовала.
И вот на спектакле Катя, чтобы доказать всем нам, какая она хорошая актриса, переиграла. В этот кульминационный момент последнюю фразу она истерично выкрикивала на высокой ноте: «Уходи!» И публика взрывалась смехом. Все считали, что Катя испортила хорошую роль (да простит она меня).
В театре я попадала в свою среду, там я забывала обо всем на свете. Театр помогал преодолевать ужасную действительность. Меня освободили от общих работ и зачислили в агитбригаду. Правда, по вечерам приходилось возвращаться в барак, но ведь на следующее