— Ну что? — с напускным равнодушием — слишком напускным — спросил я. Первым спросил.
— Нет его. Мать говорит, в Харьков уехал. Завтра рано утром возвращается.
— Ну и слава Богу! — с облегчением вздохнула Ален.
— Ты думаешь, он тебя слышит? — не удержавшись, ехидно заметил Кондрат.
— Не богохульствуй, понял! — вновь заводясь, рыкнул я.
— Достали вы меня, — отмахнулся Кондрат; затем нехорошо сузил зрачки. — Вижу, Эрос, ты уже успел забыть…
— О чем? — я не решался взглянуть ему в глаза — знал, что он сейчас скажет.
— Как же ты быстро отрекся от двух богов. От таких разных богов.
— Сволочь! — я схватил Кондрата за грудки, но уже в следующую секунду Палермо оказался между нами.
— Пойдем выпьем, — он хрипел, как испорченный телефон.
Мы изрядно набрались в тот вечер. По-моему, даже не заплатили за последнюю бутылку портвейна — вслед нам какой-то мудак выкинул из кафе сумку Ален. Сумка сплошь была в бордовых пятнах, от пятен мерзко несло сивухой… Ален стало дурно тут же рядом, на троллейбусной остановке. Ален так дико рвало, что бабки, в столь поздний час еще торговавшие семечками, не рискнули вякнуть в ее адрес. Кондрат, платком вытерев ей лицо, увез домой на такси. Сволочь, он так и не открыл тех дребаных наручников!
Палермо сильно шатало, мне мерещился в каждом встречном парне мертвый Проун. Маршрутки все не было.
— Что ты об… всем этом дум… думаешь? — едва ворочая языком, сказал Палермо.
— Говно, — просто ответил я, пьяным взглядом всматриваясь в ночную даль. Черт, кого я там хотел подогнать?
— Ик, и мне не нравится, — икнул Палермо и обреченно покачал головой. Ну точно китайский болванчик.
— Не знаешь, чего Андрюха в Харьков подался? — зачем-то спросил я.
— Мать его сказала, на Барабашовский рынок, за дубленками — себе и сестре. В августе дубленки самые дешевые.
— Все равно с деньгами поехал, — автоматически вывел я.
— Что значит, с деньгами? — Палермо уперся в меня хмельными очами. На моих глазах взор его неумолимо трезвел и гас, подобно всем звездам мира, что потухнут через четыре часа, на рассвете. Тогда — я вспомнил — приходит из Харькова поезд.
— При чем тут деньги? — давно все поняв, повторил Палермо. Он хотел, чтобы я его обманул… Но я заорал как ненормальный:
— Говорю же: говно!!
— А что ты теперь можешь исправить?! — вопил в ответ ошалевший Палермо.
— Не знаю, — комок встал в горле, еще шаг и я расплачусь, как последний пацан. Еще шаг к осознанию полного своего бессилия…
— Стоп, по идее…
Что-то пришло мне на ум, какая-то мелочь, но я решил за нее зацепиться. В эти минуты даже собственный страх можно было принять за единственную соломинку.
— Не помнишь, был
