Сосед по креслу, в объятия которого упал, заснув, Ка, точно так же шепотом спросил у него, зачем он едет в Карс. Легко было понять, что Ка не из Карса.
— Я журналист, — прошептал Ка.
Это было неправдой. "Я еду из-за выборов в муниципалитет и женщин-самоубийц". Это было правдой.
— Все газеты в Стамбуле писали о том, что глава муниципалитета Карса был убит и что женщины совершили самоубийство, — сказал сосед по креслу с сильным чувством, по которому Ка не смог понять, гордится он или стесняется.
Время от времени Ка разговаривал с этим худым красивым крестьянином, которого он вновь встретит через три дня в Карсе, когда тот будет плакать на засыпанном снегом проспекте Халит-паша. Ка узнал, что мать крестьянина увезли в Эрзурум из-за того, что в больнице Карса не было возможностей ей помочь, что тот занимался скотоводством в одной из близлежащих к Карсу деревень, что они еле-еле сводят концы с концами, однако он не стал заговорщиком, что (по загадочным причинам, которые он не смог объяснить Ка) он расстраивается не из-за себя, а из-за своей страны, что он рад, что такой образованный человек, как Ка, приехал "из самого Стамбула", из-за бед Карса. В его чистой речи, в том, как степенно он разговаривал, чувствовалось нечто аристократическое, что вызывало уважение.
Ка почувствовал, что присутствие этого человека дает ему ощущение покоя. Он вспомнил ощущение, которое не испытывал в течение двенадцати лет в Германии, с тех самых пор, когда ему было приятно понять человека, слабее себя, и приятно было чувствовать к нему сострадание. В такие минуты он старался смотреть на мир глазами этого человека, которого сейчас любил и которому сейчас сострадал. Подумав об этом, Ка понял, что он почти не боится нескончаемой снежной бури, что они не упадут в пропасть и что, пусть с опозданием, но автобус доедет до Карса.
Ка совсем не узнал город, когда в десять часов, опоздав на три часа, автобус въехал на заснеженные улицы Карса. Он не мог понять, где здание вокзала, которое появилось перед ним однажды весенним днем двадцать лет назад, когда он приехал сюда на паровозе, где отель «Джумхуриет», где каждая комната была с телефоном, и куда привез его таксист, после того как проехал по всему городу. Под снегом все словно стерлось, как будто исчезло. Несколько повозок с лошадьми, ожидавшие на автовокзале, напоминали прошлое, однако город выглядел еще более печальным и бедным, чем двадцать лет назад, когда его видел и каким запомнил Ка. Из покрытых льдом окон автобуса Ка увидел блочные жилые дома и пластиковые панно, которые за последние десять лет сделали все города Турции похожими друг на друга, предвыборные афиши, развешанные на веревках над улицей, натянутых с одной стороны на другую.
Как только он вышел из автобуса и коснулся ногами невероятно мягкой земли, под брюки пошел резкий холод. Когда Ка спрашивал, как пройти к отелю «Кар-палас», в который он позвонил из Стамбула и забронировал номер, он увидел знакомые лица среди пассажиров, забиравших свои чемоданы у помощника водителя, но из-за снега не мог вспомнить, кто были эти люди.
В закусочной «Йешил-юрт», куда он пошел после того, как разместился в отеле, он вновь увидел этих людей. Усталый, износившийся, однако все еще привлекательный мужчина и полная, но подвижная женщина, видимо, его подруга. Ка помнил их по Стамбулу и по политическим театральным постановкам семидесятых с их многочисленными лозунгами: мужчину звали Сунай Заим. Рассеянно глядя на них, он понял, что женщина похожа на его одноклассницу из начальной школы. Ка увидел, что у других мужчин за столом кожа была мертвенно-бледной, что свойственно актерам. Что делала эта маленькая театральная труппа снежной февральской ночью в забытом богом городе? Перед тем как выйти из этой закусочной, которую двадцать лет назад посещали служащие в галстуках, Ка показалось, что за другим столом он увидел еще одного героя воинствующих левых из семидесятых годов. Но воспоминания Ка тоже стирались, будто засыпанные снегом, как и обедневший и поблекший Карс, и закусочная. На улицах было пустынно из-за снега, а может, на этих замерзших мостовых вообще никогда никого не было? Он внимательно прочитал предвыборные афиши на стенах, рекламы закусочных и учебных курсов, а также плакаты, недавно повешенные администрацией губернатора, порицающие самоубийство, на них было написано: "Человек — шедевр Аллаха, а самоубийство — кощунство". Затем Ка увидел толпу мужчин, смотревших телевизор в наполовину заполненной чайной с заледеневшими окнами. Старые русские каменные здания, пробуждавшие в его мыслях о Карсе нечто особенное, и пусть хоть на некоторое время, но успокаивали Ка. Отель "Снежный дворец" был одним из элегантных русских зданий, выполненных в стиле петербургской архитектуры. В двухэтажное изящное здание, с длинными высокими окнами, можно было войти через арку, выходившую во двор. Когда Ка проходил под сводами арки, построенной сто десять лет назад, довольно высокой, чтобы здесь могли проезжать телеги с лошадьми, он почувствовал неясное волнение, однако он так устал, что даже не задумался об этом. Скажем все-таки, что это волнение было связано с одной из причин, по которой Ка приехал в Карс: три дня назад в Стамбуле, посещая редакцию газеты «Джумхуриет», он видел друга молодости Танера, который сказал Ка, что в Карсе будут выборы в муниципалитет, к тому же девушки в этом городе заразились странной болезнью совершать самоубийства, совсем как в Батмане, и предложил ему поехать в Карс и написать об этом; он сказал также, что к этой работе никто не рвется, а если Ка по прошествии двенадцати лет хочет увидеть и узнать настоящую Турцию, то ему выдадут для этого временную карту представителя прессы, и добавил, что в Карсе находится их университетская приятельница, красавица Ипек. Они с Мухтаром расстались, и теперь она живет в отеле "Снежный дворец" со своим отцом и сестрой. Слушая слова Танера, который в газете «Джумхуриет» был политическим обозревателем, Ка вспомнил красоту Ипек. Он успокоился только после того, как поднялся и закрылся в комнате под номером 203, находившейся на втором этаже отеля,