Брат первый заскочил на веранду, юркнул в летнюю комнату и полез по крутой лестнице на чердак.

Я и сейчас боюсь высоты, а тогда приходила в ужас от любого подъёма. Я была «земной» девочкой – и на чердаке показывалась редко.

Но не уступать же всё интересное Гному! Обречённо взглянув на квадрат темноты, я стала подниматься по ступенькам, крепко, до белых костяшек, цепляясь за перила.

На чердаке было золотисто-сумрачно, пыльно, душно и пахло чем-то старым и забытым. Гном щёлкнул выключателем, и лампочка, которая свешивалась с потолочной балки ровно посередине чердака, тускло засветила, выхватывая из полумрака кружок пола под собой. Солнце робко заглядывало через три отверстия в треугольной стене под скатами крыши, затянутые паутиной толстой белой проволоки – чтобы не лазили кошки. Словно колонны, чернели две трубы печей, а вдоль стен стояли зимние санки, противни для сушки грибов, старый телевизор, коробки с одеждой, из которой мы с Гномом выросли, и другие как бы нужные вещи, обречённые на чердачную вечность.

В конце чердака белела дверь в маленькую комнату. Этим летом мы туда ещё не заходили.

– Вот здесь и живёт Бархата, – прошептала я, продолжая вчерашнюю игру.

Верхняя часть двери была стеклянной, занавешенной изнутри кружевным тюлем. Гном потянул дверь на себя, и мы зашли внутрь.

Здесь на полу, на газете, сушились луковки тюльпанов да в углу стоял перевёрнутый ящик. Вот и всё.

– Мне кажется, здесь невозможно жить, – сказал Гном.

– Приберёмся немного? – предложила я.

– А давай, – согласился брат.

До обеда кипела уборка. Мы собрали луковки тюльпанов и попросили маму найти для них другое место. Потом подмели пол, смахнули паутину со стен и затащили наверх ведро воды для мытья пола (неполное). Открыли окно и проветрили. Мама разрешила взять раскладушку и жёлтое покрывало. А я пожертвовала одну из маленьких вязаных подушек (обычно они раздавались гостям для игр на полу). Перевёрнутый ящик пододвинули к окну и накрыли куском старой скатерти – получился стол. Потом Гном притащил маленькую скамеечку, а я нарвала одуванчиков и поставила их на стол в стеклянной банке.

– Это комната Бархаты, – торжественно объявила я, когда мы закончили и повалились на раскладушку.

– А мы можем играть здесь? – спросил Гном.

– Да. Думаю, Бархата будет не против.

– А как она выглядит? – мечтательно глядя в потолок, поинтересовался Гном.

– А ты как думаешь?

Гном почесал затылок.

– С длинными-длинными волосами и в сером платье. Похожа на большую ночную бабочку.

– Такая она и есть, – подтвердила я.

Я встала с раскладушки, облокотилась на подоконник и выглянула из открытого окна. Прямо ко мне тянула ветви раскидистая черёмуха. Внизу – огород, потом забор, дорога. А дальше – водонапорная башня, рельсы-шпалы, за ними – трава-трава и другая улица. Хороший с чердака открывается вид! Только вот душно…

Крышу нагрело: золотой волк улёгся на шифер, и в чердачной комнатке, даже при открытом окне, нечем стало дышать. Бархате ночами здесь прохладнее, определённо.

– Надо спускаться, – вздохнула я.

– Не хочется, – протянул Гном. – А как Бархата узнает, что это мы прибрались в её комнатке?

– Напишем ей письмо! – решила я.

Моё первое письмо на чердак.

Здравствуй, Бархата.

Мы рады, что ты поселилась на нашем чердаке. Можно мы иногда будем приходить к тебе в гости?

Шушу и Гном

…Печатными буквами вывела я на листке в клетку. Больше ничего не придумала. Гном пририсовал цветок.

– А если мама найдёт письмо? – усомнился Гном.

– Спрячем его под ящик: он же не простой, а почтовый, и Бархата заберёт, – выкрутилась я.

Вечером папа с работы не пришёл. Но мы, в общем-то, не удивились: после ссор бывало такое и раньше.

Я занялась рукоделием: пришила на уголок пледа две чёрные пуговки и красную бусину.

– Это глазки и носик, – пояснила я брату, который наблюдал за мной со своей кровати, отложив руку робота после тщетных попыток вернуть её законному хозяину. – Бархата же сказала, что мой плед – дракон. А красный нос у него – как у оленёнка Рудольфа.

– А почему глаза ты тоже красной ниткой пришила? – спросил Гном.

Просто не люблю я нитку в иголку вставлять: трудное это занятие, а нос пришивала первым, вот она красная и осталась.

– Так надо. По… по фэн-шую.

Хорошо, что есть много спасительных слов, которыми можно прикрыть свою лень, например.

– Тогда пришей и моему пледу глаза и нос! – воскликнул Гном.

– Нет, – я прижала к себе жестяную банку с пуговицами.

– Но почему? – спросил недовольный Гном, прищуривая тёмные глаза-жуки.

– Твой плед – обычный плед. Бархата не говорила, что он тоже дракон. А глазки и носики нужны только пледам-драконам.

В конце концов, не всё же Гному! Я и так подарила ему Бархату!

– И мой плед – дракон, – буркнул Гном, однако за пуговицы драться не стал.

Всё-таки он тоже верил словам Бархаты, хотя сейчас это было и несправедливо по отношению к нему.

На самом деле я тайно горжусь своим братом и завидую ему одновременно. Он такой храбрый! И, кажется, ничего не боится! Не то что я, трусиха. Меня пугают высота, осы и замки́ в туалетах (один из них точно когда-нибудь заклинит). Особенно меня страшат общественные туалеты с незнакомыми замками. И, сидя на унитазе, я частенько представляю, что замок сейчас не откроется – и я буду дёргать дверь и позорно взывать о помощи. Услышит ли меня кто-нибудь? А если замок заклинит в кабинке вокзального туалета? Тогда поезд уедет без меня…

В то время меня ещё пугала Темнота. Приходит она ночью, садится в углы, расправляет подол чёрного платья. Теперь я её не боюсь: Темнота не таит ничего опасного. Ночные жители пушисты и мягки. Они кажутся страшными, но на самом деле безобиднее мухи. Не то что жители дневные. Под солнцем чувства нагреваются, бурля, рвутся наружу, и мы обижаем, сердимся, раним словами.

Ночные жители бесшумно перебегают из угла в угол, прячутся в шкафах, под кроватью, за шторами, легко шелестят, как мягкие бабочки.

Гном ровно дышал во сне. Он засыпал сразу, как касался головой подушки. Я завернулась в одеяло и плед с головой, оставив, как всегда, маленькую дырочку для дыхания. Жарко, душно… зато безопасно. Никто не утащит меня в темноту…

Под кроватью тихо скрёбся мой ночной жилец. Котти-Когти. Днём я о ней не вспоминала, но стоило лечь в постель… Мама выключала свет, и я оставалась один на один с подкроватным монстром. Он легко шебуршался, ожидая, когда покажется голая, желтовато-холодная в лунном свете пятка или коленка, – прямо медведь, стерегущий форель в ручье! Стоит забыться и оголить ступню, как меня схватит рука и утащит в пропасть под кроватью. Откуда я знала? Монстр как-то нашептал мне это ночью на ушко.

Я до мурашек на спине представляла прикосновение его склизкой руки. А вот монстра представить не могла. Только руку… Большущую, голубоватую, в