— Как можно спросить не напрямую?
— Задать любой вопрос, в котором есть намек на всю оставшуюся жизнь.
Она шутливо округлила глаза:
— Прямо любой? А недопониманий не возникает?
— Нет, обычно девушки ждут этого вопроса, это же не на пустом месте происходит.
— Ты же говорил, что встречаний и гуляний под луной нет?
— Ну… не то чтобы совсем нет, иногда есть. Но я же о рабах говорю, они все время заняты, прогулки под луной — это время, оторванное у сна, это можно сделать пару раз, но не каждый день, это издевательство. Мучить девушку ночным побегом из дворца, прыжками через забор, разговорами где-то в зарослях, где никто не найдет, с перспективой попасться страже и получить плетей за побег… Лучше дать ей выспаться, она больше оценит.
Вера потерла висок, пытаясь собрать в голове картину, но не смогла.
— Я до сих пор не понимаю, как они понимают друг друга. Как она узнает, что она тебе нравится?
Он рассмеялся:
— Да все просто, там много разных мелких способов обратить на себя внимание. У цыньянцев почему-то принято что-нибудь у девушки украсть или отобрать, — Вера округлила глаза, он улыбнулся, кивнул: — Глупо звучит, но получается действенно. Что-нибудь нужное, причем нужное для работы прямо сейчас, или шпильку из волос выдернуть и убежать…
— Детский сад, — рассмеялась Вера, он кивнул:
— Это весело. Она ходит ищет, орет: "Кто взял, верни, скотина!", а ты ходишь прячешь, или показываешь, дразнишь и убегаешь, она за тобой с метлой гонится, ругается — благодать. А потом где-нибудь наедине поймать и спросить: "Хочешь бить меня метлой каждый день?", если скажет: "Нет", значит не хочет, если смутится и промолчит или скажет: "Да хоть кочергой до самой смерти’", значит можно идти со старшей служанкой разговаривать.
— Дурдом, — рассмеялась Вера, отдышалась и спросила: — Так ты не ответил на вопрос, у тебя есть девушка или нет?
— Эм… теоретически, есть. Но по-моему, она не в курсе, что она моя девушка, — изобразил смущение Двейн, Вера опять закрыла лицо руками от смеха, Двейн развел руками: — У меня ощущение, что мы говорим на разных языках, хотя вроде бы по-карнски оба. Я конечно не особенно хорошо знаю карнский, но вряд ли причина в этом.
— Ты у нее шпильки воровал, что ли?
Он молча опустил голову, она расхохоталась еще сильнее, он наигранно вздохнул:
— Я ей даже бить меня метлой каждый день предлагал, она сказала, что я странный, черт ее знает, как это понимать.
— А вы давно знакомы?
— Ну так порядком уже. Несколько лет.
— И все это время ты у нее шпильки воровал и предлагал бить тебя метлой?
Двейн опустил голову, тихо смеясь, Вера шмыгнула носом:
— Не хочется тебя расстраивать, но твоя стратегия — фигня.
— Я давно это подозревал, — кивнул он, доел свою порцию и заглянул в ковшик Барта, вздохнул: — Гаденыш, столько еды испортил, — придвинул к себе вместе с доской и стал отковыривать целые кусочки, Вера чуть серьезнее спросила:
— А ты не пытался найти ту девушку, которая тебе пояс вышивала?
— Нет. Зачем? Я ее вряд ли узнаю, много лет прошло.
— Она тебе не нравилась? — помрачнела Вера, он рассмеялся и качнул головой:
— Ей было восемь лет. В империи очень рано выходят замуж, маленьких девочек с пеленок готовят к роли жены, они начинают искать мужа, как только начинают ходить, и часто влюбляются в мужчин гораздо старше себя, в два-три раза. Естественно, выходят замуж они, когда время придет, и за более подходящих парней, но эта детская влюбленность — главный источник вдохновения для творчества, всяких сказок, песен и рисунков.
— Ну вот, а я думала, у тебя серьезная любовь была.
— Была, — печально улыбнулся Двейн.
— И куда делась?
— Уехала в столицу. Она была очень красивым ребенком. Когда ей исполнилось двенадцать, ее перевели с кухни в главные покои, она прислуживала за столом господину. Однажды у него гостил какой-то чиновник из столицы, она ему понравилась и он купил ее у господина за большие деньги, и увез с собой в качестве наложницы.
— Это законно? — округлила глаза Вера, он кивнул:
— Да, меня господин купил точно так же.
Вера сидела молча, глядя в тарелку и пытаясь уложить это в голове, Двейн невесело усмехнулся:
— Я долго планировал выкопать деньги, сбежать и увезти ее на корабле в Маялу, там нет рабства, мы могли бы жить как свободные люди. Ну, пока я планировал, другой взял и увез. Быстрее надо соображать.
Вера набрала воздуха и замерла, пытаясь что-то ему сказать, но никак не могла придумать, что. Двейн на секунду поднял глаза, коротко улыбнулся ей и опять опустил, загадочным тоном сказал:
— Думаю, с новой девушкой будет то же самое. Намеков она не понимает, а говорить прямо о таких вещах не принято — она из знатной семьи, это неприлично, за это даже вызов на дуэль можно получить. Обычно такие вопросы решает старшая женщина, если бы в семье Кан она была, я бы к ней пришел и попросил, но ее нет. А я не молодею, вариантов все меньше — один, наверное, умру.
Вера сидела с недонесенной до рта ложкой, и пыталась сообразить, что это сейчас было. Отрывать взгляд от стола казалось опасно, она боковым зрением видела неподвижные руки министра Шена, переплетенные пальцы. В повисшей тишине Двейн энергично отскребал тефтели от дна, с удовольствием жевал и тихо сам себе улыбался, посмотрел на министра Шена, на Веру, улыбнулся шире:- А что это вы замолчали?
4.32.5 Банда тефтельных маньяков
— Размышляем о преимуществах рабства, — не предвещающим ничего хорошего тоном процедил министр, Вера положила ложку, Двейн посмотрел на них обоих по очереди и сделал невинную светскую физиономию, обратился к Вере:
— А в вашем мире совсем нет рабства, нигде?
— Было, в древности, — схватилась за тему она, — практически во всех странах было в той или иной степени, были богатые и бедные, бедные много работали, платили налоги и не имели права покинуть территорию. В моей стране было не так жестко, просто был определенный класс людей, которые управляли своей территорией и подчинялись царю, занимались налогами, принимали решения об использовании земли и рабочей силы. У них были деньги, они могли получить образование, в том числе военное, служили в армии на офицерских должностях. Но около ста лет назад было большое восстание, после которого расстреляли всю царскую семью, и поубивали или посылали в глухомань почти всю аристократию, кто успел — тот перешел на сторону победителя или сбежал, кто не успел — у тех все плохо кончилось. Дома ограбили, собственность национализировали и стали распределять блага по-новому. Править стали как бы советы из простого рабочего народа, хотя по факту они просто постепенно создавали новую аристократию, не такую