– Какая ты женщина, Вика? – шутливо возражаю я. – От горшка два вершка. Ой, извини, я хотел сказать, у тебя молоко еще на губах не обсохло…
Наконец она громко вскрикивает, будто бы только что заметив мое появление, выключает музыку и поворачивается с гневным лицом.
– Это – подло!
– Что именно?
– Ты не имел права за мной подсматривать! Я ведь почти голая!
– Прости! Нужно было сразу дать пинка по твоей толстой попе?
– И совсем она не толстая!
– А какая же?
– Красивая!
Щурит на меня каштановые глаза…
Мы пьем на кухне чай.
– Был у Варшавского.
У Вики изумленное лицо.
– Ты шпионишь за мной?!
– Ты не поверишь, дорогая, – говорю я, – но иногда я захожу в издательство по своим делам, а не только для того, чтобы узнать, как ты льешь горячий чай на штаны сотрудников. Ты знаешь, что Игумнов уволил этого несчастного?
– Ничего, – мстительно произносит Вика, – не будет трогать меня сзади за мочку уха.
– Вика! – укоризненно говорю я. – Бедного парня уволили только за то, что он трогал тебя за мочку уха?
Она наклоняется ко мне через стол.
– Это моя самая эрогенная зона, чтобы ты знал. И он, скотина, это понял.
– Ну ладно, – равнодушно говорю я, – но Игумнов-то чего так возбудился?
– Ясен пень, – таким же равнодушным тоном отвечает она. – Потому что Игумнов влюблен в меня по уши.
– Скажи, есть на свете мужчины, которые в тебя влюблены, но хотя бы не по уши? Или совсем не влюблены?
– К сожалению, есть один… – вздыхает Вика.
– Кто же этот бесчувственный идиот?
– Это ты!
– Ну разумеется…
– Как тебе наш Пингвин Пингвиныч?
– Неглуп и добряк. Лестно отзывался о тебе как о профи. При этом разрешает поработать у меня секретарем.
– Щедро с его стороны. Но я еще подумаю…
– Куда ты денешься? В общежитие? К горячим кавказским парням?
– О-о! – смеется Вика. – А ты ревнивый, папик!
– Не смей называть меня папиком! – свирепею я. – Папики содержат молодых дурочек за постель, а ты не берешь у меня ни копейки. Кстати, на какие деньги ты покупаешь себе одежду?
– О-о! – смеется Вика. – На что только не пойдет девушка из бедной семьи, чтобы женить на себе богатого мужчину.
– Мужчина – это я?
– Серьезный вопрос, – задумчиво произносит она, – но я еще не нашла на него окончательного ответа.
Сегодня один – ноль в ее пользу.
– Знаешь, – почти не шутя говорю я, – когда- нибудь я убью тебя, но суд меня оправдает.
– Это почему?
– Он сочтет это допустимой мерой самообороны.
Между тем мой ежедневный кошмар продолжается. Он начался месяц назад, потом расскажу – по какой причине. Мы с Викой вслух читаем любовные романы. В роли чтеца-декламатора выступаю я, по ходу чтения высказывая свои замечания. Вика заносит их в свой блокнотик в розовой обложке.
Сегодня у нас – «Пленница султана». Книга американская, перевод ужасный, но Вике нужно написать резюме, от которого зависит, пойдет у Варшавского «восточная» серия или он откажется от нее.
Он сжал ее в объятиях. Губы их встретились. Поцелуй был долгий и страстный.
– Как ты красива, юная пери! – задыхаясь, бормотал он, освобождая ее от одежд.
– Я всего лишь слабая женщина, мой господин, – потупив взор, возражала она.
– Вика, я не могу читать этот бред.
– Не бред, а женская литература.
– Какая еще литература, я тебя умоляю! Это же типичные фантазии сексуально озабоченных домохозяек!
– Что ты имеешь против домохозяек?
– Я не против домохозяек и их сексуальных фантазий. Я против того, чтобы это считалось литературой.
– Читай! Ты мне поклялся, забыл?
– Как же, забудешь… – вздыхаю я.
– Пощади, мой господин!
Он вонзил в нее свой возбужденный ствол, но тут же наткнулся на преграду ее девичества.
– Вика, это за гранью добра и зла.
– Просто ты сексист и женофоб.
– Может, я сексист и женофоб, но какой, к дьяволу, возбужденный ствол? И как можно куда-то вонзить ствол? И ты можешь представить себе возбужденный ствол?
– Это – ты сейчас.
– Спасибо, милая.
– Прости, папик, я не хотела тебя обидеть. Я запишу твое замечание в блокнот? Мне оно кажется важным.
– Да, так и пиши: русский писатель Иннокентий Иноземцев пришел в ярость от возбужденного ствола.
– Я и ты – отличный тандем, папик!
– Не смей называть меня папиком!
– А как мне тебя называть? Кешей, как попугая? Иннокентием Платоновичем? Господином Иноземцевым? Выбирай сам. А пока – читай!
– Послушай, Вика! Не будем размазывать кашу по тарелке, пропустим страниц тридцать и перейдем к тому, ради чего все это пишется.
– Ты этого хочешь?
– По-моему, этого хочешь ты.
Не в состоянии больше сдерживаться, он излился в нее до последней капли, сотрясаясь всем телом.
– Почему женщины, – интересуюсь я, – когда дело доходит до секса, обычно используют это клише: «до последней капли»? Вам непременно нужно, чтобы мы оказались в вас целиком?
– А знаешь, ты прав, – неожиданно легко соглашается Вика. – Я тоже это заметила. Можно запишу в блокнот?
Ее лицо становится задумчивым.
– Как ты думаешь, папик, – говорит она, – может, это в нас что-то материнское?
Я сижу в кресле, Вика напротив меня на диване в своей классической позе, поджав коленки к голове и положив на них подбородок. Со стороны это так уютно! Но однажды я попытался посидеть в такой же позе, и через минуту у меня страшно заныли спина и затылок. Видимо, скелет женщин как-то по-другому устроен.
– У меня такое странное чувство, – говорю я, – будто я эту «Пленницу султана» уже когда-то читал. Хотя точно не читал.
– Это прапамять, папик, – авторитетно заявляет Вика. – В одной из прежних жизней ты был падишахом. У тебя было сто наложниц, но ты любил только одну из них. А она тебя ненавидела. Она изображала в постели страстную любовь, но втайне мечтала тебя убить. И вот однажды она пришла к тебе на ложе, спрятав в шароварах острый клинок. И когда ты хотел ею в очередной раз овладеть – чик! – отрезала твое орудие страсти. И ты умер от потери крови.
– Ты добрая девушка! Надеюсь, ее казнили?
– Отнюдь! Ты был плохой падишах, злой и жестокий, хотя не жадный почему-то. Все твои придворные были счастливы избавиться от тебя, и твой преемник эту девушку даже наградил.
– Не понимаю, откуда в тебе эти фантазии?
– Я же говорю: это – прапамять.
– Этой ночью ты стонала во сне.
– Во сне я дико занималась любовью сразу с тремя мулатами. Один из них был блондин и вылитый ты.
– Чушь! Я не мулат и не блондин.
– Я и говорю: ужасно странный был сон.
– И чем же закончился твой странный сон?
– Вдруг потекла кровь! Отовсюду – со стен, с потолка… Весь пол оказался залит кровью!
– Врешь. Начало твоего сна – из фильма «Эммануэль», а конец – из «Сердца ангела».
– Какой ты просвещенный, папик!
– Не смей называть меня папиком!
– Если честно, мне снилась мама.
– Прости… Почему ты не хочешь познакомить меня с ней?
– Потому что этого не хочешь ты…
Девочка продолжает думать и одновременно поправляет подол длинной ночной рубашки, натягивая ее на коленки.
– Я говорил тебе, чтобы ты не разгуливала