— Где вы живете на Лонг-Айленде? — поинтересовался Гай у Бруно.
— В Грейт-Неке.
Анна тоже жила на Лонг-Айленде, только подальше.
— Я зову свой дом конурой, — продолжал Бруно. — Он окружен зарослями собачьего дерева,[1] и все его обитатели чем-то напоминают побитых собак. Все, вплоть до шофера! — Он вдруг искренне захохотал и опять склонился над тарелкой.
Гай видел только его макушку с редеющими волосами и торчащий на лбу прыщ — чудовищно большой и отвратительный прыщ, который как-то не бросался в глаза с момента встречи в ресторане, зато теперь буквально притягивал взгляд.
— И почему же? — спросил Гай.
— Папаша умеет обласкать. Ублюдок… А вот с матерью у меня, как и у вас, все хорошо. Она приедет в Санта-Фе на пару дней.
— Прекрасно.
— Да, прекрасно! — воскликнул Бруно так, будто Гай с ним спорил. — Мы с ней отлично ладим. Сидим болтаем, играем в гольф. Бывает, даже на вечеринках вместе появляемся. — Он хохотнул с немного смущенным, но гордым видом и вдруг показал — ся совсем молодым и неуверенным в себе. — Вам, наверное, смешно?
— Нет, — ответил Гай.
— Одно плохо: своих денег у меня нет. Вообще-то, с этого года я уже должен получать собственный доход, но папаша меня его лишил! Переводит мои деньги себе в казну. Не поверите, денег у меня сейчас не больше, чем во время учебы на всем оплаченном. То и дело приходится у матери сотню просить.
— Ну почему же вы не позволили мне оплатить счет!
— Да нет, я не к тому! Я говорю, меня грабит собственный отец, как вам такое? А ведь это даже не его деньги, это наследство матери!
Он явно ожидал от Гая поддержки.
— А что же ваша мама, почему она не вмешивается?
— Папаша записал все на свое имя, когда я еще ребенком был! — хрипло воскликнул Бруно.
— А… — Гай подумал, что он не первый случайный знакомый, которого Бруно потчует обедом за свой счет и этой историей. — Почему же он так с вами поступает?
Бруно с безнадежным видом развел руками и спрятал их в карманы.
— Говорю же, ублюдок. Все под себя гребет. Заявляет, что ничего мне не даст, потому что я бездельник. Нашел оправдание! Просто он считает, что мы с мамой слишком хорошо живем, и ищет способы, как бы нагреть на нас руки.
Гай представил себе Бруно рядом с матерью, наверняка моложавой светской львицей, которая злоупотребляет тушью для ресниц и, как и сын, умеет покутить.
— А где вы учились?
— В Гарварде. Меня оттуда выперли на втором году. За пьянки и азартные игры. — Бруно передернул щуплыми плечами. — Вы-то небось не из таких. Ну да, я тунеядец, что с того?
Он разлил виски по бокалам.
— Я не называл вас тунеядцем.
— Зато папаша называет. Ему бы благоразумного сыночка вроде вас, все были б счастливы.
— Почему вы решили, что я благоразумный?
— Ну, вы серьезный, профессию себе выбрали, архитектором работаете. А мне вот не хочется работать. Мне это не нужно, понимаете? Я не писатель, не художник, не музыкант. Зачем человеку работать, если нет необходимости? Язву я себе наживу более приятным путем. Папаша вот уже нажил. Ха! Он все мечтает, что я продолжу его бизнес. А я ему говорю, что его бизнес, любой бизнес — это узаконенное перерезание глоток. Как брак — это узаконенный блуд. Разве я не прав?
Гай бросил на него ироничный взгляд и посыпал солью наколотый на вилку ломтик картошки фри. Он жевал не спеша, получая удовольствие от еды и даже в какой-то степени от общества Бруно — как будто наблюдал представление комедианта на далекой сцене. На самом деле мысли его занимала Анна. Временами мечты о ней, не оставлявшие Гая, казались более живыми и настоящими, чем окружающая действительность, которая лишь иногда пробивалась в его сознание острыми краями, отдельными картинками — как, например, царапина на чехле дорогой фотокамеры, длинная сигарета Бруно, затушенная в куске сливочного масла, разбитое стекло в рамке отцовского портрета, который Бруно однажды демонстративно вышвырнул из комнаты и теперь гордо этим хвастался… А ведь можно успеть повидаться с Анной в Мехико перед поездкой во Флориду. Если побыстрее утрясти дела с Мириам, полететь в Мехико самолетом, а потом самолетом же добраться до Палм-Бич. Эта идея не приходила в голову раньше, потому что раньше Гай не мог позволить себе такие путешествия. Но если контракт в Палм-Бич с ним все-таки заключат, почему бы и нет?
— Он запер в гараже мою машину! Вы представляете, насколько это оскорбительно? — Голос Бруно сорвался на визгливой ноте.
— Зачем?
— Да просто потому, что она была мне в тот вечер нужна! В итоге меня забрали друзья, так что ничего он не добился!
Гай не знал, что сказать.
— А он что, держит ключи у себя?
— Он забрал мои! Прямо из комнаты! Вот почему он меня так испугался. Даже из дому удрал с перепугу. — Бруно сидел вполоборота и грыз ноготь, тяжело дыша; потные пряди волос топорщились надо лбом, как антенны. — А все потому, что матери не было дома, при ней он бы себе такого не позволил, конечно.
— Конечно, — сам того не желая, эхом повторил Гай.
Весь их разговор был прелюдией к этой истории, в которой Бруно наверняка многое умолчал. Вот что скрывалось за покрасневшими глазами попутчика, за его грустной улыбкой — еще одна история несправедливости и вражды.
— Значит, вы швырнули его фотографию в коридор? — зачем-то переспросил Гай.
— Да, вышвырнул ее из комнаты матери. — Бруно подчеркнул три последних слова. — Он ведь сам ее туда поставил. Мама любит Капитана не больше моего. Капитан!.. Нет уж, брат, я его так не зову!
— Но почему он так себя с вами ведет?
— Не только со мной, с матерью тоже! Он не такой, как мы, — вообще не такой, как нормальные люди! Ему никто на свете не нравится. Он любит только деньги. Он перерезал много глоток и разбогател. Ну да, он умный, признаю. Но совесть у него нечиста. Вот почему он так хочет втянуть меня в свой бизнес — чтобы я тоже резал глотки и чувствовал себя сволочью!
Бруно судорожно сжал кулак, стиснул зубы, закрыл глаза. Гай даже подумал, что он сейчас заплачет, но Бруно разлепил припухшие веки и снова робко улыбнулся.
— Что, навел я на вас тоску, а? Просто хотел объяснить, почему собрался в такой спешке, не подождав маму. На самом деле я веселый парень, честное слово!
— Разве вы не можете уехать от отца, когда пожелаете?
Бруно как будто не сразу понял вопрос, а потом ответил спокойным тоном:
— Конечно, могу. Но мне нравится жить с матерью.
«А мать, видимо,