В массажном кабинете звучит усыпляющая музыка нью-эйдж.

Темноту нарушают расставленные повсюду свечи. Фред лежит в огромной соломенной колыбели, словно восьмидесятилетний младенец Иисус.

Миниатюрный таиландец лет пятидесяти раскладывает у него на спине раскаленные черные камни. Всякий раз при соприкосновении камня с кожей Фред тихонько стонет от боли.

Массажист улыбается, потом говорит по-английски с заметным акцентом:

– Сначала больно, потом хорошо.

– А потом снова больно, – отзывается Фред.

Медсестра берет у Фреда кровь.

В комнату заходит врач лет шестидесяти. Располагающее добродушное лицо.

– Как идут наши дела, господин Баллинджер?

– Дела идут. Не знаю куда, но идут.

Врач улыбается и останавливается рассмотреть физиономию Фреда. Надевает очки и внимательно его разглядывает.

– Дочь говорит, у меня апатия. Это заметно?

Врач улыбается:

– Хотите, выведем пятна лазером?

– Нет, а зачем?

– Они выглядят неэстетично.

– Но напоминают об одной важной вещи.

– О какой?

– Что в моей жизни полно темных пятен.

Врач улыбается, Фред тоже улыбается. Медсестра заканчивает брать кровь.

Фред смотрит в окно, из которого видно горную вершину. Гора без единого пятнышка выделяется на фоне невероятно голубого неба. Сейчас Фред серьезен.

В номере у Мика молодые сценаристы яростно спорят. Мик, окруженный морем бумаг, слушает их, не вмешиваясь. В комнату входит Фред, никто не обращает на него внимания. Все слишком возбуждены и заняты перепалкой. Он стоит и слушает их с бесстрастным видом.

Все говорят одновременно, но двое кричат громче других, свирепо нападая друг на друга.

Разумеется, это юноша и девушка, о которых Мик говорил, что они постепенно влюбляются.

– Дура, насмотрелась кино и забыла о том, что такое жизнь!

– Кино и есть жизнь! Ты только критиковать умеешь. Хоть бы раз тебя посетило вдохновение!

Юноша смеется и аплодирует с саркастическим видом.

Застенчивый сценарист, сидящий рядом с Миком, тихо комментирует происходящее:

– Точно!

– Вдохновение? Разве тебя не учили в киношколе, что никакого вдохновения нет? Все это выдумки. Не бывает вдохновения, ты просто вынашиваешь замысел.

– Точно! – соглашается застенчивый сценарист.

– Нет, вдохновение бывает, – возражает сценаристка, – просто у тебя нет таланта, ты не знаешь, что это такое.

– Точно! – поддакивает застенчивый.

Мик замечает, что сидящий рядом с ним застенчивый сценарист все время твердит одно и то же, и строго ему указывает:

– Ты что? Признаешь правоту всех и каждого?

– Конечно! Я неуверенный в себе, пугливый человек. Родители никогда меня не поддерживали. Любимым развлечением братца было меня колотить. Сестра дразнила меня лузером. У меня никогда не было девушки, я и сам не очень понимаю, какой я ориентации.

Мику смешно:

– Прекрати! Тебе меня не разжалобить.

– У моей тети полиомиелит.

Мик хохочет.

– Никогда больше не смей говорить мне, что у меня нет таланта, дура! – кипя от злобы, кричит первый сценарист.

– Тебе еще рано что-то вынашивать. Бездарь и паразит!

– Хватит, вы мне надоели, – прерывает их Мик. – Нам надо придумать финал, а вы тут зря время теряете, рассуждая о смысле жизни.

Фред вмешивается:

– Но ведь они правы. От смысла жизни зависит смысл мельчайших деталей.

Только теперь все замечают его присутствие.

– А, Фред, ты здесь. Слушай, я еще поработаю пару часов, потом зайду к врачу поболтать, а потом к тебе.

– Ладно.

С грустным и несколько разочарованным видом (на его слова так никто и не ответил) Фред выходит из комнаты. Мик обращается к сценаристам:

– Ну что? Кто придумал финал?

Слово берет юноша, до сих пор не вмешивавшийся в перепалку. У него длинная борода и растрепанные волосы. Типичный образованный, ироничный молодой человек. Он говорит мечтательно, словно описывая видение:

– Умирая, он еле слышно шепчет жене: “Не плачь, милая! Знаешь, плачущие женщины всегда казались мне легкомысленными и отталкивающими“.

Ссорившиеся юноша и девушка заговорщически глядят друг на друга и смеются.

Неуверенный в себе, пугливый сценарист несколько минут обдумывает предложение, а потом уверенно заявляет:

– Здорово!

Мик глядит на него с отвращением, потом говорит:

– Хрень собачья. Есть еще предложения?

Постояльцы отеля кажутся заторможенными, как под анестезией. Оглушительная тишина. Нарушает ее медленное копошение новых русских, которые с утра пораньше укладываются на лежаки позагорать, и неподвижно замершая в бассейне семейка чернокожих американцев.

В одном из уголков, под навесом, массажист работает прямо на улице. Двое подростков, переживающих гормональную бурю, слоняются вокруг и тайком подглядывают за красивой дамой, безвольно лежащей на кушетке. Даме делают массаж.

Постояльцев мало, все богачи.

Высоко в небе, на фоне ясных, величественных Альп, видно парашютистов.

Пара глубоких стариков дремлет в инвалидных колясках с моторчиком. Ухаживающие за ними восточные сиделки незаметны и тихи, как мыши.

Пятидесятилетний сын выполняет гимнастические упражнения вместе с дряхлым отцом.

В глубине парка отделенный от внешнего мира живой изгородью тучный латиноамериканец, опираясь на трость, раздает автографы разномастной кучке людей, которые зачарованно на него пялятся. Рядом с мужчиной его спутница – как всегда, заботится о нем, устанавливает очередность среди поклонников. Кто-то тайком снимает его на сотовый. Женщина сердится, решительно запрещает фотографировать.

Фред Баллинджер, растянувшийся на лежаке в белом халате, сосет конфетку и со спокойным интересом наблюдает ритуал раздачи автографов. Пальцами свисающей с лежака правой руки Фред потирает конфетную обертку, создавая законченный ритм.

На соседнем лежаке – Джимми Три, он тоже внимательно следит за латиноамериканцем, но его главным образом интересует ореховая трость. Неровная, узловатая, под старину.

Джимми оглядывается. Его взгляд привлекает нечто новое: мать мажет тринадцатилетнюю дочь маслом для загара.

Бледная, почти прозрачная девочка смотрит под ноги, словно охваченная болезненной стыдливостью. Потом, безо всякого повода, она начинает нервничать и яростно грызть ногти. Видимо, мать велит ей прекратить, потому что девочка злится, что-то выкрикивает, встает и быстро уходит.

Джимми с потухшей сигаретой во рту, не отрываясь, как энтомолог, следит за этой сценой.

Опираясь на трость и на жену, латиноамериканец возвращается обратно в отель через парк. Они проходят мимо пустынного теннисного корта, нечто привлекает внимание латиноамериканца: на поле лежит кем-то забытый теннисный мяч.

Фред и Мик у аптечного прилавка.

Фред невозмутимо ждет, Мик, со съехавшими на кончик носа очками, внимательно следит за тем, чтобы аптекарь ничего не перепутал.

Мужчина в белом халате выкладывает перед Миком упаковки разных лекарств, получается целая гора.

– Это все.

– Отлично. – Мик поворачивается к Фреду и только сейчас понимает, что тот ничего не купил. Он спрашивает неуверенно: – Тебе ничего не надо?

Фред, изображая сомнение, оглядывается, его взгляд падает на первую попавшуюся полку. На ней выложены разные сорта пластырей.

Фред берет первую попавшуюся упаковку и кладет ее перед аптекарем.

Мик внимательно следит за его действиями.

– Зачем тебе пластырь?

– Незачем. Куплю из солидарности.

Мик опять смотрит на гору лекарств, потом говорит про себя, но словно обращаясь к Фреду, – губы сжаты, непонятно, серьезен он или шутит:

– Да пошел ты…

На лице Фреда Баллинджера появляется сардоническая усмешка.

Фред и Мик прогуливаются по чудесной долине, вдоль луга, который справа граничит с леском, а слева – с южнотирольской деревушкой.

Они болтают о том о сем.

– По-твоему, почему мы уже много лет приезжаем сюда отдыхать? – спрашивает Фред.

– Всегда хочется вернуться туда, где был счастлив. Фред улыбается:

– Так мог ответить только киносценарист.

– Куда мне! Это слова Джона Чивера.

– Помнишь Джильду?

– “Джильду”? Фильм, что ли?

– Нет, Джильду Блек. Мы оба были в нее влюблены. – Джильду Блек?

– Джильду Блек.

Мик смеется:

– Нашел что вспоминать! С тех пор сто лет прошло.

– А мне кажется, что все было вчера. Я бы отдал двадцать лет жизни за то, чтобы с ней переспать.

– И сделал бы большую глупость. Джильда Блек не стоила двадцати лет жизни. Даже одного дня не стоила.

Внезапно Фред выглядит расстроенным и настороженным:

– А ты откуда знаешь? Ты с ней спал?

Мик, понимая, что сел в лужу, бормочет:

– Что? Что ты сказал?

– Ты прекрасно понял. Шестьдесят лет назад ты поклялся мне, что не спал с ней, потому что знал, что я ее люблю. А теперь говоришь совсем другое.

– Слушай, я должен тебе кое в чем признаться.

– Давай, валяй!

– Настоящая трагедия – поверь мне, это трагедия – в том, что я не помню, спал я с Джильдой Блек или нет.

– Ты серьезно?

– К сожалению, да. Клянусь!

– Ну, это все меняет.

– В каком смысле?

– Будь ты уверен в том, что переспал с ней, нашей дружбе конец. А так… скажем так, я готов жить с сомнением.

– В любом случае, если я переспал с ней и не помню об этом, значит, она не стоила двадцати лет жизни. Тебе так не кажется?

– Да, ты прав. Джильда Блек – для нас с тобой закрытая глава.

– Отлично. Ребята уже уехали?

– Твой сын решил пустить пыль в глаза: Полинезия!

– Знаю, у него деньги долго не задерживаются. Интересно, в кого он пошел?

– Точно не в тебя.

Мик смеется. Тишина. Внезапно Фреда охватывает беспокойство. Он вздыхает.

Мик замечает это:

– Ты что? До сих пор думаешь о Джильде Блек?

– Нет. Я думаю о том, что со временем человек все забывает. Я уже не помню своих родителей.