– А долго он тут еще пробудет, этот писарь? – тихо спросил Грэм, говоря в кружку. – А то мало ли, вдруг я надумаю чего записать…
Он слегка нахмурился.
– Папаша мой всегда звал это просто «доверенность». Никак не вспомню, как оно по-правильному-то называется.
– Смотря о чем идет речь, – уверенно ответил трактирщик. – Если только о твоем добре, это называется «распоряжение имуществом». А если о чем-то еще, это называется «изъявление воли».
Грэм изумленно приподнял бровь.
– Ну, по крайней мере, я так слышал, – пояснил трактирщик, опуская глаза и протирая стойку чистой белой тряпочкой. – Писарь упоминал что-то на этот счет…
– Изъявление воли… – пробубнил Грэм в кружку. – Думаю, я просто попрошу его написать доверенность, а там уж как он ее официально назовет, так пусть и будет.
Он поднял взгляд на трактирщика.
– Думаю, найдутся и другие, кто захочет чего-то в этом роде. Времена-то нынче какие…
На миг могло показаться, будто трактирщик раздраженно хмурится. Но нет, ничего подобного. Он стоял за стойкой таким же, как всегда, и лицо его сохраняло миролюбивое и дружелюбное выражение.
Коут небрежно кивнул.
– Он вроде говорил, что собирается открыть лавочку около полудня, – сказал он. – А то вчерашние события его несколько выбили из колеи. Так что, если кто вдруг явится раньше полудня, боюсь, ничего у них не выйдет.
Грэм пожал плечами.
– Да какая разница? Все равно до обеда в городке и десяти человек не останется.
Он отхлебнул еще пива и посмотрел в окно.
– День-то какой, все в поле будут!
Трактирщик, похоже, чуть поуспокоился.
– Он останется тут до завтра. Так что ломиться к нему прямо сегодня нужды нет. У него лошадь отобрали под Эбботсфордом, он теперь пытается добыть новую.
Грэм сочувственно цыкнул зубом.
– Вот не свезло так не свезло! Где ж теперь лошадь добудешь, когда уборка урожая в самом разгаре? Даже Картеру не найти замену Нелли после того, как этот паук напал на него у Старокаменного моста.
Он покачал головой.
– Все-таки как-то это неестественно, когда такое творится всего в паре миль от твоего порога. Вот в былые времена…
Грэм запнулся.
– Господь и владычица, я говорю словно мой папаша!
Он втянул подбородок и загудел басом:
– «Вот в былые времена, когда я был юнцом, погода была как погода, а не как теперь! И мельник не придерживал весов, и люди не лезли не в свое дело!»
Трактирщик грустно улыбнулся.
– А мой отец говаривал, что пиво было слаще и на дорогах было меньше ухабов.
Грэм тоже улыбнулся, но улыбка быстро исчезла. Он потупился, словно ему было не по себе от того, что он собирался сказать.
– Коут, я знаю, что ты не местный. Это тяжело. Некоторые думают, будто чужак и утро от вечера не отличит.
Он перевел дух, по-прежнему не глядя в глаза трактирщику.
– Но мне кажется, ты знаешь много такого, чего другие не знают. У тебя вроде как кругозор шире.
Он поднял голову. Взгляд у него был серьезный и усталый, под глазами залегли темные круги от недосыпа.
– Что, неужто и впрямь все так плохо, как кажется в последнее время? Дороги поганые. Людей на них грабят. Да еще…
Было заметно, что Грэм с трудом удержался, чтобы не взглянуть еще раз на пустое место на полу.
– Налоги эти новые, жизни совсем не стало. Парни Грейденов вот-вот лишатся своей фермы. Паук этот опять же…
Он отхлебнул еще пива.
– Неужели действительно все так плохо? Или я просто старею, как мой папаша, и теперь все кажется горше по сравнению с теми временами, когда я был мальчишкой?
Коут долго протирал стойку, словно ему не хотелось отвечать.
– Я думаю, жизнь всегда плоха, не так, так эдак, – сказал он наконец. – Может быть, дело в том, что только мы, пожилые, способны это заметить.
Грэм кивнул было, но тут же нахмурился.
– Но ведь ты-то не пожилой, верно? Я все время об этом забываю.
Он смерил рыжеволосого взглядом.
– Ну, в смысле, ты и ходишь как старик, и рассуждаешь как старик, но только ты не старик, верно? Могу поручиться, что ты вдвое меня моложе!
Он прищурился, глядя на трактирщика.
– Сколько тебе лет-то, а?
Трактирщик устало улыбнулся.
– Достаточно, чтобы чувствовать себя старым.
Грэм фыркнул.
– Ты слишком молод, чтобы кряхтеть и жаловаться. Тебе бы еще за бабами бегать и влипать в неприятности! Предоставь уж нам, старым пердунам, ныть о том, что мир нынче не тот и все идет насмарку!
Старый плотник отодвинулся от стойки и повернулся к двери.
– Я зайду сегодня поговорить с твоим писарем, когда у нас будет перерыв на обед. И не я один. Куча народу хочет обустроить свои дела официально, пока есть возможность.
Трактирщик сделал глубокий вдох и медленно выпустил воздух.
– Грэм!
Плотник, уже взявшийся за ручку двери, обернулся.
– Дело не только в тебе, – сказал Коут. – Дела действительно плохи, и нутром чую, что дальше будет хуже. Так что не вредно будет подготовиться к суровой зиме. И, быть может, позаботиться о том, чтобы суметь себя защитить, если дойдет до этого.
Трактирщик пожал плечами:
– Вот нутром чую.
Грэм сурово поджал губы и угрюмо кивнул:
– Что ж, рад, что не только мое нутро это чует.
Потом заставил себя улыбнуться и принялся подворачивать рукава рубашки.
– Однако пока светит солнце, надо косить сено!
* * *Вскоре заехали Бентоны с телегой поздних яблок. Трактирщик купил половину того, что они привезли, и весь следующий час занимался тем, что перебирал и сортировал яблоки.
Самые зеленые и крепкие отправились в кадки в подвале. Заботливые руки трактирщика выложили их ровными рядами, пересыпая опилками, и заколотили крышки. Более спелые отправились в кладовку, а побитые и помятые пошли на сидр. Их порезали на четвертинки и покидали в огромное жестяное корыто.
Пока рыжий перебирал и упаковывал яблоки, он выглядел спокойным и довольным. Но если приглядеться, было заметно, что, хотя руки его были заняты, глаза смотрели куда-то в пространство. И хотя он был спокоен и даже улыбался, улыбка эта была безрадостной. Он не мурлыкал и не насвистывал за работой. И не пел.
Управившись с переборкой, он поволок жестяное корыто через кухню к черному ходу. Стояло прохладное осеннее утро, за трактиром был маленький, уединенный тенистый садик. Коут вывалил четвертинки яблок в деревянный пресс и опустил массивную крышку на винте до тех пор, пока она не перестала свободно двигаться.
Коут засучил длинные рукава рубахи выше локтей, ухватился длинными изящными руками за ручки пресса и принялся крутить. Крышка пошла вниз, сначала сдавливая, потом дробя яблоки. Повернуть – перехватить. Повернуть – перехватить.
Если бы кто-то мог видеть Коута, он бы непременно заметил, что его руки не похожи на мясистые руки обычного трактирщика. Когда он тянул и толкал деревянные ручки, на предплечьях вздувались мышцы, тугие, как канаты. На коже виднелось множество накладывающихся друг на друга