Он дошел до почты в глубине Сент-Джеймс-сквер. Между почтой и зданием клуба консерваторов Кейн заметил человека в старом дождевике, который стоял, прислонившись к стене. Кейн остановился.
— Добрый вечер, — приветливо сказал он.
— Давайте зайдем за угол, — отозвался человек. — Здесь не совсем удобное место для беседы.
— Пожалуйста, — ответил Кейн. — Для меня это место так же удобно, как и любое другое.
Человек в старом дождевике свернул за клубом консерваторов на узкую улицу и остановился в пятнадцати ярдах от бокового входа. Кейн подошел к нему.
— Я думаю, Фэнтон с вами переговорил? — спросил человек в старом дождевике.
— О, да, — ответил Кейн.
И в этих словах прозвучала какая-то странная завершенность. Они означали ту окончательность, которую вызывали у Кейна все слова, сказанные Фэнтоном. Ту окончательность, которая не оставляла места для размышлений.
— Гелвада в Суррее, — сказал человек. — Место — Туррельский лес. Я намерен связаться с ним как можно скорее. У него машина, и я думаю, что он сможет быстро вернуться в Лондон.
— Зачем же так торопиться?
— Почему бы и нет? Или вы намерены немного потянуть?
— Да нет, я не люблю тянуть, но не люблю и спешки, — сказал Кейн.
Его собеседник неопределенно пожал плечами.
— Я предполагаю, что Фэнтон вам ничего не рассказал о «Маратта Стар»? Мы эвакуировали детей в Канаду на кораблях, «Маратта Стар» один из них. Он погиб. Его потопила подводная лодка. Она ждала именно его. Это дело рук Моринс. Вот так. Можно ожидать и другого… Поэтому, я считаю, мы должны поторопиться.
Кейн кивнул головой, оглянулся. На улице никого не было. Он закурил.
— Все это может и так, — сказал Кейн после не большой паузы. — Но я не одобряю такой спешки. Представьте, что Эрни мчится на своей машине из Туррельского леса в Лондон. Наверняка, найдутся люди, которых заинтересует, почему это бельгийский эмигрант, простите, вольный бельгиец, носится на своей машине по всей стране в самое неподходящее время. И тогда у них возникнут вопросы.
Его собеседник в старом дождевике пожал плечами, он выглядел довольно усталым.
— Предположим, что возникнут, — сказал он.
— Предположим, возникнут, — повторил Кейн. — Слушайте, неужели вы не понимаете, что наверняка есть люди, которых передвижения Гелвады и мои интересуют так же, как и нас их передвижения. И в один прекрасный день они получат ответы на свои вопросы. Это большой риск. Такие, как вы и Фэнтон, ничем не рискуют, просиживают свои задницы в конторах и думают, что они славные ребята. У тех, кто вроде меня и Гелвады, все по-другому. Что тогда, а? Вы-то будете по-прежнему штаны протирать?
Человек в дождевике зевнул.
— Глупости, — сказал он. — Я бы не потерял свою левую руку, если бы просиживал где-то зад.
— Да, у вас свои проблемы, — уже мягче заметил Кейн, — но я все-таки настаиваю на том, что это глупо. Ладно, — он вздохнул. — Пока ничего не случилось, вряд ли вас заинтересует то, что я думаю. Так вы хотите звонить Гелваде?
— Да, я хочу дать ему несколько советов. — Человек в дождевике ухмыльнулся. — Фэнтон считает, что было бы неплохо покончить с этим делом сегодня ночью!
— Боже мой! Да разве можно, друзья, быть такими нетерпеливыми! — Кейн выплюнул окурок.
Не обратив никакого внимания на замечания Кейна, человек спокойно продолжал:
— Я думаю, Гелвада к девяти вечера уже вернется в город. И все будет в порядке где-то к полдесятому. Он подойдет в «Желтую бутылку» — это бар в Мэйфере. Вам бы я посоветовал позвонить туда без четверти десять, И если он встретит там того, кого должен встретить, то пойдете прямо из бара.
— Хорошо, — сухо сказал Кейн. — Это все?
— Да, все, — сказал человек в старом дождевике, как бы не замечая сухости в голосе Кейна. — Доброй ночи, Майкл. — Кейн кивнул и пошел по узкой улочке вниз к Сент-Джеймс-стрит.
Кейн стоял в темном подъезде театрального служебного входа.
Через какое-то время появился служитель и пригласил его пройти. Кейн быстро взбежал по ступенькам, прошел вслед за служителем по коридору и вошел в гримерную. Закрыл дверь и остался стоять, прислонившись к ней.
Валетта Фэлтон сидела перед гримерным столиком и подкрашивала брови. Кейн подумал, что она очень красива. У нее были тонкие черты лица, правильный нос, рот небольшой и чувственный. Кейн поймал себя на мысли, что на Валетту он мог бы смотреть часами — так она была хороша. Ее яркое кимоно слегка распахнулось.
— Не знаю, говорил ли это тебе кто-нибудь еще, Валетта, — сказал Кейн, — но у тебя самые красивые ножки, которые я только видел в жизни.
Она повернула к нему голову и улыбнулась.
— Да, в свое время некоторые говорили нечто похожее, но это было давно, месяцев десять назад, — сказала она и, указав Кейну кивком на стул, добавила: — Садись, Майкл.
Кейн неторопливо повесил шляпу на вешалку у двери и сел.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что не в последние десять месяцев? — спросил он.
Она взглянула на него искоса, сквозь длинные ресницы, и Кейн снова подумал, до чего же она хороша.
— Ты говоришь так, — сказала Валетта, — как будто хочешь казаться нескромным, — она снова улыбнулась. — Возможно, Майкл, ты забыл, что последние десять месяцев я была твоей любовницей.
Кейн озорно улыбнулся. В этот момент он напоминал мальчишку.
— Как я мог об этом забыть? — спросил он.
— Не знаю, — сказала Валетта, ее брови чуть приподнялись, — я не понимаю, почему ты считаешь, что мне могут делать комплименты другие люди, в то время, когда предполагается, что я влюблена в тебя.
— А, кажется, понимаю, — Кейн удовлетворенно кивнул.
Она отложила кисточку для бровей и повернулась к нему.
— Я бы хотела знать, — сказала она, — хотела бы знать… На самом ли деле ты такой циник, каким представляешься, или все это только поза?
— Настоящий циник никогда не будет притворяться, — сказал Кейн. — Зачем это ему? Да и тебе не восемнадцать лет. Поэтому притворяться циником, я думаю, глупо и смешно. Я считаю, что цинизм не может быть позой. Скорее это такая вещь, которую нам навязывают окружающие.
— Выходит, это я заставляю тебя быть циничным, Майкл?
— Нет, как раз наоборот, — улыбнулся он, — если бы не ты, то я бы погряз в пучине цинизма.
— Похоже, Майкл, что ты не видишь в жизни ничего хорошего?
— Так оно и есть, ничего постоянно хорошего в этой жизни нет.
— А я? Я же постоянно хороша. — Валетта снова взяла