Было слишком рано, чтобы начинать утро с истязания пытками.
Прошло четыре дня с того момента, как Тесс появилась на моем пороге и не дала мне выбора, кроме как принять ее обратно. Принять ее пылающее пламя, несгибаемый дух и поразительную стойкость. Может, большее количество времени я и был властным подонком, но в тот момент, когда Тесс вошла в мою жизнь, я растерялся.
Я надеялся, что она не догадывалась, как влияет на меня, потому что я был напуган до чертиков, размышляя над тем, чем это могло грозить нам в будущем.
Обещания, которые она дала мне, по поводу того, что будет достаточно стойкой для меня; клятва на крови, которая связывала нас до тех пор, пока в наших венах текла кровь.
Прошло четыре дня с того момента, как моя жизнь бесповоротно изменилась, и с этого времени я испытывал постоянную, мучительную боль.
— Оставь это, — пробубнил я. Женщина была айсбергом для моей нерушимой клятвы. Моей торжественной клятвы, что я никогда не приму гребаную тьму или же не стану садистским ублюдком, как мой отец. Та же самая клятва, что останавливала меня от издевательств над беспомощными женщинами, как делал он. Но айсберг выигрывал — миллиметр за миллиметром, сантиметр за сантиметром. Его острые льдистые края протискивались между микротрещинами моей силы воли, делая их больше, делая менее возможным контроль над ними.
На протяжении четырех дней я успешно игнорировал все ее намеки в сторону секса. Воспоминания, как я брал ее на поверхности барной стойки в комнате отдыха, были все еще свежи в памяти. Тесс не могла даже сесть, не поморщившись от боли. Я знал, что ей больно, но она ни разу не пожаловалась. Я наблюдал за ней каждую секунду, как стервятник, что изучал слабости своей жертвы. Она думала, что смогла обхитрить меня, сказав, что ушибы нисколько не тревожат ее. Но они тревожили меня. Мужчину, который мог чувствовать аромат боли так, как будто это был опьяняющий запах духов — я знал правду.
Она сказала мне, что я не причинил ей боли, когда хлестал ремнем. Она лгала. Я истерзал ее до крови, ради всего святого. И я жил в неизменном состоянии борьбы, сражаясь с восхитительным удовлетворением от ее боли и нормами морали и ужасом от того, что я причиняю ей боль.
Я никогда не знал, откуда темные желания пришли ко мне. Мне кажется, что они были неизменной частью меня, заложены в моем ДНК.
Тесс не заслуживала того, чтобы ей причиняли боль — ни одна женщина этого не заслуживала. Но она по собственному желанию хотела преподнести мне свои крики. В надежде на то, что я совершенно не был уверен, могу ей дать.
Я, бл*дь, не должен был испытывать желание хлестать ее на протяжении всего дня, но я хотел. О, мать вашу, как же я этого хотел.
— Кью. Ты не можешь держать в себе все мысли, ты впустил меня в свою жизнь. Я вижу страдание в твоем взгляде. Ты же клялся, что будешь пытаться разговаривать со мной и впустишь меня в свои мысли. — Ее голос был переполнен болью, пока крошечные кулачки стискивали простынь в раздражении.
Мы оба дали обещания, и на данный момент, никто из нас не соответствовал им. Не то чтобы меня это волновало, я в свою очередь принял твердое решение положить конец нашей сделке. Она не была достаточно сильной. Я не обладал достаточной силой.
Ce sont les premiers jours, idiot. Détends toi (прим.пер. фр. Еще ничего толком не ясно, идиот. Просто расслабься).
Но, гребаный боже, я не мог расслабиться. Я не был достаточно силен, чтобы бороться с потребностью вести себя как больной ублюдок. Стоит только посмотреть, что я наделал, когда Тесс стала моей рабыней. У меня не было выбора, кроме как охотиться на нее, причинять ей боль, терзать ее.
Если бы я был более достойным мужчиной, я бы поднялся по лестнице наверх и приказал Франко немедленно убрать ее из дома. Теперь я находился в шаге от ожившей мечты — женщины, которая видела меня настоящего, принимала меня и хотела совместного будущего со мной, а все, на что я был способен, — это утопать в кошмарах о том, как я лишаю ее жизни.
— Я устал, — приглушенно пробормотал я. Смогла ли она распознать завуалированное признание в этих словах? Не прошло еще и недели с того момента, как я признал наши отношения, а я уже чувствовал себя чертовски усталым и измученным. Мне даже не нужно было спрашивать у нее — естественно, Тесс видела правду. Она видела все чертовски ясно.
— Тогда прекрати сопротивляться. Ты не прикасался ко мне с момента, как я вернулась к тебе. Может, мы и делим постель, но ты едва смотришь на меня, за исключением моментов, когда я сажусь на отшлепанную задницу, вздрагивая. Ты сейчас еще больше отстранился от меня, чем тогда, когда меня только продали тебе
Я издал рычащий звук в груди от комментария про продажу. Я ненавидел тех мудаков, что похитили и продали ее. Каждый раз, когда задумываюсь, что могло бы произойти с Тесс, если бы ее отдали другому, я так желаю разразиться гневом — сорвать с себя маску добропорядочного бизнесмена и окрасить свои стены их кровью. Я хотел послать в задницу все культурные деловые встречи с уголовниками. Я устал от этого дерьма.
Образы связанной, избитой, изнасилованной и убитой Тесс беспрерывно преследовали меня. Но ирония заключалась в том, что сейчас, я был тем мудаком, который был ответственен за ее ушибы. Но, разрешая себе использовать ее, я осознавал, что желаю предложить ей все, что у меня было, в обмен на страх и стоны от боли. Я не чувствовал себя достойным ее, я считал, что никогда не смогу расплатиться с ней за подарок, который она преподнесла мне.
Мои кулаки сжались, я задрожал от скрытого гнева. Гнев этот был направлен на меня самого.
Я чертов больной ублюдок.
Я глубоко вдохнул, впитывая в себя храбрость дать Тесс то, в чем она так нуждается — приоткрыть ей крошечную частичку моей испорченной души.
— Я не могу быть нежным с тобой. Я презираю ощущение того, что у меня сносит крышу, когда я наказываю тебя.
Все? Она удовлетворена? Я признался ей в тех вещах, от которых бы хотел очистить свою внутреннюю суть. Вырвать когтями тьму,