К тому  времени Шелихов, чтобы добиться поддержки своей колонии, решил сменить

тактику.  Про  монопольную  торговлю  он  больше  не  заговаривал,  а  попросил,  чтобы  на

Кадьяк  прислали  священника  и  мастеровых,  которые  могли  бы  помочь  с  обустройством

быта. Содержание священника, который не только обратит алеутов в православную веру, но

и будет обучать местное население, он обещал оплачивать из своего кармана. Ему хотелось, чтобы  общество  поскорее  забыло  о  «плохом»  Шелихове,  который  жестоко  обращался  с

аборигенами, о чем писал Бритюков и что позже подтвердил капитан Биллингс. Присутствие

священника немного успокоит страсти и заставит говорить о «хорошем» Шелихове, который

радеет  в  первую  очередь  об  интересах  государства.  А  если  колония,  по  сути,  живущая

грабежами,  начнет  отстраиваться  и  со  временем  превратится  в  постоянное  поселение, жители  которого  сами  себя  обеспечивают,  то  тогда  и  вовсе  минус  поменяется  на  плюс, причем  плюс  для  Шелихова  совершенно  очевидный  –  он  смог  бы  получить  ту  самую

монополию, которой так ждал.

Вполне  вероятно,  что  инцидент  в  заливе  Нутка  подтолкнул  Екатерину  к  пониманию

того, что за американские колонии стоит побороться. Бесспорно, что поддержка Зубова тоже

сыграла  свою  роль7.  Как  бы  там  ни  было,  Екатерина  (через  Зубова)  отнеслась  к

предложениям  Шелихова  более  благосклонно,  чем  в  1788  году.  В  письме  к  Ивану  Пилю, новому  генерал-губернатору  Иркутского  и  Колыванского  наместничеств,  написанному  в

конце  1793  года,  императрица  подтвердила,  что  планы  Шелихова  «идут  на  пользу

государства»,  а  также  через  Пиля  пожелала  купцу  всяческих  успехов  в  его  начинаниях.

Синод также выступил с поддержкой проектов Шелихова. Митрополит Гавриил заявил, что

на Кадьяк направят не одного священника, а восемь монахов из известного своей строгостью

Валаамского  монастыря.  Руководителем  миссии  был  назначен  архимандрит  Иосаф8.  В

январе  1794  года  Шелихов  получил  все  необходимые  письма  и  грамоты,  и  монахи  были

50

готовы к долгому путешествию на «край земли»9.

В ту эпоху еще не знали слова «коррупция», но власть легко можно было превратить в

деньги,  и  наоборот.  Зубов,  замолвивший  словечко  за  Шелихова,  наверняка  рассчитывал  на

дивиденды.  Скорее  всего  речь  шла  об  определенном  проценте  доходов  от  торговли

пушниной.  Но  возник  вопрос  –  кого  Зубов  может  послать  в  Сибирь  для  того,  чтобы

представлять свои интересы? Выбор пал на Резанова – человека проверенного и надежного.

Резанову  поручалось  отвести  указы  и  письма  императрицы  в  Сибирь;  среди

корреспонденции  было  также  личное  послание  Зубова  генерал-губернатору  Пилю.  Однако

Резанов был далеко не простым курьером – Зубов дал ему указания, чтобы тот подробно, в

деталях  информировал  его  о  том,  как  реализуются  планы  государыни10.  Так  и  вышло,  что

Николай Резанов поехал в сибирский город, в котором давно уже жил его отец.

Шелихов с монахами отбыл из Петербурга в Иркутск 22 января 1794 года. Зимой реки

замерзают,  и  можно  быстро  передвигаться  на  санях,  именно  поэтому  было  выбрано  это

суровое время года (до лета далеко, а весной и осенью стояла распутица, когда по дорогам не

пройти,  не  проехать).  Для  совершения  служб  и  обряда  крещения  монахи  везли  с  собой

церковные  книги,  кресты  и  передвижные  алтари.  С  ними  была  и  недавно  написанная  на

Валааме икона с изображением Богоматери и младенца Христа26.

Резанов выехал из Петербурга позднее, скорее всего в конце весны, когда дороги стали

подсыхать;  Шелихова  он  так  и  не  догнал,  хотя,  наверное,  и  не  ставил  перед  собой  такой

цели.

В музеях Кремля и Царского Села выставлены экипажи, на которых путешествовали в

те времена. К концу царствования Екатерины стали входить в моду английские дилижансы с

огромными колесами до двух с половиной метров в диаметре на металлических рессорах. В

дилижансах  меньше  ощущалась  тряска,  и  они  с  большей  легкостью  преодолевали

колдобины. Тягловой силой была четверка или даже шестерка лошадей, которых меняли до

трех раз в день. В среднем в день экипажи проделывали до сорока пяти километров. Багаж в

кожаных  чемоданах  привязывали  к  крыше.  Вместе  с  Резановым  путешествовали  его

секретарь и камердинер, была у него и вооруженная охрана.

Путешествие  до  Сибири  и  обратно  (ведь  надо  было  вернуться  в  столицу)  могло

затянуться до года. Скорее всего как и полагается дворянину той эпохи, Резанов взял с собой

несколько  чемоданов  летней  и  зимней  одежды,  сапоги  и  другую  обувь,  постельное  белье, несколько  дождевиков  из  промасленной  ткани,  ларец  с  медицинскими  препаратами,  свечи, сервиз  для  еды  на  привалах,  складной  стол  для  письма,  палатку  и,  конечно,  небольшой

арсенал: шпаги, ружья и пистолеты, а также запас пуль и пороха.

До Москвы Резанов ехал с комфортом – дорога была хорошей, а уже после Москвы его

экипаж влился в поток кибиток и телег, направлявшихся в сторону Сибири. Хотя «поток» –

это сильно сказано, вряд ли движение было оживленным. Не стоит также думать, что тракт

был  дорогой  в  современном  понимании  этого  слова.  Представьте  разбитую  колесами

неширокую грунтовую полосу, идущую вдоль лесов и через поля. Пыльную в сухую погоду

и раскисшую в дождь. На отдых останавливались на постоялых дворах или же в деревнях.

После  Казани  начались  бескрайние  степи  –  унылый  однообразный  пейзаж.  На

постоялых дворах кусали клопы, пахло немытыми телами и конским навозом, придорожная

пыль забивалась в волосы и костюмы, да еще и грозила встреча с разбойниками, коих немало

было в пустынных краях.

Шелихов с монахами, выдвинувшийся, как вы помните, раньше, еще по снегу, к началу

мая  добрался  до  места  назначения,  в  Иркутск.  Прибывших  с  ним  монахов  он  разместил  в

своем  недавно  отстроенном  доме,  чему  Наталья  была  рада  –  присутствие  «святых  людей»

благотворно  подействовало  на  детей  Шелиховых.  К  самому  Шелихову  в  городе  стали

26  Эта икона и  по сей день висит в церкви Вознесения на острове Кадьяк. Позолота оклада потускнела со

временем. Кроме того, в церкви как реликвия хранятся нательные вериги, которые носил под одеждой монах

Герман, и его железный нательный крест.

51

относиться по-другому, ведь он заручился поддержкой императрицы11. Генерал-губернатор, Иван Алферьевич (Андреевич) Пиль27даже издал специальный указ о поддержке начинаний

Шелихова, в котором говорилось, что предприятие купца «идет на пользу государственному

делу»12.  Пиль  помог  быстро  набрать  людей,  готовых  переселиться  на  Кадьяк.  Главным

образом,  среди  них  были  ссыльные  и  бывшие  каторжники,  и  им  нечего  было  терять.

Показателен  тот  факт,  что  новые  поселенцы  планировали  убить  Шелихова,  разграбить

склады  и  угнать  один  из  принадлежащих  Северо-Восточной  компании  кораблей.  Шелихов

попросил, чтобы на остров прислали «искусных работников», и эта просьба была выполнена.

Пиль  нашел  ему  одиннадцать  кузнецов,  тех,  кто  умел  работать  с  медью,  и

мастеров-кожевников для выделки меха. Вместе с этими людьми в Америку отправились их

семьи.

Все  дороги  заканчивались  в  Иркутске.  Дальше  начиналась  тайга  с  низкорослыми

деревьями и большим количеством болот. В начале лета 1794 года, как только на Лене и на

Байкале растаял лед, Шелихов загрузил казацкие плоскодонные лодки провиантом, посадил

людей,  и  началось  опасное  путешествие  вдоль  Байкала.  Плыли  вдоль  берега  на

северо-восток,  ночевали  на  каменистых  пляжах,  сразу  после  которых  начиналась  дикая

тайга.  Вечерами,  когда  от  костров  в  лагере  к  небу  поднимался  дым,  из  тайги  выходили

буряты, тунгусы и ламуты (эвены, родственные эвенкам). Они охотно меняли мясо  убитых

животных на чай или сухари, так что от голода люди не страдали. Затем в течение двух дней

крепкие  мужики  перетаскивали  лодки  и  груз  до  Киренги,  правого  притока  Лены.

Плоскодонки  снова  спустили  на  воду  и  стали  подниматься  на  север,  к  Лене,  управляя

лодками  при  помощи  длинных  жердей,  которыми  отталкивались  от  дна.  Иногда  на  берегу

участники экспедиции видели якутские юрты, вокруг которых пасся скот.

Примерно через месяц плавания достигли Якутска, который был построен еще в 1632

году  казаками  Петра  Бекетова.  В  конце  XVIII  века  в  Якутске  было  362  избы  и  пять

деревянных церквей, а вокруг городка стояли юрты. В Якутске люди Шелихова пересели на

лошадей,  и  начался  двухмесячный  переход  до  Охотска.  Дорог  там  никаких  не  было,  и

предстояло преодолеть довольно высокий хребет Сетти-Дабан. Проводниками стали якуты, они  вели  в  связке  по  десять  навьюченных  грузом  животных.  Всего  в  караване  было

примерно 150 выносливых монгольских лошадей, эта порода была известна еще  со времен

Чингисхана.  Грузы,  которые  доставляли  на  лошадях  в  Охотск,  в  сорок,  а  то  и  больше  раз

увеличивались  в  цене  по  прибытии.  Например,  в  1805  году  пуд  муки  в  Иркутске  стоил

пятьдесят  копеек,  в  Якутске  –  уже  рубль  пятьдесят,  в  Охотске  –  десять  рублей  и  сорок

рублей на Камчатке13.

Тринадцатого июля экспедиция Шелихова добралась до Охотска. Будущим поселенцам

казалось,  что  это  конец  мира,  полная  дыра  по  сравнению  с  Якутском.  Жители  Охотска

отличались буйным нравом даже по сибирским меркам. От порта, заложенного в 1731 году, к

концу века остались одни развалины. Пристань из сосновых досок, сколоченная Джозефом

Биллингсом в 1790 году, также представляла собой жалкое зрелище28. Власти как таковой в

Охотске не было. Единственным нормальным домом была штаб-квартира Северо-Восточной

компании. Зато было довольно много трактиров, и охотники, приходившие в город продать

меха, спускали в них деньги на водку, еду и шлюх.

27  Пиль, швед по происхождению, ранее был губернатором Рижской губернии, затем губернатором Пскова

(до  1788  года),  а  в  1788–1794  годах  он  управлял  Иркутским  и  Колыванским  наместничествами.  Пиль

поддерживал отношения с А. Н. Радищевым, который отбывал ссылку в Илимском остроге. Идеи Шелихова о

Русской Америке были близки этому рачительному губернатору.

28  Бухта  Охотска  была  не  самой  удобной.  Биллингс  построил  в  городе  два  судна,  однако  первый  корабль

застрял на мели при выходе из мелкого залива. После неудачных попыток сдвинуть корабль с места Биллингс

приказал разгрузить и сжечь его. Любопытно, что сожженное судно называлось «Добрые намерения». Второму

судну под названием «Слава России» удалось выйти в открытое море.

52

«Люди,  идущие  в  промысел,  суть  частью  народ  буйный,  пьяный  и  столько

развращенный,  что  всякое  общество  должно  счастием  считать,  что  избавилось  их, –  так

описывал Резанов обитателей Охотска, когда находился на территории Русской Аляски. – Но

здесь крайность заставила их тише быть, ибо нет праздности, да и к пьянству мало способов.

Выходя  в  Охотск,  берутся  они  за  прежнее  мастерство,  пропивают  в  несколько  недель

четырехгодичный труд свой и потом опять в Америку возвращаются; и так, каких примеров

ожидать от  них? Но ежели б позволено им было здесь оставаться,  то тогда каждый из  них

нечувствительно  начал  бы  мыслить  о  хозяйстве  своем,  и,  может  быть,  половина  б  из  них

сделалась добрыми людьми, но при возвращении своем будут они опять в совершенный вред

обществу.  <…  >  промышленные,  женясь  на  американках,  оставляют  или  вывозят  их  в

Охотск и с детьми и, пропив все достояние свое, бросают их скитаться по миру, а чрез то, непривычки к климату и пище, недостатку одежды и столько же от оспы, все они генерально

умирают»14.

Архимандрит  Иосаф  был  шокирован  увиденным,  но  Шелихов  заверил  его,  что  в

колониях  компании,  и  в  частности  на  Кадьяке,  совсем  не  так  (что,  конечно  же,  мало

соответствовало действительности).

Попарившись  после  долгого  пути  в  бане,  Шелихов  стал  читать  письма  из  Кадьяка  от

генерального  управляющего  Александра  Баранова.  Настроения  они  ему  не  подняли  –

Баранов писал, что люди страдают от цинги, а туземцы жалуются, что на них нападают люди

Лебедева-Ласточкина,  главного конкурента  Шелихова. Баранов  умолял  привезти продукты, железо, парусину, деньги и товары для обмена с туземцами. Также он просил привезти водку

для  него  лично.  Шелихов  не  стал  рассказывать  монахам  о  проблемах,  с  которыми

переселенцам неизбежно придется столкнуться. Вместо этого он написал в Кадьяк письмо с

указаниями,  что  нужно  предпринять:  «…обустроить  поселение  так,  чтобы  оно  выглядело

красивым и производило хорошее впечатление на капитанов иностранных кораблей, которые

заходят  в  гавань.  Поселение  должно  быть  больше  похоже  на  город,  чем  на  деревню.

Необходимо  добиться  того,  чтобы  русские  в  Америке  жили  красиво  и  аккуратно,  а  не  так, как в Охотске, прозябая в нищете и деградации». Письмо управляющему Шелихов закончил

словами:  «Результаты  твоей  работы  будут  доведены  до  сведения  императорского  двора».

Благие намерения похвальны, но эту задачу невозможно было выполнить в короткие сроки.

В  августе  1794  года  Шелихов  отправил  людей  на  Кадьяк  на  двух  построенных

компанией  кораблях.  Один  из  кораблей  назывался  «Три  Святителя»  (Шелихов  был  верен

этому названию и дал его новому кораблю), другой назывался «Святая Екатерина». В общей

сложности  набралось  около  двухсот  человек:  52  переселенца,  монахи,  121  охотник  из

местных  и  несколько  туземцев.  В  ящики  заботливо  были  упакованы  книги  для  школы  по

истории,  математике,  экономике  и  по  классической  литературе15.  Кроме  того,  в  колонию

везли  семена  с  точными  указаниями,  как  и  когда  их  высаживать  и  как  заботиться  о

растениях.  Везли  также  собак,  кроликов,  коз,  свиней,  корову  с  быком  и  кобылу  с

жеребенком29.

Корабли  подошли  к  острову  24  сентября,  но  застряли  на  камнях  при  входе  в  бухту

Святого Павла, и людям пришлось добираться до берега по воде, благо там было неглубоко.

Но это было не самое худшее. Священники с ужасом обнаружили, что ни школы, ни церкви, о которых с таким энтузиазмом рассказывал Шелихов, просто не существует. Не было там и

нормальных  домов  –  люди  жили  в  зловонных  бараках.  Единственным  более-менее

нормальным зданием был дом генерального управляющего. В 1788 году в гостях у Баранова

побывал  испанский  капитан  де  Харо,  который  писал,  что  «внутри  дом  украшен  китайской

бумагой, есть большое зеркало, изображения святых и широкие, удобные кровати»16.

Баранов  мог  разместить  переселенцев  только  в  бараках,  обитатели  которых  жили  в

29  К сожалению, из затеи Шелихова разводить в колонии скот ничего не получилось, к концу первой зимы

всех животных, за исключением собак, съели.

53

грехе  с  местными  женщинами.  Монахи  предпочли  поселиться  под  навесом  на  берегу.

Кормились они тем, что собирали с камней мидий. Службы монахи проводили на галечном

пляже, скрываясь от ветра за перевернутыми лодками17.

Через  пару  месяцев  Баранов  узнал,  что  новоприбывшие  (как  мы  помним,  главным

образом, из бывших каторжников) задумали разграбить склад компании, захватить корабль и

вернуться  в  Охотск.  Мнения  разошлись  только  по  одному  вопросу  –  перерезать  Баранову

горло  или  сохранить  ему  жизнь.  Генеральный  управляющий  приказал  арестовать  и  высечь

заговорщиков, затем их заковали в кандалы и отправили на практически необжитые острова.

Монахи  в  заговоре  против  Баранова,  конечно  же,  не  участвовали,  но  присутствие

Святых  Отцов  добавило  управляющему  проблем.  Каждый  день  ему  пеняли  на  пьянство  и

распутное  поведение  поселенцев,  а  также  на  то,  что  сам  он  дурно  обращается  с  местным

населением.  Баранов  пытался  успокоить  монахов  клятвенным  обещанием,  что  лично

пожертвует 1500 рублей (а это десять годовых зарплат обычного матроса) на строительство в

Кадьяке  церкви  Вознесения18.  Строительство  церкви  началось  21  ноября  1794  года30.  И,  к

слову,  присутствие  на острове  монахов  осложняло  жизнь не  только  Баранову,  но  и  другим

управляющим русскими поселениями на протяжении нескольких последующих десятилетий.

6. Китай 

…Все это в краю, который слывет безымянной пустыней. Не раз 

содрогнешься,  глядя  на  дикие  громады  гор  без  растительности,  с 

ледяными  вершинами,  с  лежащим  во  все  лето  снегом  во  впадинах 

<…>  Над  всем  этим  тяготеет  такое  страшное  безмолвие,  что  не 

решаешься  разговором  или  песнью  будить  пустыню,  пугаясь 

собственного голоса.

Иван Гончаров. О поездке по Сибири, 1855 г.  

Дилижанс  Резанова  въехал  в  Иркутск  в  начале  августа  1794  года.  На  протяжении

нескольких  недель  до  его  приезда  по  городу  ходили  самые  разные  слухи.  «Я  недавно

слышала  о  том,  что  (капитан)  Биллингс  наговорил  на  тебя  Ее  Величеству  и  сказал,  что  ты

попусту попросил ее отправить людей в Америку, – писала Наталья Шелихова своему мужу

в Охотск 5 августа. – Биллингс говорил-де, что у тебя в Америке ничего нет, ты наврал Ее

Величеству,  рассказав  ей  всяких  выдумок.  Говорят,  что  Ее  Величество  рассердилась  и

направила курьера, чтобы в кандалах отправить тебя в Петербург. Поговаривают, что курьер

едет инкогнито, и никто о нем ничего не знает»1.

К счастью, опасения Натальи были напрасными. Резанов и Шелихов на протяжении всего

года вели активную переписку. Сама Наталья Шелихова упоминает, что с мая по июль она

переправила  мужу  по  крайней  мере  четыре  письма  Резанова.  История  не  сохранила  эти

письма, но не возникает никаких сомнений в том, что у Резанова, доверенного лица Зубова, и

Шелихова,  хозяина  самой  крупной  сибирской  компании,  были  вопросы,  представлявшие

взаимный  интерес.  Кроме  всего  прочего,  поездка  в  Сибирь  давала  Резанову  возможность

увидеть своего отца (вполне вероятно, впервые за всю его взрослую жизнь).

Отец Николая Резанова Петр отбыл на службу в Сибирь в 1767 году, когда его сыну едва

исполнилось три. Начинал он как рядовой судья в гражданском суде Иркутска. К 1785 году

он  уже  был  главным  судьей  и  коллежским  советником,  что  соответствовало  VI  классу

Табели  о  рангах.  (По  армейскому  ранжиру  он  был  бы  полковником,  а  по  флотскому  –

капитаном I ранга.)

В том же 1785 году Резанов-старший оказался замешан в скандале, последствия которого

сильно  омрачили  ему  жизнь.  В  судебных  архивах  Иркутска  сохранились  некоторые

30  Эта  церковь  позже  была  перестроена,  но  она  все  еще  стоит  напротив  длинного  бревенчатого  сруба,  в

котором находился склад компании.

54

подробности  этого  дела.  Двадцать  второго  января  1785  года  некий  Ширяев, предположительно  бывший  крепостной  из  Устюга,  а  на  тот  момент  иркутский

мастер-стеклодув, подал жалобу на то, что его заказчик, купец Иван Савельев, заплатил ему

за  работу  на  292  рубля  меньше,  чем  они  сговаривались.  Дело  слушалось  в  суде  под

председательством  Петра  Резанова.  Савельев  не  стал  вести  тяжбу  и  передал  обозначенную

сумму  суду.  Однако  эти  деньги  вдруг  исчезли  из запертого  ларца. Началось  расследование

местного уголовного суда. Можно предположить, что разбиравшие дело судьи Веденяпин и

Мальцев сильно недолюбливали Резанова, а уж по каким причинам, нам не известно. Так или

иначе, Петр Резанов был обвинен в растрате, и до окончания расследования ему запретили

выезжать из Иркутска2.

Крайне  маловероятно,  что  Резанов  присвоил  себе  эти  деньги.  Он  зарабатывал  2000

рублей  в  год  и  жил  весьма  скромно,  в  доме  с  тремя  печами,  двумя  служанками  и

мальчиком-конюхом. В конечном счете Резанов решил отдать деньги Савельеву скорее всего

из личных сбережений. Однако купца не было в городе, а его представитель в Иркутске, по

мнению  самого  Резанова,  был  «человеком  ненадежным  из-за  своего  разгульного  образа

жизни».  В  1787  году  Резанов-старший  отправил  деньги  Савельеву  курьером  в  Красноярск.

Казалось  бы,  инцидент  исчерпан,  но  даже  после  этого  Петру  Резанову  потребовалось  еще

пять  лет  для  того,  чтобы  вернуть  себе  честное  имя.  Только  в начале  1793  года  он  получил

официальное  извещение  из  Сената  о  том,  что  к  нему  нет  никаких  претензий  (можно

предположить, что за отца похлопотал Николай Резанов).

Тяжбы подорвали здоровье старого судьи, и в 1794 году, через несколько месяцев после

того,  как  Николай  приехал  в  Иркутск,  он  умер.  Позже,  когда  Николай  Резанов  влился  в

компанию Шелихова, ему пришлось неоднократно убеждаться в том, что интриги в Иркутске

могут быть такими же сложными и запутанными, как и в столице, да и то – страстей больше, а денег на кону меньше.

В  то  время  Иркутск  был  границей  цивилизованного  мира,  а  дальше  начиналась  тайга.

Город, по сибирским меркам, был большим, до 1792 года в нем находилась таможня, так как

через Иркутск шла довольно оживленная торговля с Монголией и Китаем. В 1731 году была

открыта  Тельминская  суконная  мануфактура,  первая  в  Сибири.  В  центре  стоял  каменный

собор,  а  кроме  него  было  еще  около  сорока  деревянных  церквей.  Фасад  губернаторского

дома  украшали  колонны,  сделанные  из  сосновых  стволов.  Различия  сословий  в  Иркутске

были  не  такими  очевидными.  Жители  города,  от  дворян  до  старателей  и  охотников,  не

говоря уже о маргинальных элементах, буквально «срослись» с Сибирью, где, по их мнению, было спокойнее, чем «под боком» у Петербурга и Москвы. В реальности управляли городом

купцы, у которых водились деньги, и даже губернатор прислушивался к мнению купеческого

сообщества.

Известие  о  том,  что  в  город  приезжает  сын  городского  судьи,  и  не  просто  так,  а  с

поручением  Ее  Величества  (каким  именно,  никто  не  знал),  взбудоражило  всех  жителей.

Григорий  Шелихов  прибыл  в  Иркутск  чуть  позже  Резанова  –  не  так-то  просто  было

добраться  из  Охотска,  но  он  свое  быстро  наверстал.  Шелиховы  не  жалели  денег,  чтобы

развлечь дорогого гостя. Бесспорно, Шелихов стал миллионером во многом потому, что был

решительным  и  даже  жестоким  по  натуре  человеком,  но  у  него  была  и  другая  сторона:  он

умел быть мягким и обходительным, когда того требовали обстоятельства. Точнее, даже не

обстоятельства,  а  его  собственные  интересы.  Резанова  он  хотел  сделать  своим  союзником.

Ведь купец очень красиво расписал жизнь в колониях, когда был в столице, но в реальности

все было ровно наоборот, и, конечно же, Шелихову не хотелось, чтобы обман раскрылся.

На Резанова Шелихов произвел самое благоприятное впечатление, и это было взаимно –

Резанов  все  больше  и  больше  нравился  купцу.  Несмотря  на  сословные  различия,  у  них

оказалось  много  общего.  И  Шелихов,  и  Резанов  были  твердо  уверены  в  том,  что  на

неосвоенных землях можно хорошо заработать. Резанов, выросший в среде, где занимаемое

положение  обусловливалось  происхождением,  неожиданно  для  себя  обнаружил,  что  люди, подобные  Шелихову,  умные  и  амбициозные,  легко  могут  подняться  над  сословными

55

ограничениями и добиться в жизни немалых высот. Резанов, бесспорно, был человеком века

Просвещения,  и  его  поразила  способность  Шелихова  брать  у  природы  то,  что  он  хочет,  и

изменять  обстоятельства  по  собственному  сценарию.  И  речь  шла  не  об  одном  лишь

Шелихове – в Иркутске Резанов убедился в том, что купцы зарабатывают огромные деньги, а

значит, могут позволить себе больше, чем нищие аристократы.

Шелихов  показал  Резанову  свое  хорошо  организованное  производство.  Вместе  они

посетили  принадлежащие  компании  кожевенные  и  меховые  мастерские,  склады  оружия  и

провианта. Это была целая империя, которую Шелихов и его компаньоны крепко держали в

руках.

Начиналась  зима,  и  Шелихов  вплотную  занялся  подготовкой  санного  каравана  для

поездки на ежегодную торговую ярмарку в Кяхту.

Кяхта  была  небольшим  поселением  на  границе  с  Китаем,  напротив  китайского  селения

Маймачен.  И  только  в  этом  городке  разрешено  было  вести  легальную  торговлю  с  Китаем.

Ежегодный  товарооборот  был  настолько  высок,  что  в  1792  году  в  Кяхту  была  переведена

таможня  из  Иркутска.  Китай  был  крупнейшим  в  мире  потребителем  мехов,  а  Россия  стала

крупнейшим импортером чая. К 1770-м годам чай в России из напитка для знати превратился

в любимый напиток всех классов и сословий. И чай можно было купить (а точнее, выменять

на меха) в Кяхте.

* * * 

На  протяжении  многих  веков  Китай,  как  и  Россия,  с  большой  тревогой  относился  ко

всему  тому,  что  происходило  в  евразийских  степях.  Кочевники  Центральной  Азии

доставляли  императорам  Поднебесной  много  проблем,  причем  так  было  даже  во  времена

легендарного правителя Яо, жившего в 2353–2234 годах до н. э. Из всех пограничных Китаю

государств  самой  непредсказуемой  и  взрывоопасной  была  Монголия.  После  развала

монголо-татарских  империй  московские  князья  стали  направлять  на  восточные  рубежи

казацкие  экспедиции.  В  1618  году  казак  Ивашка  Петлин  из  Тобольска  стал  первым

эмиссаром Российского государства при императорском дворе в Пекине. Ивашку приняли с

почестями,  и,  на  следующий  год  приехав  в  Москву,  он  с  восторгом  рассказывал  Михаилу

Федоровичу,  первому  царю  из  династии  Романовых,  о  Великой  Китайской  стене  и

потрясающем дворце императора в Пекине. Однако никто ему тогда не поверил[31].

Россия постепенно расширяла свои границы, и становилось очевидным, что две империи

рано  или  поздно  встретятся,  причем  не  исключено,  что  встреча  эта  произойдет  на  поле

битвы3.  Казаки  покоряли  народы  Сибири,  а  те  уже  многие  века  платили  китайцам  дань.  В

самом Китае произошел ряд крестьянских восстаний, династия Мин все больше слабела, чем

воспользовались  кочевники  Маньчжурии,  захватившие  в  1644  году  Пекин.  Императорам

новой  династии  Цин,  известной  также  как  Маньчжурская  династия,  не  нравилось

проникновение  русских  на  земли,  которые  они  считали  своими.  Тем  не  менее

дипломатические отношения с Россией были установлены. Посредником между империями

стал  купец-мусульманин  по имени  Сеиткул  Аблин из  Бухары:  прибыв  в  Китай  с  торговым

караваном,  он  привез  императору  вежливое  письмо  от  царя  Алексея  Михайловича,  отца

Петра Великого.

В  1651  году,  в  правление  Алексея  Михайловича,  казак  Ерофей  Хабаров  отвоевал  у

даурского князька Албазы небольшое селение. На месте селения была построена крепость, о

которой никто и не вспомнил бы, настолько незначительной была ее роль, пока в 1665 году

там не поселились беглые крестьяне во главе с Никифором Черниговским  – они бежали на

Амур от притеснений илимского воеводы. Со временем «черниговцы» были прощены (не без

помощи пушнины, которой щедро одаривались «нужные люди»), и в 1682 году в Приамурье

было образовано Албазинское воеводство.

Проблема  в  том,  что  Китай  был  слишком  близко,  и  территории  были  спорные.

Албазинский  воевода,  явно  недооценив  мощь  китайской  империи,  написал  императору

письмо с предложением стать вассалом русского царя и платить ему дань4[32]. К этому можно

56

относиться  по-разному,  но  по  крайней  мере  один  из  маньчжурских  царьков  перешел  на

сторону русских, принял крещение, и его сделали дворянином.

В  1685  году  китайцы  отправили  для  усмирения  русских  военный  отряд  численностью

3000  человек  –  не  так  много  для  Китая,  который  в  то  время  содержал  миллионную  армию

для охраны Великой Китайской стены. Тем не менее китайцам потребовалось три года и две

кампании, чтобы русские оставили Албазин.

Во избежание дальнейших конфликтов Россия и Китай должны были договориться о том, где будет проходить граница между странами. Для заключения мира в Нерчинск был послан

Федор Головин в сопровождении 1400 казаков и 500 солдат. Текст Нерчинского договора, по

которому  впервые  официально  устанавливалась  граница  между  Россией  и  Китаем,  был

составлен  на  трех  языках:  русском,  маньчжурском  и  китайском  (последний  –  с  помощью

миссионеров-иезуитов Ж-Ф. Жербийона и Т. Перейры, владевших китайским и входивших в

состав китайской делегации). Граница была определена по рекам Горбица и Аргунь и хребту

Малый  Хинган.  Территория  между  Малым  Хинганом  и  рекой  Уда  оставалась  «ничейной».

Вдоль  границы  предполагалось  поставить  камни  с  соответствующей  информацией  на  трех

языках.

Важным  (и  позитивным)  пунктом  Нерчинского  договора  было  то,  что  лица,  имевшие

охранные  грамоты,  могли  свободно  торговать  в  районе  Кяхты,  которая  тогда  была  просто

местом на русско-китайской границе. Но и здесь не обошлось без капли дегтя. «Торговля в

Кяхте, – говорилось во вступительной части договора, – не является выгодной для Китая, но

осуществляется только потому, что Великий Император преисполнен любви ко всем людям

и  сочувствует  вашему  маленькому,  бедному  и  несчастному  народу;  он  соглашается  на

торговлю  еще  и  потому,  что  Его  Императорское  Величество  просили  об  этом,  и  он

милостиво согласился удовлетворить желание русских»5[33].

Чарльз  Вейн,  маркиз  Лондондерри,  посетивший  Кяхту  в  1830-х  годах,  писал:  «На

установленном  месте  быстро  появились  два  городка,  в  которых  происходили  торговля  и

бартер.  Русская  часть  получила  название  Кяхта,  созвучно  протекавшей  здесь  небольшой

речушке.  Китайское  название  –  Маймачен,  что  в  переводе  означает  «город  для  торговли  и

покупок».  Эти  два  городка  разделены  неширокой  эспланадой.  С  северной  стороны  стоят

ворота в европейском  стиле, которые охраняют русские часовые. С другой стороны  – ярко

раскрашенное  сооружение,  наподобие  тех,  которые  китайцы  возводят  у  границ  своих

городов.  На  стенах  этого  сооружения  стоят  гротескные  скульптуры  и  сделаны  яркие

надписи.  В  Кяхте  на  улицах  стоят  аккуратные  дома,  которые  обычно  можно  встретить  в

провинциальных

городах

Европейской

части

России.

Здесь

много

складов

[Русско-]Американской  компании  <…>  за  которыми  видны  купола  церквей.  В  Маймачене

улицы узкие и темные, и выходят на улицу только стены домов, на которых нет окон»6.

* * * 

Вернемся,  однако,  к  Шелихову.  К  концу  декабря  1795  года  реки  окончательно  сковало

льдом, и Шелихов отправился в Кяхту на зимнюю меховую ярмарку. Сани быстро несли его

по льду озера Байкал, к юго-восточному берегу. Берег этот скалистый, и сейчас там проходит

Транссибирская  магистраль,  для  которой  в  скалах  пробиты  многочисленные  туннели.  Но

тогда о подобном и помыслить не могли, еще и паровоз-то не изобрели. От холода Шелихов

укрывался пологом из соболиных шкур. Недалеко от устья Селенги Шелихов выехал со льда

и направился в сторону Верхнеудинска (совр. Улан-Удэ). Верхнеудинск был основан в 1689

году  как  крепость,  постепенно  городок  разросся  и  к  концу  XVIII  века  давно  уже  входил  в

Иркутское  наместничество.  А  раньше  по  берегам  реки  Уда  жили  буряты,  единственный

сибирский народ, имевший свою письменность к тому времени, как их покорили русские. К

югу от Верхнеудинска тайга заканчивалась, и начиналась степь. Мне приходилось бывать в

Северной Монголии летом, а это недалеко от Улан-Удэ. Там такие огромные пространства, что даже после целого дня, проведенного в седле, кажется, что ты на том же месте и остался.

Темно-синее  небо  над  головой  кажется  бесконечным.  Услышав  стук  копыт,  по  норам

57

разбегаются  и  прячутся  маленькие  мышки-песчанки.  Зимой  эти  бескрайние  степи покрыты

снегом.

Рассказывая  о  поездке  в  Кяхту,  я  пишу  «Шелихов»,  поскольку  у  нас  нет  никаких

письменных  доказательств,  что  Резанов  поехал  на  ярмарку  вместе  с  ним,  но  скорее  всего

именно так и было. Вот аргумент: активная переписка, которую они вели до этого времени

(пребывание  обоих  в  Иркутске  мы  не  считаем),  неожиданно  прекратилась.  Нет  ни  одного

письма, датированного зимними месяцами 1794–1795 годов. Еще один аргумент: в письмах

более позднего периода Резанов упоминает цены на определенные товары, продававшиеся на

ярмарке,  также  он  с  большим  знанием  дела  пишет  о  купцах,  которые  регулярно  на  этой

ярмарке  торговали, –  все  это  позволяет  предположить,  что  Резанов  был  в  Кяхте  вместе  с

Шелиховым. Из этого и будем исходить.

Итак,  в  Кяхте  Резанов  впервые  увидел  настоящий  азиатский  Восток.  И  Кяхта,  и

Маймачен жили в средневековом ритме Шелкового пути. Китайская часть города (я склонен

говорить  о  едином  городе,  состоявшем  из  двух  частей)  была  обнесена  высокой  кирпичной

стеной, которую охраняли солдаты, вооруженные длинными пиками и алебардами. Китайцы

продавали  бумагу,  ткани,  среди  которых  на  первом  месте  был  шелк,  порох,  свечи,  медные

лампы  и,  конечно,  чай.  Русские  предлагали  меха:  соболь,  песец,  лисица,  рысь,  морская

выдра,  бобер,  а  также  шкуры  белки,  зайца  и  волка.  В  чайных  на  русской  стороне  купцы

степенно  пили  чай  (и  водочкой  не  брезговали),  обсуждая  дела  торговые.  В  том  году

наверняка  многие  говорили  о  том,  что  англичане  подрывают  торговлю  в  Кяхте,  предлагая

мех в Кантоне.

Резанов  был  человеком,  который  вырос  в  городе  на  Неве,  то  есть  приморском  городе.

Вполне вероятно, что в Сибири он мог прийти к выводу о том, что традиционные торговые

пути  по  суше  утратили  свое  былое  значение.  Вполне  возможно,  он  размышлял  о  том,  что

будущее  за  морской  торговлей.  И  я  могу  предположить,  что  идеи,  которые  очень  скоро

охватят  Резанова,  на  реализацию  которых  он  потратит  всю  свою  дальнейшую  жизнь, впервые появились в его голове именно в Кяхте. Возможно, слушая купцов, он задавал себе

вопрос:  если  голландцы  ведут  торговлю  в  Нагасаки,  а  англичане  –  в  Кантоне,  то  почему

Россия не может вести торговлю в Тихоокеанском бассейне?

Наверняка  в  то  время  в  Петербурге  обсуждался  вопрос  торговли  с  Японией.  И  очень

вероятно, что в 1791 году в Царском Селе Резанов мог видеть весьма странного гостя и даже

пообщаться  с  ним.  Я  имею  в  виду  японского  купца  Дайкокуя  Кодаю.  Его  корабль

«Синсё-мару»  вынесло  на  Алеутские  острова,  и  в  итоге  японец  около  десяти  лет  провел  в

России.  Но  он  тосковал  по  родине  и  просил  разрешения  у  императрицы  вернуться.  Кодаю

обещал  Екатерине,  что  он  попробует  посодействовать  отмене  законов,  запрещающих

торговлю со всеми странами, за исключением Голландии.

Как женщина предприимчивая, Екатерина хотела торговать с Японией. И, более того, она

снарядила  к  берегам  Японии  торговую  экспедицию  под  командованием  шведско-финского

капитана  Адама  Лаксмана[34].  Лаксман  высадился  на  Хоккайдо  в  1792  году,  но  японцы, следуя  политике  изоляционизма,  упорно  отказывались  торговать  со  всеми  европейскими

державами,  кроме  Голландии,  и  Лаксману  пришлось  вернуться  в  Россию  не  солоно

хлебавши.  Правда,  японцы  выдали  ему  письменное  разрешение  на  посещение  Японии  еще

одного русского корабля. Этому разрешению суждено будет сыграть большую роль в судьбе

Резанова7.

В голове нашего героя все отчетливее складывалось видение будущей торговой империи

в географическом треугольнике между Россией, Аляской и Японией. Эти планы полностью

поддерживал и Шелихов. Чем больше они общались, тем больше Шелихов убеждался в том, что Резанов – умный и настойчивый человек, имеющий к тому же хорошие связи в столице; такой  человек  может  оказаться  очень  полезным  союзником  и  будет  лоббировать  интересы

его компании на самом высшем уровне.

Купец все чаще стал задумываться о том, что молодого дворянина нужно сделать членом

своей семьи. В январе 1795 года Анне Шелиховой, третьей из двенадцати детей Григория и

58

Натальи, было четырнадцать с половиной лет (Наталья Шелихова в этом возрасте была уже

замужем).  А  Резанову  перевалило  за  тридцать,  то  есть  он  был,  по  меркам  той  эпохи, стареющим  холостяком.  Однако  Резанов  был  дворянином,  а  это  означало,  что  свадьба  с

девушкой из купеческого сословия была для него мезальянсом. Но за предыдущие несколько

месяцев  Резанов  сблизился  с  Григорием,  стал  уважать  его,  но  самое  главное  –  он  увидел

богатство Шелиховых.

Здесь  я  позволю  себе  небольшое  отступление.  В  отличие  от  Западной  Европы,  система

социальных различий в России не была такой жесткой. Вскоре после описываемых событий, в  1801  году,  один  из  самых  известных  аристократов  России  граф  Николай  Петрович

Шереметьев  женится  на  Прасковье  Ковалевой,  которая  больше  известна  как  Жемчугова.

Ковалева была крепостной актрисой в театре графа Шереметьева, а в итоге стала графиней.

Так  что  брак  с  купеческой  дочерью  отнюдь  не  означал  для  Резанова  конец  политической

карьеры.

Бесспорно, Анна Шелихова была очень богата. Оборот ее отца исчислялся миллионами, и

он не поскупился на приданое. К тому же она была одной из наследниц торговой империи.

На выходцев из низших сословий аристократы смотрели свысока, но, например, Демидовы, чьи предки были простыми кузнецами, за свои заслуги перед империей получили дворянское

звание, а  учитывая их богатство, никто и пикнуть не смел, из какого сословия они вышли.

Для  полноты  картины  предположим,  что  Резанов,  будучи  человеком  с  коммерческой

жилкой, не мог не думать о том, что сильные империи, как, например, Британская, строились

на торговле, а живущие по старинке проигрывали.

В  ту  эпоху  браки  редко  заключались  по  любви.  Даже  в  низших  сословиях  к  выбору

супруга или супруги относились как к сделке, которая могла принести выгоду. Но, судя по

всему, Резанову повезло – он был влюблен в свою юную жену (которая к тому же принесла

ему много денег). Он неоднократно писал в письмах о том, что счастлив в браке, и называл

Анну  «моим  нежным  ангелом».  По  многочисленным  свидетельствам  современников,  он

ужасно горевал, когда Анна умерла при родах в октябре 1802 года.

Союз  Шелиховой  и  Резанова  был  слиянием  двух  миров  –  дворянского  и  купеческого, новой  и  старой  России,  политики  и  денег,  провинции  и  столицы.  История  не  сохранила

никаких  подробностей  о  свадьбе,  но  можно  представить,  что  это  было  грандиозное

мероприятие. Вполне возможно, что Резанов пришел в дом невесты в русской косоворотке и

высоких  и  мягких  сапогах.  Невеста  в  кокошнике  с  закрытым  фатой  лицом  приветствовала

его низким поклоном. По традиции жених должен был передать невесте прядь своих волос, а

ее родители предложить ему хлеб с солью. В купеческих семьях практически до конца XIX

века существовала традиция – отец невесты в шутку бил дочь мягким кнутом, приговаривая

приблизительно  следующее:  «Знай,  дочь,  силу  своего  отца.  Теперь  этим  кнутом  не  я  буду

тебя учить, а муж твой»8. Потом кнут передавали жениху. (Шелихов, кстати, был человеком

строгим  и  бил  свою  жену  и  детей  –  об  этом  Наталья  неоднократно  упоминала  в  письмах.) После  принятых  формальностей  начинался  пир,  который  обычно  продолжался  три  дня.  На

подобные  праздники  водку  заказывали  бочками,  и  гости  напивались  до  бессознательного

состояния.  Несмотря  на  свое  столичное  воспитание  и  прогрессивные  «западные»  взгляды, Резанов женился по древним азиатским традициям своих предков. А потом молодые отбыли

в Петербург, где знать говорила по-французски, пудрилась и носила парики.

7. Строитель империи 

Ваш зять уж точно не такой дурак, каким вы его описываете.

Никита Демидов – Наталье Шелиховой, 10 декабря 1795 г.

В  России  XVIII  века  бизнес  был  исключительно  семейным.  Женившись  на  Анне

Шелиховой,  Резанов  фактически  стал  партнером  крупнейшей  торговой  империи.

Северо-Восточная  компания  торговала  главным  образом  мехами.  Но  не  только.  Наталья

Шелихова  упоминала  в  письмах  о  поставках  китового  уса  в  Томск,  о  моржовых  клыках,

59

приобретенных в Якутске, о шкурах и бивнях мамонта, вырытых в районе Лены, о вощеной

бумаге,  фейерверках  и  китайских  хлопковых  тканях  из  Кяхты,  и  даже  о  красном  просе  из

Турции в необычных ярко-красных кожаных мешках.

Наталья Шелихова принимала самое активное участие в работе компании. Она была, как

сейчас бы сказали, главным менеджером, а по-тогдашнему –  управляла делами компании в

Иркутске в то время, когда ее муж был в отъезде. Согласно документам компании, Григорий

Шелихов  находился  в  разъездах  минимум  шесть  месяцев  в  году.  Он  следил  за  тем,  как

строятся  суда  в  Охотске,  регулярно  бывал  в  Кяхте,  где  внимательно  прислушивался  к

разговорам, которые вели купцы, чтобы не пропустить ничего важного, и лоббировал свои

интересы  в  салонах  далекого  Петербурга.  Шелихов  занимался  вопросами  стратегического

планирования и развития компании, а Наталья, у которой были ключи от всех складов, взяла

на  себя  функции  по  обеспечению  бесперебойной  работы  торговых  операций.  Иркутские

купцы обращались к ней не иначе как «матушка», а так в России было принято обращаться к

женам священников или же к самой императрице. Когда Резанов в январе 1795 года женился

на  Анне,  самой  Наталье  было  всего  тридцать три  года,  то  есть  с  Николаем  Резановым  они

были ровесниками.

Однако не будем утверждать, что Наталья ограничивалась выполнением указаний своего

мужа. Она лично принимала решения о сделках на много тысяч рублей. «Мне говорят, что в

Москве товар сей идет дороже, но я решила, что лучше иметь синицу в руке, чем ждать зайца

в  поле»1, –  писала  она  мужу  летом  1794  года,  объясняя,  почему  продала  меха  в  Иркутске, вместо того чтобы отправить их в европейскую часть страны. Именно Наталья нанимала и

увольняла  сотрудников  компании.  Некий  Василий  Солодёнкин  подписал  собственноручно

составленный  Натальей  контракт,  согласно  которому  обязался  «вести  себя  прилично,  быть

честным  и  не  пить  вина»2.  Показательно  также  и  то,  что  могущественный  покровитель

Шелихова  Никита  Демидов  начинал  свои  письма  следующим  обращением:  «Григорий

Иванович  и  Наталья  Алексеевна».  Для  того  времени,  когда  делами  занимались  почти

исключительно  мужчины,  такое  двойное  обращение  крайне  редкое,  если  не  сказать

неслыханное, явление.

Отношения Григория и Натальи Шелиховых были очень близкими, но, как я уже писал, не  обходились  без  рукоприкладства.  «Сердце  мое,  я  день  и  ночь  думаю  о  тебе, –  писала

Наталья мужу в 1792 году. – Я забываю о тебе только тогда, когда засыпаю. Молю Господа о

том,  чтобы  ты  поскорее  к  нам  вернулся.  Я  часто  вижу  тебя  во  сне:  ты  ругаешь  и  бьешь

меня». В каждом из своих писем Наталья сообщала мужу о том, как чувствуют себя их дети.

«О Вашинке весьма печалюсь и не знаю, как ево уберечь от воспы потому что здесь ходит

сердитая на детей воспа…»3 – писала она. Ванюшка умер в 1777 году шестимесячным, и это

была  не  единственная  потеря.  Четверо  детей  Шелиховых  скончались  во  младенчестве, Михаил умер десятилетним, а дочь Анна, первая жена Резанова, ушла в двадцать два года.

Несмотря на то что Наталья практически постоянно вынашивала и рожала детей, а потом

так или иначе занималась их воспитанием, она находила время следить за собой и последней

модой.  «Дорогой  друг  Григорий  Иванович, –  писала  она  мужу  в  Петербург  в  марте  1793

года. – Мы вместе с дочками просим тебя соблаговолить купить для нас хорошие и модные

шляпы тех фасонов, которые сейчас носят в столице, две нитки лучших жемчугов, а для меня

красивую  табакерку».  Наталья  также  просила  мужа  купить  побольше  «итальянской  ткани»

и страусиных  перьев.  Занятно,  что  даже  в  Сибири  богатые  женщины  носили  страусиные

перья  на  шляпках,  которые  ввела  в  моду  Джорджиана,  герцогиня  Девонширская,  причем

ввела всего за год до описываемых событий. Вполне вероятно, что Наталья узнала о модных

новинках от Резанова, когда тот приехал в Иркутск.

Вскоре  после  свадьбы  Анна  и  Николай  отбыли  в  Петербург.  Резанов  отсутствовал  в

столице почти год. Он уезжал из Петербурга курьером, имеющим хорошие связи при Дворе, но  небогатым  человеком,  а  вернулся  сонаследником  одной  из  крупнейших  торговых

империй Сибири. Он уже мог не заискивать перед влиятельными людьми.

60

Резановы  поселились  в  новом  доме  под  номером  24  на  фешенебельном  Литейном

проспекте, неподалеку от Марсова поля4. Как писал Резанов в письмах, он чувствовал себя

счастливым. «Годы супружества нашего дали мне вкусить все счастие жизни сей как бы для

того,  чтобы  потерею  ее  отравить,  наконец,  остаток  дней  моих», –  писал  он  после  смерти

Анны.

В  Петербурге  Резанов  занимался  делами  компании,  завязывал  и  поддерживал  связи, необходимые  для  поддержки  деловых  интересов  своего  тестя.  В  первую  очередь  Резанов

посетил  своего  (вероятно,  к  тому  времени  уже  чисто  номинального)  работодателя  Платона

Зубова,  которому,  без  всякого  сомнения,  были  интересны  любые  планы,  способные

увеличить  его  личные доходы.  Также Резанов  посетил  своего  давнего  друга  и  покровителя

Гавриила  Державина.  К  тому  времени  Державин  был  президентом  Коммерц-коллегии,  то

есть,  говоря  на  современном  языке,  министром  торговли,  что  давало  дополнительные

надежды  на  лоббирование  интересов  компании.  Но,  увы,  в  июле  1795  года  до  Резанова  из

Иркутска дошли тревожные новости: Григорий Шелихов отравился и тяжело заболел. Жена

Резанова (а возможно, и он сам вместе с ней) срочно поехала в Иркутск.

Шелихов промучился три недели и  умер. У  него  «была  ужасная боль в животе. Внутри

все  горело  так,  что  он  съедал  целые  тарелки  льда,  чтобы  унять  боль»5, –  писал  один

иркутский  знакомый  купца.  Симптомы,  подобные  тем,  что  были  у  Шелихова,  могли

возникнуть при тифе, который  в России XVIII  века встречался повсеместно, однако  у этой

болезни были и другие симптомы, такие, как красная сыпь на животе, несвойственная тифу.

От тифа обычно умирали в считаные дни, а Шелихов промучился целых три недели.

Размышляя  о  причинах  его  недуга,  отметим,  что  Шелихов  был  благотворителем  и

довольно часто посещал больницы Иркутска,  где мог заразиться. Вполне вероятно, что это

могла быть сибирская язва. Или же он отравился через непривычные желудку иностранные

продукты, которыми угощался.

Но  наиболее  вероятной  кажется  версия,  связанная  с  отравлением.  У  Шелихова  было

много врагов. Он переманивал у конкурентов самых лучших охотников за пушным зверем, и

уже  этого  было  вполне  достаточно  для  того,  чтобы  ему  желали  смерти.  Кроме  того, Шелихова не раз обвиняли в том, что он нечист на руку. За год до его смерти поговаривали, что  он  присвоил  себе  в  Охотске  от  двухсот  до  двух  тысяч  шкурок  пушных  животных6, –

только  за  это  его  могли  убить.  Мы  не  знаем,  отравили  Шелихова  или  нет,  но  его  смерть

лишний раз показала, что любое предприятие в России, сколь бы крепким ни казалось, стоит

на зыбкой почве, потому что не обладает защитой со стороны государства.

Шелихов понимал, что умирает, и 30 июня 1795 года продиктовал своей младшей дочери

прочувствованное  обращение  к  государыне  императрице  с  просьбой  защитить  интересы

жены и детей:

«Я  обращаюсь  к  вам  как  к  матери  и  прошу  простить  меня  за  то,  что  беспокою  Ваше

Величество,  но  умоляю  защитить  мою  жену  и  детей.  Три  дня  назад  я  заболел  и  очень

страдаю.  Если  я  умру,  то  мои  дети  останутся  сиротами,  а  жена  потеряет  мужа.  Им  будут

докучать  родственники  с  требованием  предоставить  часть  моей  собственности,  которую  я

заработал тяжелым трудом… Люди, желающие зла моим наследникам, будут прикладывать

все усилия для того, чтобы отнять у них все то, что я построил в Сибири и в Восточном море.

Учитывая  то,  что  моя  жена  отправлялась  вместе  со  мной  в  далекие  путешествия,  во  время

которых я и приобрел эту собственность, а также то, что она растила моих детей, занималась

домом  и  всегда  пользовалась  моим  полным  доверием,  я  прошу,  чтобы  только  моя  жена

вместе  с  детьми  имели  право  владеть  всей  накопленной  мной  собственностью, представляющей собой принадлежащие Американской компании промысловые территории и

торговые фактории»7.

Шелихов умер 20 июля 1795 года в возрасте сорока восьми лет. Через восемь дней после

его смерти от болезни, никак не связанной с недугом отца, умерла и его девятимесячная дочь

Елизавета.  В  это  трагическое  для  семьи  время  Наталья  была  на  седьмом  месяце

беременности.  Жадность  партнеров  Шелихова  по  бизнесу,  происки  врагов,  предательство

61

друзей  и  родственников  не  оставляли  ей  времени  для  того,  чтобы  скорбеть.  В  семье

Шелиховых  было  шесть  дочерей  и  один  сын,  Василий,  которому  едва  исполнилось  четыре

года. В положенное время Наталья родила сына, которого в честь отца назвала Григорием[35].

То есть опереться на детей Наталья не могла.

Сразу  после  смерти  мужа  она  заявила  в  иркутском  суде  о  своих  правах  на  всю  его

торговую  империю.  На  ее  руках  было  завещание,  но,  как  Шелихов  и  предполагал, конкуренты  тут  же  сделали  стойку.  Несколько  мелких  акционеров  компании  попытались

оспорить  завещание.  Должники  отказывались  платить  по  счетам.  Пошли  слухи  о  том,  что

Наталья  сама  отравила  своего  мужа.  В  этой  непростой  ситуации  Шелиховой  был  нужен

человек,  который  смог  бы  защитить  интересы  компании  на  месте,  в  Иркутске,  а  также

помочь уладить вопрос о наследстве при содействии императрицы.

После смерти тестя Резанов также оказался в сложном положении. Имея на тот момент

достаточно денег в банке, он мог бы разорвать все связи с Иркутском и жить припеваючи в

Петербурге. К тому же у него появился «конкурент». Младшую дочь Шелиховых Авдотью в

возрасте одиннадцати лет выдали замуж за купца из Нижнего Устюга Михаила Матвеевича

Булдакова,  который  был  одним  из  крупнейших  в  России  торговцев  пушниной.  В

определенном  смысле  Булдаков  был  бы  более  подходящим  кандидатом  на  пост  главы

империи  почившего  Шелихова.  Булдаков  происходил  из  купеческого  сословия,  и  Наталья, судя  по  всему,  доверяла  ему  больше,  чем  столичному  аристократу  Резанову.  Добавим,  что

Булдаков  был  не  просто  человеком  умным,  а  членом-корреспондентом  Императорской

Академии наук. Однако Резанов принял решение не разрывать связи с семьей Шелихова. Он

мечтал о том, что со временем сможет превратить семейный бизнес в предприятие, которое

изменит  мир.  Ничего  удивительного,  он  был  предприимчивым  человеком,  визионером  и  в

хорошем смысле этого слова авантюристом.

В первую очередь надо было добиться, чтобы императрица подтвердила права Натальи и

детей  Шелихова  на  наследство.  Только  так  –  при  вмешательстве  высшей  власти  –  можно

было  избежать  затяжного  суда  в  Иркутске.  Резанов  начал  составлять  прошение  Ее

Величеству, попутно заручаясь поддержкой при дворе тех, кто благоволил и ему, и (раньше) Шелихову,  но  тут  до  столицы  дошли  плохие  новости  с  острова  Кадьяк.  Шелихов  давно

опасался, что монахи начнут жаловаться, и именно это произошло, как только он скончался.

Архимандрит  Иосаф  написал  письмо  в  Синод,  рассказав,  в  каких  условиях  Святые  Отцы

провели  первую  зиму  на  острове:  «Нам,  монахам,  негде  жить,  мы  питаемся  мидиями,  а

поселенцы пьют и распутничают. Шелихов обманул правительство и заманил тридцать пять

семей в Америку».

Резанов  имел  самое  смутное  представление  о  том,  как  дубят  кожу,  он  не  умел

разбираться  в  хитросплетениях  торговых  обязательств  и  мало  что  знал  о  навигации  в

условиях Крайнего Севера, но зато он знал, как решать щекотливые вопросы. Или скорее он

знал человека, с помощью которого можно было замять скандал. Зубов! Конечно же, Зубов, при  содействии  которого  сам  он  после  возвращения  из  Иркутска  был  произведен  в

коллежские  советники.  Императрица  была  уже  немолода,  и  Зубов  оказывал  все  большее

влияние на решения, которые она принимала.

«Всего-то» нужно было доказать, что Наталья Шелихова невиновна в отравлении своего

мужа (о чем кричали злопыхатели на каждом углу в Иркутске), успокоить Синод и убедить

государыню  в  том,  что  факты,  приведенные  Иосафом,  сильно  преувеличены,  а  требования

монаха – непомерно завышены. Зубов играючи мог бы справиться со всеми пунктами, но ему

нужна  была  гарантия,  что  за  свои  труды  он  получит  щедрое  вознаграждение.  Резанов

объяснил  ситуацию  Наталье,  и  она  направила  письмо  своего  умершего  мужа  (которое  вы

прочли выше), добавив к нему свою собственную челобитную, Никите Демидову, чтобы тот

передал  документы  Зубову,  а  от  Зубова  они  гарантированно  попали  бы  к  императрице.

Наготове был банковский чек на 10 000 рублей.

В  своей  челобитной,  датированной  22  ноября  1795  года,  Наталья  Шелихова  писала

Зубову: «Прошу прощения за то, что нарушаю покой Вашего Сиятельства своей просьбой. К

62

кому еще я могу обратиться, как не к вам, кто с таким патриотизмом любит нашу державу. Я

вдова  с  маленькими  детьми,  и  больше  мне  не  у  кого  попросить  защиты,  как  ни  у  Вашего

Сиятельства…»  Далее  мудрая  женщина  очень  дипломатично  написала  о  том,  что  глубоко

ценит архимандрита Иосафа – «нет человека более достойного, честного и уважаемого», – и

предлагала назначить его главным судьей колонии.

Демидов передал письма фавориту, однако что касается денег, то скорее всего по совету

Резанова Зубов получил только часть, ибо вторая часть должна была пойти на решение очень

важного вопроса, лишь косвенно связанного с наследством.

У  Резанова  были  далеко  идущие  планы.  По  его  мнению,  Северо-Восточную  компанию

было необходимо переименовать в Российско-Американскую и, соответственно, расширить

задачи,  стоящие  перед  ней.  Не  просто  торговля,  а  закрепление  за  Российской  империей

земель  Тихоокеанского  побережья  Америки,  от  Аляски  до  Калифорнии.  В  свое  время

Шелихов пытался получить от императрицы монопольное право на торговлю, схожее с тем, каким  обладала  английская  компания  Гудзонова  залива  ( Hudson’s  Bay  Company,  HBC).  Эта

компания  (год  основания  –  1670-й)  заготавливала  и  продавала  пушнину  на  территориях, которые позже стали Канадой.

За  несколько  последующих  лет  Резанов  в  осуществлении  своих  грандиозных  замыслов

добился удивительных результатов.

* * * 

Резанов  предполагал  выстраивать  и  развивать  Российско-Американскую  компанию  по

образу  и  подобию  самой  богатой  и  самой  сильной  компании  эпохи,  являвшейся,  ко  всему

прочему,  и  инструментом  имперской  экспансии.  Мы  говорим  о  британской  Ост-Индской

компании,  которая  была  создана  в  последний  день  1600  года  Елизаветой  I.  В  1757  году

военные  силы  компании  в  битве  при  Плесси  разгромили  войска  бенгальского  правителя

Сираджа-уд-Даула,  спустя  еще  семь  лет  компания  подчинила  себе  Бенгалию,  Бихар  и

Ориссу,  а  к  концу  века  она  определяла  политику  на  большей  территории  Индии,  которая

считалась жемчужиной британской колониальной империи. Существовали и другие примеры

–  голландская  Ост-Индская  компании,  незадолго  до  описываемых  событий  установившая

контроль  над  Новой  Голландией  (современной  Индонезией),  английская  компания

Гудзонова залива, о которой мы только что упоминали, французская Ост-Индская компания, контролировавшая  территории  в  Индии  в  районе  Пондичерри.  Существовали  также

австрийская  и  шведская  Ост-Индские  компании  и  целый  ряд  других.  Все  эти  компании  с

большим или меньшим успехом колонизировали заморские территории или же торговали с

ними.

Во всех перечисленных примерах колонизация велась по стандартной схеме. Государство

предоставляло  компании  монопольное  право  на  торговлю  и  прочие  привилегии,  это  право

закреплялось  в  специальной  хартии  или  грамоте.  Компании  имели  право  строить  свои

корабли  и  форты,  создавать  армию,  вершить  суд  как  над  своими  провинившимися

сотрудниками, так и над местным населением, и даже печатать деньги. Предполагалось, что

все  покоренные  земли  рано  или  поздно  перейдут  под  власть  короны,  так  что  государство

конечно  же  не  видело  в  компаниях  конкурентов.  Расходы  по  организации  и  снаряжению

экспедиций брали на себя частные пайщики или инвесторы. Таким образом, это был своего

рода  аутсорсинг  –  государства,  заинтересованные  в  покорении  заморских  территорий, передавали полномочия частным структурам.

Резанов  рассчитывал  скорее  не  на  алчность  Зубова,  а  на  чутье  Екатерины.  Она  должна

была понять, что образ жизни колонистов и то, чем питаются монахи, не самое важное, на

что  стоит  обратить  внимание.  Важно  то,  что  иностранцы  мешают  России  выполнить  ее

имперскую  миссию,  и  в  первую  очередь  в  Америке.  В  почте,  которая  пришла  с  Кадьяка, кроме  жалоб  Иосафа,  было  письмо  от  Баранова,  в  котором  тот  сообщал,  что  на  остров

заходит  все  больше  кораблей  из  Бостона,  и  это  сильно  мешает  процессу  колонизации[36].

Жизнь  русских  поселенцев  осложнялась  тем,  что  иностранцы  продавали  алеутам  порох  и

63

горячительные напитки. Резанов знал, что было еще и третье письмо, составленное алеутами

(на  сто  процентов  идея  Иосафа),  и  в  этом  письме  рассказывалось  о  том,  как  плохо  к  ним

относятся колонисты. Однако для Резанова это было дополнительным аргументом в пользу

того,  что  только  компания,  имеющая  монопольное  право  на  освоение  формально

принадлежащих  алеутам  территорий,  может  навести  порядок  в  рядах  новых  подданных

императрицы.  По  его  мнению,  все  говорило  за  то,  что  иностранные  державы  стремятся

закрепить за собой американские территории, и Россия уже не может позволить себе сидеть

сложа руки.

Обращаясь  к  императрице,  Резанов  писал,  что  благодаря  дальновидной  политике

Елизаветы I основой нынешнего благосостояния Англии стала торговля. И теперь, по словам

Резанова,  русская  императрица  может  стать  еще  более  известной,  чем  Елизавета.  «…Под

правлением  Вашего  Величества  русские,  наконец,  стряхнут  ярмо  иностранных  народов  и

совершат поистине великие дела, которые принесут стране большую выгоду»8.

В конце сентября 1796 года императрица поставила наконец свою подпись под проектом

хартии Российско-Американской компании (сама компания будет учреждена в августе 1798

года). Может быть, Екатерине понравилась идея переплюнуть  Елизавету  I, но скорее всего

она действительно понимала, что иностранцы стали все ближе подбираться к тылу империи.

Демидов высоко оценил тонкость, с которой Резанов представил ситуацию при  дворе и

защитил семейные интересы Шелиховых. «Ваш зять уж точно не такой дурак, каким вы его

описываете», –  писал  он  Наталье  Шелиховой.  Также  Демидов  пишет:  «Он  заслуживает

уважения. Ему надо предоставить больше возможности для того, чтобы он принимал участие

в  делах,  осложненных  враждебным  отношением  купцов-конкурентов»9.  Еще  бы!  Резанов

сумел  добиться  подписания  важного  для  развития  дела  Шелихова  документа,  разве  это  не

доказательство того, что он является опытным политиком?

Однако триумф Резанова был недолгим. Шестого ноября 1796 года у Екатерины Великой, правивший  страной  34  года,  то  есть  на  протяжении  всей  жизни  нашего  героя,  случился

апоплексический  удар,  или  кровоизлияние  в  мозг.  Произошло  это  на  глазах  у  Зубова.  Он

бросился  к  государыне  и  увидел,  что  та,  ударившись  о  комод,  лежит  без  сознания.  Пока

императрица  умирала,  перепугавшийся  фаворит  принялся  жечь  компрометирующие  его

личные письма и письма Екатерины, понимая, что его звезда закатилась10.

8. Павел 

Император делает вид, что он прусский король, и каждую среду проводит маневры.

Граф Федор Ростопчин

Екатерину  на  российском  троне  сменил  ее  сын,  всей  душой  ненавидевший  мать.

Впрочем, его отношение можно понять – Екатерина пришла к власти, свергнув отца Павла, императора Петра III, которого задушили во время дворцового переворота. Надо сказать, что

и сама Екатерина недолюбливала отпрыска, который даже внешне напоминал отца – тот же

вздернутый  нос  и  скошенные  к  вискам  глаза.  Правда,  здесь  не  обошлось  без  загадки.

Екатерина писала мемуары[37], которые после ее смерти читали многие придворные (а много

позже  они  были  опубликованы).  В  этих  мемуарах  императрица  обмолвилась,  что,  вполне

вероятно,  Павел  является  сыном  ее  первого  любовника  Сергея  Салтыкова.  Екатерина

называла  Павла  «слабым»  и  «глупым».  Весьма  нелестно  отзывалась  она  о  своем  сыне  и  в

личных  письмах.  «Монсеньор  и  мадам  являются  людьми  второго  сорта»1, –  писала  она  о

Павле и его второй супруге Луизе Вюртембергской в письме другу.

В  1790-х  годах  паранойя  Павла  по  поводу  того,  что  его  могут  отравить  по  приказу

матери, приобрела грандиозные масштабы. Он даже публично обвинял Екатерину в том, что

по ее приказу в его еду якобы подмешивают битое стекло.

Как  только  Павел  услышал  о  том,  что  у  его  матери  случился  удар,  он  примчался  в

Царское  Село  и  начал  рыться  в  ее  личных  бумагах.  Зубов  к  тому  времени  уже

предусмотрительно покинул личные покои императрицы. Граф Безбородко писал о том, что

64

в  бумагах  Екатерины  Павел  нашел  запечатанный  конверт  с  пометкой  «Открыть  на  Совете

после моей смерти». Со времен Петра Великого российские монархи имели право выбирать

своего преемника, и Павел опасался, что мать может сделать императором его собственного

старшего  сына  Александра,  в  котором  души  не  чаяла[38].  Екатерина  действительно

рассматривала  возможность  передачи  власти  Александру  и  даже  говорила  об  этом  в  1794

году. Однако на момент ее смерти Александру было всего девятнадцать, и он был слишком

молод  для  того,  чтобы  управлять  империей.  Впрочем,  Екатерина  вряд  ли  стала  бы  менять

порядок  престолонаследия  и  уж  тем  более  решать  столь  серьезный  вопрос  с  помощью

письма, которое надо было открыть после смерти: наверняка имея в виду эту мысль, она бы

оставила  какие-либо  устные  распоряжения.  Как  бы  там  ни  было,  Павел  на  всякий  случай

бросил подозрительное письмо в горящий камин[39].

Придворные  шутники  называли  Павла  «русским  Гамлетом».  Точно  так  же,  как  и

королева Гертруда, мать Гамлета, Екатерина жила с убийцей своего мужа, графом Орловым, и  у  нее  были  далеко  не  лучшие  отношения  с  сыном.  Павел  стал  императором  в  возрасте

сорока  двух  лет,  то  есть  он  был  самым  старым  царевичем  во  всей  истории  российской

монархии. За двенадцать лет до восшествия на престол Павел писал: «Мне уже тридцать, и

мне совершенно нечем заняться».

Екатерина,  равнодушная  к  сыну,  ни  дня  не  занималась  его  воспитанием.  Сразу  после

рождения  она  передала  его  нянькам.  Позже  Павел  полностью  был  отстранен  от

государственных дел. Зато свой дворец в Гатчине он превратил в микрокосмос государства, императором которого был. Но на самом деле даже подаренный матерью гатчинский дворец

был своего рода издевкой с ее стороны, поскольку ранее он принадлежал Григорию Орлову, ее любовнику (владельцем дворца Павел стал после смерти Орлова).

Павел  изменил  в  Гатчине  все,  что  только  смог.  В  первую  очередь  он  приказал  убрать

цветники  и  сделать  на  этом  месте  плац.  Вместо  изящных  павильонов  распорядился

построить  бараки  для  солдат,  которых  безжалостно  муштровал.  Павел  велел  прорыть

пятидесятиметровый  тоннель,  по  которому  мог  бы  скрыться  от  подосланных  Екатериной

убийц…  Не  будем  перечислять  все  его  странности  –  сын  Екатерины,  которая  по  большей

части вела себя рассудительно, оказался полной ее противоположностью.

Павел  правил  всего  четыре  года,  четыре  месяца  и  четыре  дня.  Вступив  на  престол,  он

сразу же начал мстить бывшим фаворитам своей матери. Он приказал разрушить мавзолей, в

котором  покоился  прах  Потёмкина,  а  сам  прах  выбросить.  Ужасно…  Платон  Зубов,  рисуя

себе  страшные  картины,  поспешил  скрыться  из  столицы.  Впрочем,  Павел  обошелся  с

Зубовым  милостиво  –  он  заставил  его  подписать  прошение  об  отставке,  но  четыре  года

спустя, в ноябре 1800 года, вернул ко двору.

Из  братьев  Орловых  к  тому  времени  в  живых  оставался  только  Алексей,  участник

убийства  Петра  III,  и  Павел  придумал  для  него  изощренную  месть.  Он  приказал

эксгумировать останки своего отца (тот был похоронен в усыпальнице Александро-Невской

лавры тридцать четыре года назад, а причиной его смерти указали «обострение геморроя») и

перенести в Петропавловскую крепость. Павел заставил Алексея Орлова, князя Барятинского

и  генерала  Пассека  (эти  двое  также  были  участниками  заговора)  идти  за  гробом  и  нести

корону и скипетр Петра. Первую ночь после перезахоронения всем троим пришлось стоять в

карауле  около  могилы.  Павел  хотел  таким  образом  унизить  их,  но  больше  наказывать  не

стал.

Одними репрессиями дело не ограничилось – Павел отменил многие из законов, которые

приняла  его  мать.  Никому  не  доверявший,  боявшийся  собственной  тени,  свой  престиж  он

пытался поддерживать странными способами. Например, он требовал, чтобы приходящие к

нему  на  аудиенцию  становились  на  колени  и  целовали  ему  руку,  а  еще  лучше  –  ползли  к

нему  на  коленях  чуть  ли  не  от  дверей.  При  нем  не  устраивали  балы,  он  приказал  снять

люстры  в  Зимнем,  после  девяти  вечера  на  улицах  столицы  гасили  огни,  а  сами  улицы

перекрывали  рогатками.  Он  вернул  телесные  наказания  для  дворян  и  разорвал  союз  с

Австрией  только  потому,  что  ее  император  Франц  II  оказался  племянником  старого  друга

65

Екатерины  Иосифа  II.  И  тем  более  странным  кажется  то,  что  он,  как  и  мать,  боявшийся

«якобинских идей», приказал вернуть из ссылки Радищева. Может быть, потому, что тот был

самым большим политическим врагом Екатерины?

То, что Павел с поистине маниакальным упорством разрушал все начинания Екатерины, а также исчезновение из политики Зубова было совсем не на пользу только что появившейся

Российско-Американской  компании  (соблюдая  точность:  с августа  1798  года  по  июль

1799-го  она  называлась  Соединенная  американская  компания).  И  если  раньше  Резанов  и

Демидов  могли  повлиять  на  императрицу  через  Зубова,  то  теперь  им  пришлось

открещиваться от любых связей с бывшим фаворитом. Собственно, не только им пришлось

быстро  менять  курс.  Искушенный  в  интригах  Державин  написал  оду  в  честь  Павла  («На

новый 1797 год») и опять оказался в фаворе. Рассудив, что Державин  – человек опытный и

полезный,  Павел  вернул  его  в  Коммерц-коллегию  на  пост  исполняющего  должность

президента,  назначил  председателем  канцелярии  Императорского  совета  и  подарил

украшенную бриллиантами табакерку в знак своего расположения.

В изменившихся условиях Резанов снова решил воспользоваться поддержкой Державина, и  тот  ему  не  отказал.  По  рекомендации  царедворца  наш  герой  был  назначен  прокурором

Первого департамента Сената. Сенат в Российской империи играл совершенно другую роль, чем  в  большинстве  западных  стран,  где,  по  сути,  являлся  одной  из  палат  парламента.

Учрежденный Петром в феврале 1711 года как коллегиальный орган временного управления

страной  в  отсутствие  монаршей  особы,  он  все  более  превращался  в  высший  орган  суда  и

надзора, в том числе за коллегиями. Павлу Сенат, в котором сидели назначенцы Екатерины, совершенно не нравился, но, немного поразмыслив, он пришел к выводу, что распускать его

не  стоит,  учитывая  всеохватность  этого  учреждения.  Следует  отметить,  что  Резанов, бесспорно, обладал большими способностями, иначе не видать бы ему назначения как своих

ушей.  А  оно  было  важным  для  него  еще  и  потому,  что  он  получал  больше  возможностей

заниматься претворением в жизнь планов развития Российско-Американской компании.

Во  второй  половине  1797  года  у  Резанова  появился  новый  и  достаточно  весомый

аргумент  –  вышедший  из  печати  трехтомник  капитана  Джорджа  Ванкувера  под  названием

«Полное  открытий  путешествие  на  севере  Тихого  океана  и  вокруг  Земли»  ( Voyage  OfDiscovery To The North Pacific Ocean, And Round The World In The Years 1790–95). Павел мог

принципиально  отвергать  все  проекты  матери,  но  в  данном  случае  это  было  мнение

незаинтересованного  (или  скорее  очень  даже  заинтересованного)  иностранца,  англичанина.

Самого Резанова настолько впечатлила эта книга, что он неоднократно цитировал выдержки

из  нее  в  своих  письмах.  Ванкувер  писал,  что  испанские  владения  в  Западной  Америке

обречены  –  рано  или  поздно  появится  сильная  морская  держава,  которая  отберет  их  у

испанской  короны.  Понятное  дело,  что  Ванкувер  имел  в  виду  родную  Англию, но  все,  что

было  сказано  про  Англию,  с  таким  же  успехом  могло  бы  относиться  и  к  России.  Испанцы

«лишь  расчистили  дорогу  для  амбициозных  предпринимателей,  стремящихся  к

экономической  выгоде,  и  для  граждан  крупной  морской  державы,  которая  возьмет  себе

плодородные  земли  Нового  Альбиона  (Калифорнии),  чем  принесет  самой  себе  большую

выгоду. Так, судя по всему, было бы правомерно считать»2, – писал в своей книге опытный

капитан,  настоящий  мастер  неимоверно  запутанной  прозы  образца  XVIII  века.

«Налаживание торговли между этим побережьем и Китаем, Индией и Японией может стать

задачей  нации,  которая  начнет  строить  эти  планы,  потому  что  желает  получить  выгоду  от

ведения этой торговли»3. Странно, что испанцы никак не отреагировали на эти пророческие

слова.

Все  эти  доводы  и  аргументы  Резанов  осмелился  лично  проговорить  при  встрече  с

Павлом.  «Американское  побережье  –  это  награда,  которая  ждет  своего  героя, –  вероятно, говорил  Резанов. –  И  англичане  планируют  эту  награду  получить».  Английские  поселения, которые  Ванкувер  наметил  обустроить  в  заливе  Нутка,  будут,  как  Резанов  напишет  спустя

время, «кинжалом, прижатым к горлу Русского Востока»4. Возможно, то же самое он сказал

на  аудиенции.  Резанов  использовал  сравнение,  которое  было  понятно  Павлу,  до  паранойи

66

одержимому страхом убийства. По словам Резанова, получалось, что колонизация Америки

напрямую связана с национальной безопасностью. И, наконец, напомнил Резанов, матушка

Его  Императорского  Величества  была  против идеи  предоставления  монопольных  прав  на

торговлю.  И  на  самом  деле,  в  подписанном  Екатериной  документе  нет  ни  слова  о

предоставлении  РАК  права  монопольной  торговли.  Резанов  прекрасно  рассчитал  свой  ход.

Он знал, что Павлу должно понравиться то, что не нравилось Екатерине.

Слова  Резанова  заставили  Павла  задуматься.  И,  наконец,  он  делает  широкий  жест: в ноябре  1797  года  подписывает  указ  о  возведении  вдовы  и  детей  купца  Шелихова  (о

многотрудных  деяниях  которого  по  приращению  русских  земель,  надо  думать,  также

услышал  от  Резанова)  в  дворянское  достоинство  с  полным  сохранением  права  заниматься

торговлей. Можно было бы воспрять, но…

…но  через  два  месяца  в  Петербурге  объявился  исхудавший  донельзя  монах  с  парой

алеутов  и  начал  рассказывать  о  безобразиях,  которые  творятся  среди  поселенцев  в

американской  колонии.  Это  был  отец  Макарий,  один  из  тех,  кто  прибыл  на  Кадьяк  в  1794

году. Точно так же, как и сержант Бритюков десятью годами ранее, он нашел уши, готовые

слушать  его  жалостливые  рассказы,  во  многом  проплаченные  враждебными  компании

Шелихова  иркутскими  купцами.  «Спонсорских  денег»  хватило,  чтобы  отец  Макарий  с

алеутами получил личную аудиенцию у царя. Но к тому времени Павел уже хорошо понимал

стратегическую важность североамериканских земель, поэтому его не тронули «россказни».

Более  того,  император  отругал  Макария  за  то,  что  тот  покинул  свой  пост  без  разрешения

начальства. Видимо, у Павла в этот день было хорошее настроение – отправляя просителей

восвояси, он каждому выдал по золотой монете – на одежду и пропитание.

В  свое  время  Екатерина  не  хотела  предоставлять  монопольного  права  на  торговлю, опасаясь жестокостей, которые могут совершить купцы-авантюристы,  у которых развязаны

руки.  Но  Павел  об  этом  не  задумывался.  Четвертого  июня  он  подписал  указ,  в  котором

говорилось, что губернатор Иркутска должен «охранять права обитателей островов и беречь

их от  гнета». В общем-то, пустые слова, ни к чему  губернатора не обязывающие, однако в

указе говорилось, что «у государства и колонистов одни и те же интересы», а это уже было

важно5. Как Резанов правильно предвидел, Павел начал рассматривать территории компании

(острова Кадьяк и Афогнак, поселение на полуострове Кенай) как естественное продолжение

Российской империи.

И  все  же  я  разочарую  читателей  –  Павел  так  и  не  подписал  отредактированный  текст

указа,  в  котором  говорилось  о  монопольном  праве  на  торговлю.  Причина?  Князь  Петр

Лопухин, отец любовницы Павла Анны Лопухиной.

Павел обратил на Анну внимание в 1798 году на балу в Москве. Он терпеть не мог балы, а в Петербурге и вовсе запретил их, но тут, видимо, его вела судьба. Союзники Лопухина тут

же сообщили императору, что девушка от него без ума и наложит на себя руки, если будет

отвергнута.  Несмотря  на  протесты  Марии  Федоровны,  состоялся  организованный  Павлом

переезд семьи Лопухиных в Санкт-Петербург, им был подарен роскошный дом на Дворцовой

набережной.  Начался  страстный  роман.  Отец  Анны,  как  легко  предположить,  был  осыпан

почестями.  Павел  даровал  ему  княжеский  титул,  произвел  в  тайные  советники  (IV  класс

Табели о рангах), но самое главное, назначил генерал-прокурором Сената, то есть Лопухин

стал  непосредственным  начальником  Резанова.  Проблема  в  том,  что  Лопухин  не  любил

Зубова за то, что тот смеялся над достаточно простой, почти крестьянской внешностью его

дочери.  И  его  нелюбовь,  как  следствие,  распространялась  на  «выдвиженцев»  бывшего

фаворита.

Несмотря на враждебное отношение со стороны Лопухина, Резанов честно исполнял свои

служебные  обязанности.  За  участие  в  разработке  законов  о  земле  и  о  заводах  он  даже

получил  орден  Святой  Анны  2-й  степени,  а  с  ним и  скромную,  но  пожизненную  пенсию в

200 рублей. Резанов хорошо  усвоил  уроки Державина, опытного царедворца, и планировал

со  временем  взять  реванш  над  Лопухиным.  Но  сперва  надо  было  дождаться,  когда

императору надоест любовница.

67

И  действительно,  амурные  отношения  Анны  Лопухиной  и  Павла  быстро  закончились.

Девушка попросила Павла разрешить ей выйти замуж за друга детства князя Петра Гагарина, и  он  благословил  брак.  С  окончанием  романа  закончилась  и  политическая  карьера  Петра

Лопухина. Нет-нет, его не выгнали – он сам, понимая, что дело идет на спад, подал прошение

об отставке, и ему даже были пожалованы земли в Киевской губернии (староство Корсунь).

И, кстати, он вернется на службу при Александре I, и даже снова станет генерал-прокурором

Сената.

Четвертого  июля  1799  года  Гавриил  Державин  в  качестве  главы  Коммерц-коллегии

предложил  Павлу  еще  раз  пересмотреть  хартию  о  создании  Российско-Американской

компании. А 7 июля, то есть через три дня, отставка Лопухина была принята. Вместо него на

пост  генерал-прокурора  был  назначен  бывший  губернатор  Риги  Александр  Беклешов, хороший знакомый Державина. На следующий день, 8 июля 1799 года, Павел подписал указ, который  стал  настоящим  подарком  ко  дню  рождению  Резанова,  которому  исполнилось

тридцать пять лет. Получилось, что на день рождения царь подарил ему Америку!

Условия подписанного императором документа были гораздо более щедрыми, чем те, о

которых  мог  мечтать  Шелихов.  Прежде  всего  в  нем  говорилось,  что  «Его  Императорское

Величество  берет  компанию  под  особую  защиту»,  а  это  означало,  что  компании  не  грозит

банкротство.  Компания  получала  привилегии  сроком  на  20  лет  (в  1821-м  и  1841-м

привилегии продлевались). Кроме этого, по крайней мере в теории, государство говорило о

вооруженной  защите  интересов  компании:  «Все  офицеры  флота  и  морских  сил  должны

поддерживать  компанию  по  всем  вопросам,  в  которых  ей  требуется  помощь».  Но  самое

главное,  компания  получала  право  на  монопольную  торговлю,  промыслы  и  разработку

полезных  ископаемых  на  северо-западе  Америки  (Аляска),  Алеутских  и  Курильских

островах,  а  также  –  внимание! –  исключительное  право  присоединения  к  Российской

империи  открываемых  территорий  в  северной  части  Тихого  океана.  Чтобы  все  знали,  что

компанию  поддерживает  государство,  флагом  РАК  стал  бело-сине-красный  триколор  с

орлом.

Были  назначены  директора  компании.  Так  как  компания  фактически  находилась  в

Иркутске  и  там  же  было  больше  всего  акционеров,  иркутские  купцы  выбрали  трех

директоров  из  своей  среды:  купец  Иван  Голиков,  а  также  два  иркутских  купца  братья

Мыльниковы,  которые  раньше  были  конкурентами  Шелихова,  а  теперь  стали  партнерами.

Четвертым  директором  стал  свояк  Резанова  Михаил  Матвеевич  Булдаков,  и  стал  не

случайно: Павел выразил желание, чтобы в правлении обязательно присутствовал член семьи

Шелиховых,  и  он  лично  распорядился  назначить  Булдакова  в  качестве  «первенствующего

директора». На этом милости для Булдакова не окончились – через полгода он получил чин

коллежского  советника  и  золотую  шпагу.  Резанов  находился  на  государственной  службе, поэтому  не  мог  быть  директором,  но  он  считался  фактическим  главой  компании.  По

документам РАК Резанов числился «высшим представителем компании в столице».

Павел  стал  одним  из  первых  акционеров  компании,  купив  двадцать  акций  по  10  000

рублей каждая. Императрица и младший сын Павла Константин купили по две акции по 500

рублей  каждая.  Большая  часть  акций  в  сумме  935  700  рублей  принадлежала  семье

Шелиховых.

Шестнадцатого  сентября  1799  года  состоялась  первая  встреча  совета  директоров

компании. Проходила она в Петербурге, что было символично: купцов и первооткрывателей

поддерживает  государство.  В  октябре  1799  года  в  Охотск  с  грузом  пушнины  пришел

принадлежавший  компании  фрегат  «Феникс»  под  командованием  Шилдса:  пушнина  была

продана более чем за миллион рублей в Петербурге и в Кяхте6. Это было достойное начало.

«Пожалуйста,  «уговорите  матушку  (Наталью  Шелихову. –  О.  М.),  чтоб  она  была  к  ним

(компаньонам. –  О.  М. )  милостива, –  писал  Резанов  Булдакову  30  октября  1799  года. –

Постарайтесь о выдаче им по разделу положенной суммы денег, также не забудьте и меня.

Впрочем,  об  них  более  прошу,  я  перебьюсь  как-нибудь;  а им  не  можно.  Они  не  правы  во

многом, но, ей-ей, извиняйте их неопытность и что они не имели таких, как мы, случаев. Ты

68

пустил, братец, свою долю в торги, я купил деревню, и так мы должны благодарить Бога и

матушку, но они виноваты ли, что лишены сих способов» 7.

Финансовое  положение  Шелиховых  улучшалось.  Наталья  купила  Резанову  и  Анне

поместье в сорока километрах от столицы: небольшой барский дом и деревушка, в которой

жили 23 семьи крепостных. Резанов сперва назвал поместье Резановка, но потом поменял на

Анненское,  в  честь  жены.  Не  исключено,  что  прямое  отношение  к  изменению  названия

имела теща.

Также  Наталья  купила  «детям»  поместье  в  Псковской  губернии,  побольше,  из  шести

деревень с общим числом душ 241 человек. Она приобрела его у Окуневых, родственников

Резанова по материнской линии. Окуневы испытывали проблемы с деньгами, поэтому были

рады сделке. Ни Окуневы, ни сам Резанов, не стесняясь, взяли деньги Шелиховой. Наталья

проявила  большой  интерес  к  описи  имущества,  но  в  целом  спокойно  приняла  роль  дойной

коровы аристократов.

Для  представительства  компании  в  Санкт-Петербурге  Резанов  купил  красивый  особняк

на  набережной  реки  Мойки,  построенный  в  стиле  неоклассицизма.  На  нем  висит

мемориальная доска, гласящая, что в этом доме в 1824–1825 годах жил Кондратий Рылеев, один из пяти казненных участников восстания декабристов.

Пока Резанов обустраивал здание, Павел I мучился предчувствиями о скором окончании

своего  царствования.  «Я  слишком  поздно  взошел  на  трон  и  не  смогу  навести  везде

порядок», –  сокрушенно  писал  государь.  Чтобы  добиться  порядка,  о  котором  он  мечтал, Павел  назначил  Петра  Обольянинова  начальником  своей  тайной  полиции,  а  чуть  позже

сделал  его  генерал-прокурором  Сената.  По  счастливой  случайности,  Обольянинов  оказался

знакомцем Резанова по тем временам, когда тот служил в псковском суде.

Обольянинов  был  верным  слугой  государя  и  одним  из  многочисленных  гениев

репрессий,  которых  так  много  в  русской  истории.  Павел  приказал  установить  на  углу

Зимнего  дворца  желтый  ящик,  в  который  все  желающие  могли  анонимно  положить  свое

прошение или жалобу. Каждое утро император лично просматривал письма и на некоторые

из  них  давал  ответы  через  газеты  («Санкт-Петербургские  ведомости»  и  «Московские

ведомости»).  Также  письмами  занимались  секретари  –  они  могли  посоветовать  просителю

обратиться  в  определенное  ведомство  (согласно  изложенному),  а  потом  извещали  государя

(по его просьбе) о принятых мерах. Судя по письмам, простой люд чаще всего волновало то, что  «водку в кабаках разбавляют», и они просили с этим делом разобраться. Потом пошли

слухи, что какие-то шутники стали подкладывать в ящик неприличные стишки и картинки.

Шпионы Обольянинова стали следить за тем, кто подходит к ящику (как правило, подходили

по ночам). В конце концов Павел приказал снять ящик для петиций.

Точно так же, как и его мать, Павел проявлял огромный интерес к частной жизни своих

подданных,  но  в  отличие  от  Екатерины  он  увязал  в  мелких  деталях.  Например,  он  боялся

«якобинских идей», что понятно: совсем недавно французы отрубили голову своему королю.

Но  у  Павла  этот  страх  доходил  до  маразма.  Однажды  из  окна  кареты  он  увидел  на  улице

мужчину в вельветовом колпаке, а надо сказать, что якобинцы во Франции носили красные

или  малиновые  фригийские  колпаки,  для  них  это  было  символом  принадлежности  к

революционному братству. Но колпак в то время был довольно распространенным головным

убором, примерно как сейчас бейсболка, а уж в Петербурге и подавно неоткуда было взяться

«якобинцам».  Так  или  иначе,  мужчину  остановили.  Выяснилось,  что  это  сын  английского

купца.  Отпустить-то  его  отпустили  (иностранец!),  но  Павел  запретил  специальным  указом

появляться  на  улице  в  головном  уборе  как  у  «французских  смутьянов»8.  Также  под  запрет

попало  ношение  сапог  с  цветными  вставками  на  голенищах.  Видя  крамолу  во  всем,  Павел

запретил  астрономам  использовать  слово  «революция»  при  описании  вращения  планет[40].

Несмотря на то что при дворе говорили почти исключительно на французском, Павел, опять

же,  с  целью  поставить  барьер  революционным  идеям,  наложил  вето  на  использование

некоторых  французских  слов.  Например,  он  предложил  исключить  из  лексикона  слово

69

«магазин»,  настаивая  на  том,  что  есть  исконно  русское  слово  «лавка».  И  уж,  конечно,  под

запретом было слово «гражданин».

Впрочем,  кроме  этих  мелочей  происходили  вещи  и  посерьезней.  В  1800  году  прошла

«чистка»  неугодных  среди  высшего  дворянства.  Стоит  отметить,  что  истинным  создателем

полицейского  государства  все  же  следует  считать  не  Павла,  а  его  сына  Николая  I,  при

котором  был  развит  аппарат  секретной  полиции,  занимавшейся  слежкой.  Но  и  Павел  при

помощи  Обольянинова  сделал  немало.  «Когда  я  ложусь  спать,  у  меня  нет  никакой

уверенности  в  том,  что  ночью  не  приедет  полицейская  кибитка,  чтобы  отвезти  меня  в

Сибирь», –  писал  польский  князь  Адам  Чарторыйский,  с  1795  года  состоявший  на

российской  службе.  Приближенную  Екатерины  княгиню  Дашкову,  много  сделавшую  для

развития русской науки, Павел счел «опасной» и запретил ей жить в Москве (про столицу и

речи  не  шло).  Последние  годы  Дашкова  провела  в  своем  имении  Троицкое  в  Калужской

губернии, где и была похоронена. Но следили не только за сильными мира сего. «Все те, кто

подолгу смотрит на любое здание или собирается группой более четырех человек, находятся

в  опасности, –  писал  посетивший  Петербург  в  1800  году  англичанин  Эдвард  Кларк. –  Если

иностранцы  будут  писать  об  этом  в  своих  письмах,  которые  открывают  и  читают,  если

иностранцы будут слишком рьяно прославлять свою страну или упомянут что-либо, что не

понравится полицейским, их могут посадить в сани и отвезти в Сибирь. Говорят, что многих

недовольных убили или они бесследно исчезли»9.

Павел  был  не  первым,  но  и  далеко  не  последним  правителем  России,  страдавшим

паранойей.  Однако  в  отличие  от  других,  ему  и  не  удалось  уничтожить  своих  врагов  –

«враги» уничтожили его самого. В конце своего короткого пребывания у власти Павел начал

ограничивать  права  военной  элиты,  которая  прославила  русское  оружие  при  Екатерине.

Павел  ненавидел  лейб-гвардейские  полки,  назначением  которых  было  охранять  монаршую

особу.  Он  считал  офицеров  лейб-гвардии  бездельниками,  из  среды  которых  его  мать

набирала любовников. Как только император начал ограничивать привилегии гвардейцев, те

возненавидели  его  лютой  ненавистью.  В  декабре  1796  года,  то  есть  через  месяц  после

вступления  во  власть,  Павел  объявил  смотр  всех  приписанных  к  полкам  офицеров;  не

явившихся  на  смотр  он  уволил  из  армии.  Также  он  отменил  запись  на  военную  службу

малолетних  дворянских  детей,  что  гарантировало  получение  офицерского  чина  по

достижении совершеннолетия. В целом это была правильная реформа, но она вызвала много

недовольства. Ранее, при Екатерине, во многом стараниями Суворова, в армии была введена

удобная полевая форма. Павлу она категорически не понравилась, и он приказал снова одеть

всю  армию  на  прусский  манер,  в  камзолы  и  парики.  При  Павле  стали  каждодневными  так

называемые  вахт-парады  войск  Санкт-Петербургского  гарнизона,  которые  называли

«пусканием пыли в глаза».

Пожалуй,  одним  из  самых  странных  проектов  Павла  было  желание  создать  всеобщую

церковь,  объединяющую  светскую  и  церковную  власть.  Во  главе  этой  церкви  Павел, естественно, видел себя. Эта идея родилась у него в голове во время посещения Рима в 1782

году.  Молодой  царевич  обсуждал  с  папой  римским  Пием  VI  возможность  объединения

православной  и  католической  церквей,  которые  разошлись  еще  в  1054  году[41].  После

вступления на престол Павел объявил себя главой Русской православной церкви. Надомную

церковь в Михайловском дворце он сделал в стиле итальянского барокко, и она практически

неотличима  от  католической.  В  этой  церкви  Павел  сам  проводил  службы  и  исповедовал

своих домочадцев и слуг. После того как генерал Бонапарт в 1796 году вторгся в Северную

Италию и стал продвигаться на юг, к Риму, Павел предложил римскому папе переселиться из

Ватикана в Россию, но папа вежливо отказался.

Что  касается  Мальты  и  Мальтийского  ордена,  то  после  взятия  Мальты  Наполеоном  и

«выселения»  иоаннитов  (сентябрь  1798  года)  Павел  назначил  себя  семьдесят  вторым

Великим  магистром  и  перевел  штаб-квартиру  ордена  в  Петербург.  Это  был  четвертый

«переезд» ордена с момента образования в 1099 году. Павел увлекался рыцарской историей

настолько, что даже ввел белый мальтийский крест в герб Российской империи (убрал его из

70

герба Александр I). В 1798 году был учрежден орден Святого Иоанна Иерусалимского в виде

мальтийского креста.  Державин  (имевший  второй,  самый  высший  чин по  Табели  о  рангах) получил  крест  командора  первого  класса  (большой  командорский  крест):  золотой,  с

расширяющимися  раздвоенными  концами,  с  обеих  сторон  покрытый  белой  финифтью; Резанов был награжден крестом второй степени.

Павел прекратил Персидский поход 1796 года, в ходе которого русскими войсками было

занято Каспийское побережье, но в рамках 2-й антифранцузской коалиции был предпринят

Средиземноморский поход под командованием адмирала Федора Ушакова, в ходе которого

(1798–1800  годы)  русские  не  потеряли  ни  одного  корабля,  изгнали  французов  из  Южной

Италии, острова Корфу и Ионических островов.

На  период  правления  Павла  пришлись  антифранцузские  походы  под  руководством

Суворова. И здесь нужно уточнить, что Павел, мягко говоря недолюбливавший Суворова, в

феврале 1797 года отправил его в отставку без права ношения мундира; Суворов уехал в свое

имение  Кончанское  близ  Новгорода.  Однако  в  феврале  1798  года  император  вызвал

68-летнего Суворова письмом, в котором были такие слова: «Иди, спасай царей».

В  1799  году  Суворов  готовился  к  вторжению  во  Францию,  но  союзники-австрийцы

запросили помощи  Суворова  в  Южной  Германии, несмотря  на  то  что  к  ним  через  Польшу

шли  другие  русские  войска.  Вместе  с  15-тысячной  армией  Суворову  пришлось  идти  через

горы.  В  Швейцарии  на  перевале  Сен-Готард  и  по  сей  день  можно  видеть  дыры  в  скалах

(работа инженеров-пиротехников), в которые устанавливали опорные столбы, чтобы можно

было поднять на веревках пушки. Русский полководец атаковал французов в районе Чертова

моста  в  долине  реки  Рёйс  и  пошел  дальше.  Но,  к  сожалению,  он  опоздал.  Главные  силы

русских французы разбили под Цюрихом, и австрийцы запросили у Наполеона мира.

Никогда  ранее  русские  войска  еще  не  воевали  в  самом  сердце  Европы.  Суворов  стал

генералиссимусом  российских  сухопутных  и  морских  сил,  генерал-фельдмаршалом

австрийских и сардинских войск, графом Священной Римской империи, князем Италийским, а ранее, еще при Екатерине, в 1789 году, он получил почетную приставку к фамилии «граф

Рымникский» –  после  победы  объединенных  русско-австрийских  войск  над  турками  в

сражении  на  речке  Рымник  в  Молдавии.  В  эпоху,  когда  велось  много  войн,  Суворов  был

единственным полководцем, который за всю свою жизнь не проиграл ни одного сражения. В

апреле 1800 года он вернулся в Петербург, где его встретили как триумфатора, а уже 6 мая

он  скончался.  На  похоронах  полководца  из  высших  сановников  присутствовал  один  лишь

Державин.

Неустойчивая натура Павла проявилась в том, что он принял решение выйти из коалиции

(причина  –  отказ  Британии  вернуть  остров  Мальта  Мальтийскому  ордену)  и  взял  курс  на

сближение с Францией. А косвенно помог сближению России и Франции Шарль Морис де

Талейран,  министр иностранных дел  Наполеона,  который,  впрочем,  служил  всем  режимам, от  Директории  до  Людовика  XVIII  и  Луи  Филиппа  Орлеанского.  Талейран  настоятельно

просил подчиненных держать его в курсе всех «сумасбродств» Павла и сумел найти место, куда можно было лить елей. Шесть тысяч русских солдат, взятых в плен во время кампаний

1799–1800  годов,  отпустили на  родину  в  новых,  специально  сшитых  для  них  мундирах.  По

распоряжению  Талейрана  русскому  императору  был  направлен  церемониальный  меч  папы

Лео Х, ранее принадлежавший Великому магистру ордена. Кроме этого, Талейран всячески

подчеркивал то, что Наполеон не поддерживает революционных идей якобинцев.

«До чего же горько смотреть на то, как рушатся великие надежды, – писал посол Англии

в  России  лорд  Уитворт  министру  иностранных  дел  королевства  после  распада

антифранцузской  коалиции. –  Император  [Павел],  должно  быть,  сошел  с  ума…  С  таким

императором никто не может чувствовать себя спокойно»10. Несмотря на то что эти строки

были  написаны  бесцветными  чернилами,  шпионы  министра  иностранных  дел  России

перехватили  его  и  сумели  прочесть,  что,  в  свою  очередь,  негативно  отразилось  на

русско-английских отношениях.

71

К  тому  времени  Павел  уже  обменивался  с  Наполеоном  любезностями  в  переписке.  В

своем первом письме в ноябре 1800 года император писал: «Обязанностью тех, кому Господь

доверил управлять народами, является забота о благосостоянии граждан. Давайте попробуем

установить  мир  и  спокойствие,  которые  так  необходимы  людям  и  способствуют  законам, данным  нам  Всевышним.  Я  готов  слушать  то,  что  вы  хотите  сказать».  Бонапарт  отвечал:

«Когда  между  нами  будут  союзные  отношения,  Англия,  Германия  и  другие  страны  сложат

оружие».  А  ведь  всего  лишь  за  год  до  описываемых  событий  Павел  нанял  немецкого

драматурга  и  романиста  Августа  Фридриха  фон  Коцебу[42]для  того,  чтобы  тот  написал

письмо  «корсиканскому  узурпатору»,  и  в  этом  письме  император  вызывал  Наполеона  на

дуэль.  После  1796  года  Павел  строил  планы  восстановления  французской  королевской

династии  на  престоле,  и  он  приютил  Людовика  XVIII,  брата  казненного  короля  Людовика

XVI. Но потом, вступив в переписку с Наполеоном, он приказал выгнать Людовика из замка, который  находится  в  современной  Латвии,  и  отнял  назначенную  ему  пенсию  в  200  000

рублей.

Очень быстро Павел и Наполеон начали обсуждать то, что их волновало больше всего, а

именно  тему  мирового  господства.  Наполеон  решил  раз  и  навсегда  раздавить  своего

злейшего врага Англию. Если он захватил Египет, так почему бы ему не отнять у англичан

Индию? Эта идея была не новой, еще Людовик XVI в 1782 году давал свое согласие на то, чтобы  французы  атаковали  с  моря  Бомбей.  Но  Индия  оставалась  британской,  и  Наполеон

считал,  что  при  поддержке  России  ему  удастся  завоевать  самую  богатую  из  колоний.

Талейран  составил  для  Наполеона  подробный  план  «нанесения  смертельного  удара

британскому  владычеству  в  Индии»,  который  предусматривал  морскую  блокаду  самой

Англии,  нападение  французского  флота  на  Бомбей  и  Калькутту,  а  также  выход  на

полуостров  сухопутных  сил  через  Афганистан.  «Отняв  у  Англии  Индию,  мы  серьезно

ослабим англичан, – говорил Наполеон русскому дипломату графу Георгу Спренгтпортену. –

Индия  –  это  яркий  восточный  бриллиант,  страна-сказка,  которая  дала  миру  так  много

мудрости, в отличие от пьяных и подлых английских лавочников».

Америка тоже привлекала мечтавших управлять миром Наполеона и Павла. Незадолго до

этого Наполеон заключил с Испанией невыгодный для Мадрида союз и требовал от испанцев

передать Франции обширные территории в долине Миссисипи, расположенные по соседству

с  французской  Луизианой[43].  Талейран  считал,  что  Испания  может  потесниться  и  передать

новому  союзнику Франции, то есть России, часть территорий на тихоокеанском побережье

Америки.

Павел  отнесся  к  идее  захвата  Индии  с  огромным  энтузиазмом.  Он  полностью

игнорировал  советы  Талейрана  о  том,  что  для  начала  надо  установить  экономическую

блокаду  Англии,  и  принялся  в  деталях  планировать  «азиатскую  кампанию».  Он  все  еще

продолжал  играть  в  игрушечных  солдатиков  и  с  головой  погрузился  в  логистические

аспекты похода. Император писал о том, что подразделения казаков должны иметь с собой

запас  фейерверков,  а  ткань,  которую  русские  будут  продавать  местным  жителям,  должна

быть «расцветки, которая нравится азиатам».

В  январе  1801  года  Павел  приказал  атаману  донских  казаков  Василию  Орлову

(однофамильцу  усопшего  фаворита  Екатерины)  «собрать  25  000  человек  для  вторжения  в

Индию… изгнания англичан и уничтожения их торговых факторий». План был следующим: казаки  должны  были  объединиться  с  25-тысячным  французским  корпусом  под

командованием  генерала  Андре  Массены  (который  сражался  с  Суворовым),  спуститься  по

Дунаю, Дону и Волге, переплыть Каспийское море, высадиться на территории современного

Туркменистана и уже оттуда идти в Индию. Французы посчитали, что на путь от Франции до

Средней  Азии  экспедиционному  корпусу  потребуется  восемьдесят  три  дня,  а  на  марш  из

Средней  Азии  до  Индии  через  Кандагар  и  Герат  –  еще  пятьдесят.  Нападение  русских  и

французских военно-морских сил на Бомбей планировалось на сентябрь 1801 года.

Но  Павлу  не  суждено  было  изменить  судьбу  мира[44].  В  то  время,  когда  казаки  Орлова

скакали по степям в сторону Хивы и Бухары, в Петербурге готовили дворцовый переворот,

72

которого так боялся император, – боялся, но фактически все сделавший для того, чтобы этот

переворот  произошел.  Павла  ненавидели  многие  аристократы,  и  у  генерал-губернатора

Петербурга графа Петра фон дер Палена не было недостатка в людях, желающих участвовать

в  заговоре.  Граф  Никита  Петрович  Панин  (племянник  учителя  императора  Павла) переговорил  о  возможном  свержении  его  венценосного  отца  с  царевичем  Александром.

Панин  настолько  боялся  того,  что  их  разговор  подслушают  шпионы,  что  беседовал  с

царевичем в дворцовой бане. Ему (или кому-то другому) удалось убедить Александра в том, что «избавиться от несправедливого тирана» – задача благая для России. Александр дал свое

согласие на низложение императора, но он не хотел, чтобы его отца убили. «Чтобы сделать

омлет,