– Брось! – отмахнулся Соколов. – Индусы как тараканы. Они повсюду! Да еще умудряются своей мистической ерундой пудрить мозги цивилизованным людям. Теперь уже и англичане среди почитателей Кали попадаются! Англичане, французы и голландцы! Можете себе представить?
Я мог, но не хотел. Хотел есть. Поэтому огляделся по сторонам и озадаченно спросил:
– Как вы здесь только ориентируетесь?
– Бросьте, граф! Заблудиться в этом городе невозможно! – уверил меня Соколов. – Он весь окружен линией электрической конки и нарезан на районы радиальными бульварами, словно неаполитанский круглый пирог…
– Пицца, – подсказал Красин.
У меня заурчало в животе.
– Именно пицца! Все радиальные дороги ведут к площади Максвелла, – подтвердил Иван Прохорович и махнул рукой. – Она там. Не промахнетесь.
Я посмотрел в указанном направлении и обратил внимание на висевший над городом дирижабль.
– Кто-то на воды прилетел? – пошутил я, озадаченно потирая свежевыбритый затылок.
– Что? – проследил за моим взглядом Соколов. – Нет, это какой-то нувориш из Нового Света взялся финансировать реконструкцию амфитеатра. На днях состоится открытие, поэтому цены на проживание растут как на дрожжах!
Меня это известие оставило равнодушным, поскольку задерживаться в городе я не собирался. Пообедаю, дабы хоть немного унять резь в животе, и отправлюсь прямиком на вокзал.
– Не нувориш, а миллионер и меценат, – укорил товарища Емельян Никифорович. – Уж поверь, перестройка амфитеатра влетела ему в копеечку!
– Нет, это ты мне поверь! – вспылил Соколов. – Отобьет свое на рекламе с лихвой! Подобная публика в убыток себе ничего не сделает. Капиталисты…
– Давай не будем ссориться, – мрачно глянул в ответ Красин. – К тому же мы уже пришли.
И в самом деле: на фасаде двухэтажного особняка красовалась яркая вывеска: «Терем». Перед высоким гранитным крыльцом дожидались клиентов сразу несколько открытых колясок, а на входе гостей встречал слуга в синей поддевке, жилете и заправленных в начищенные ваксой сапоги штанах.
Моих спутников слуга знал и поспешно распахнул перед нами дверь. Емельян Никифорович задержался сунуть ему в руку мелкую монету.
Внутри оказалось шумно. Просторный зал с пальмами в кадках вдоль стен и огромной люстрой под потолком был наполнен гомоном голосов; играла музыка, кто-то пытался декламировать стихи. На глаза попалось несколько свободных столов, но Иван Прохорович повел нас на второй этаж. Там было не так многолюдно.
– Франция – это просто какой-то кошмар, господа! – объявил собутыльникам статный молодой человек с пышной шевелюрой вьющихся волос. – Грязь! Физическая и, что еще страшнее, духовная!
Мы прошли мимо к свободному столу, и тогда Соколов небрежно бросил:
– Шлак!
Я обернулся и присмотрелся к столь нелицеприятно охарактеризованному им господину.
– От слова «шлакоблок», надеюсь? – спросил после у Ивана Прохоровича. – Не в плане оценки творчества?
Мои спутники рассмеялись.
– А вам, граф, палец в рот не клади! – покачал головой Соколов. – На ходу подметки режете!
Подошел официант, принес меню на русском.
– Чего изволите-с? – поинтересовался он.
За последний год я изрядно подтянул свое знание языка, поэтому в написанных кириллицей названиях не путался. Заказал тарелку ухи, черный чай и большую сковороду жареной картошки. Мог бы умять за один присест и целого поросенка в яблоках, помешала развернуться ограниченность в средствах.
Соколов остановил свой выбор на сибирских пельменях и соленьях, к ним велел принести графин водки.
– Только холодной, – предупредил он. – Не как в прошлый раз. Пить невозможно было.
– Возьмем с ледника-с, – уверил его халдей.
Красин, тяжело отдуваясь, вытер платком покрасневшее лицо и ткнул пухлым пальцем в строчку с супом-пюре.
– Соленый арбуз и хлебную корзинку? – уточнил официант.
– Неси, – махнул рукой Емельян Никифорович и повернулся ко мне: – Лев Борисович, не просветите нас, чем зарабатываете на жизнь? Не сочтите за назойливость, просто это самый верный способ завязать разговор.
– Я не зарабатываю, я трачу, – нейтрально улыбнулся я. – Трачу матушкино наследство, путешествую по миру, смотрю новые страны, знакомлюсь с людьми…
– Это дело, – одобрительно кивнул Соколов. – А вот нам с Емельяном Никифоровичем приходится в поте лица на хлеб насущный зарабатывать.
– В поте лица – это про меня, – возразил Красин. – Вы же, Иван Прохорович, как попрыгунья-стрекоза, с места на место перелетаете.
– Ну, потею точно меньше вашего, – огладил русую бородку Соколов. – А что бегать приходится – так работа такая. Нашего брата ноги кормят. – Он повернулся ко мне и официальным тоном объявил: – Соколов Иван Прохорович, специальный корреспондент ряда ведущих российских газет и журналов. Помимо этого, публикую фельетоны под псевдонимом Голый король.
– Гол как сокол? Это от фамилии? – догадался я и потер подбородок. – Вот насчет короля не уверен. Что-то от Ивана к Цезарю?
– Два сапога пара, – фыркнул Емельян Никифорович. – Вам друг с другом точно скучно не будет.
– И какими судьбами здесь? – вежливо поинтересовался я. – Поправляете здоровье?
– Если бы! – горестно вздохнул Соколов. – На службе! – Он снял пробку с принесенного графина, налил себе стопку водки, потом зачем-то плеснул немного в чайное блюдечко и поинтересовался: – Лев Борисович, по маленькой?
– Пожалуй, воздержусь, – отказался я, с нескрываемым удивлением наблюдая за манипуляциями Красина, который положил в блюдце с водкой ломоть белого хлеба. – Жарко сегодня.
– Тут всегда жарко, – уверил меня Иван Прохорович. – Жарко, и не протолкнуться от известных личностей. А уж на открытие амфитеатра и вовсе весь бомонд собрался. Ожидается даже ее императорское высочество, слышали?
– Нет, – ответил я, нервно вздрогнув. Пересекаться со своей венценосной родственницей и тем паче ее окружением не хотелось абсолютно.
Обедаю – и сразу на вокзал. Без промедления.
Только вот не станут ли меня ждать именно там? Или даже не меня, а погибшего стюарда? Ведь он, без сомнения, намеренно выгадал время поджога, чтобы после прыжка с парашютом приземлиться в окрестностях Монтекалиды и укатить отсюда по железной дороге. Могут его встречать, могут.
Я погрузился в напряженные раздумья и едва не пропустил рассказ Соколова о причинах его пребывания в курортном городе.
– И вот меня посылают сюда светским обозревателем, – объявил Иван Прохорович, – а суточных выделяют – с гулькин нос. Не поверите, скоро начну милостыней побираться.
– Вашему брату к этому не привыкать, – сварливо отметил Емельян Никифорович, переворачивая хлеб. – Многие так и вовсе нормальным полагают сначала в газете человека грязью облить, а потом у него же на водку целковый занять.
На виске Соколова задергалась жилка, но он сдержался.
– У кого занимать-то? – криво ухмыльнулся репортер. – Творческий люд вечно без копейки сидит, это вам лучше меня известно.
– Известно, – подтвердил Красин и повернулся ко мне: – Лев Борисович, я в некотором роде литературный скаут.
– Рабовладелец, – вставил Соколов. – Писателей да поэтов поглавно и построчно скупает и перепродает. Проиграется бедолага в карты, а тут – Емельян Никифорович с людоедским предложением. Ну как ему отказать?
– Не преувеличивайте, – отмахнулся Красин, взял вымоченный в водке ломоть, разломил надвое и отправил в рот. – Ваше здоровье…
– Ваше! – Иван Прохорович отсалютовал ему стопкой и выпил водку.
Я отпил чая.
– Лев Борисович, вижу немой вопрос в ваших глазах, – усмехнулся Емельян Никифорович. – Я, видите ли, в некотором роде боюсь воды.
– Бешеный, – беззвучно рассмеялся Соколов, намекая на второе название бешенства – «водобоязнь».
– Совсем не пьете? – уточнил я.
– Совсем, – кивнул Красин, подцепил на вилку соленый груздь и отправил его в рот. Пожал плечами и принялся аккуратно нарезать на кусочки арбуз. – Привык уже, – спокойно произнес он после недолгого молчания. – Ем супы, восполняю недостаток влаги фруктами. Арбузы вот почти полностью из воды состоят. Но это – на закуску, а пару ломтей свежего съел – и хорошо.
Я не стал интересоваться обстоятельствами, приведшими к столь необычному выверту психики, спросил о другом:
– Но, Емельян Никифорович, что же тогда вы делали на озере?
Красин мрачно глянул на Соколова. Тот рассмеялся.
– Клин клином, граф! Клин клином! Это же элементарно! – объявил он. – Право слово, я был уверен, что прогулка по озеру легко избавит нашего дорогого Емельяна Никифоровича от его столь неудобной фобии. Вы даже не представляете, сколько усилий ушло, чтобы завлечь его на лодочную станцию!
– Карточный долг – это святое, – произнес Емельян Никифорович, с мрачной миной отправил в рот вторую часть пропитанного водкой ломтя и махнул рукой. – Наливай!
Я быстро расправился с ухой и отпил чая. Голод отступил, но лишь немного, поэтому, когда принесли жареную картошку, я постелил на колени салфетку и принялся набивать живот, абсолютно не интересуясь, насколько благовоспитанно это смотрится со стороны.
Бренчавшая уже какое-то время на первом этаже балалайка смолкла, заиграл оркестр. Отправлявший в себя рюмку за рюмкой Соколов быстро хмелел. Красин со своим смоченным в водке хлебом от него не отставал и, когда в очередной раз начали исполнять «Маруся отравилась», вдавил окурок папиросы в блюдце и решительно поднялся из-за стола.
– Закажу нашу, купеческую, – объявил он и зашагал к лестнице.
Я посмотрел на часы и поднялся следом, доставая бумажник.
– Пожалуй, мне пора.
На улице уже порядком стемнело, в ресторане включили главную люстру, но на втором этаже табачный дым продолжал плавать в легком полумраке, сюда свет особо не доставал.
– Стойте, граф! Стойте! – всполошился Соколов, который уже отчаялся всучить мне рюмку водки. – Сейчас вернется Емельян Никифорович, и мы покажем вам удивительное место, просто потрясающее!
– Не стоит, – отказался я и выложил на стол последнюю десятку.
Но уйти не успел. Внизу затянули: «Эх, полным-полна