Ответ, вероятно, зависит от характера преступления, продолжительности тюремного срока и того, какая его часть еще не отбыта. В отношении карманника, получившего два года и отсидевшего из них половину, было бы жестоко настаивать на отбытии полного срока, если это обрекает заключенного на смерть в тюрьме вдали от родных. Но освобождение пожизненно осужденного за массовое убийство, отбывшего всего семь лет наказания, — совершенно другое дело. Как отмечали родственники жертв, Меграхи не проявил гуманности, планируя свое преступление. Почему же надо проявлять гуманность к нему?
Выступая перед парламентом Шотландии в защиту своего решения, Макаскилл не стал цитировать самую известную в английской литературе речь о милосердии — монолог Порции из шекспировского «Венецианского купца», который хорошо передал бы суть сказанного им. Порция признает, что Шейлок не обязан проявлять милосердие к Антонио, нарушившему условия уговора.
«Не действует по принужденью милость, — говорит она Шейлоку, — как теплый дождь, она спадает с неба»[1]. Иными словами, нельзя предписать милосердие или обязать к нему. Макаскилл признает, что Меграхи не проявил милосердия, но верно замечает, что само по себе это не причина отказывать в милосердии ему в его последние дни. Затем он апеллирует к понятиям гуманности, сострадания и милосердия как к установкам, «по которым мы пытаемся жить», и доказывает, что его решение находится в согласии с ценностями шотландцев.
Можно, и не без оснований, не соглашаться с решением Макаскилла, но следует признать, что, если у него не было никаких скрытых причин, им двигала одна из прекраснейших добродетелей, на какую только мы способны. И если считать, что Меграхи понес недостаточное наказание за свои преступления, то как относиться к тому, что произошло с бывшим лейтенантом Уильямом Келли?
В 1971 году Келли был осужден за убийство «не менее 22 вьетнамских гражданских лиц неустановленного возраста и пола». Он также был признан виновным в акте насилия с намерением убить вьетнамского ребенка. Но спустя три дня — да, именно дня! — после его заключения президент Ричард Никсон распорядился, чтобы его освободили из тюрьмы и позволили отбывать срок в комфортабельном доме с двумя спальнями. Он жил там с подругой и штатными помощниками. Через три года даже и эти ограничения свободы были сняты.
Келли всегда утверждал, что действовал согласно приказам. Капитан Эрнест Медина, его непосредственный командир, приказал сжечь деревню и отравить в ней колодцы, но нет доказательств, что имели место приказы убивать гражданское население, — и, конечно, если такие приказы отдавались, нельзя было их выполнять (Медину оправдали по обвинению в убийстве).
Недавно шестидесятишестилетний Келли, до того десятки лет отказывавшийся от публичных комментариев, сказал, что не было дня, когда бы он не ощущал раскаяния «за случившееся в Милай». Встает вопрос, насколько более склонны простить Келли родственники убитых в Милай, чем родственники жертв в Локерби — простить Меграхи.
Project Syndicate, 31 августа 2009 годаДумая о мертвых
ТОЛЬКО ЧТО Я ОПУБЛИКОВАЛ КНИГУ о моем деде по матери Давиде Оппенгейме. Житель Вены еврейского происхождения, он входил в круг Зигмунда Фрейда, а позднее — Альфреда Адлера. Хотя дед всю жизнь интересовался исследованиями человеческой психики, угрозу нацизма он недооценил и не успел покинуть Австрию до ее аннексии Германией. Депортированный в перенаселенное, голодающее гетто Терезиенштадта, там он вскоре и умер. К счастью, мои родители покинули Вену вовремя. Им удалось уехать в Австралию, где после войны родился я.
От деда сохранилось много писем и заметок. В одной из них он задается вопросом: что такое хорошая жизнь? Специалист по классической филологии, Давид Оппенгейм рассматривает этот вопрос в контексте античного текста, отрывка из первого тома Геродота, где говорится о поездке Солона, мудрого афинского законодателя, к легендарно богатому царю Лидии Крезу. Устроив для Солона увеселения и услышав о его путешествиях, Крез спрашивает его: «Кого из виденных тобой людей ты назовешь самым счастливым?» Он ожидает услышать о себе, счастливейшем из всех, — богатейшем из правителей самого великого и многочисленного народа, но Солон разочаровывает его, назвав афинянина по имени Теллус. Озадаченный, Крез желает знать причины такого выбора, поэтому Солон рассказывает о ключевых моментах жизни Теллуса. Он был достаточно богат, жил в процветающем городе, вырастил прекрасных сыновей и от каждого из них дождался внуков. Он умер славной смертью, пал в бою в тот самый миг, когда враг был обращен в бегство. Афиняне оказали ему высочайшую посмертную честь, торжественно похоронив на том месте, где он погиб.
Дед извлекает из этой истории суть — представление Солона о счастливой жизни, которое складывается из десяти составляющих:
1. Мирное время в процветающей стране.
2. Жизнь достаточно долгая, чтобы увидеть третье поколение.
3. Нерастраченная мужская доблесть.
4. Приличный достаток.
5. Хорошо воспитанные дети.
6. Уверенность в продолжении рода через многочисленных здоровых внуков.
7. Быстрая смерть.
8. Победоносная демонстрация силы.
9. Торжественные похороны.
10. Имя, увековеченное в памяти граждан.
Два последних пункта свидетельствуют, что для Солона качество жизни человека зависит и от того, что с ним происходит после смерти: как его похоронят и как будут вспоминать. Но не потому, что Солон верил, будто после смерти можно откуда-то сверху посмотреть, по какому разряду тебе устроили похороны. Нет оснований приписывать Солону веру в какую бы то ни было загробную жизнь, а я безусловно в нее не верю. Но всегда ли скептическое отношение к загробной жизни равно уверенности, что, когда жизнь окончена, сделать ее лучше или хуже уже невозможно?
Размышляя об этом, я колеблюсь между двумя взаимоисключающими позициями: либо для нас имеет значение только то, что воздействует на наше сознание, то есть то, что мы так или иначе переживаем сами, либо удовлетворение наших предпочтений имеет значение независимо от того, узнаем ли мы о нем, более того — независимо от того, произойдет ли оно при нашей жизни. Первый взгляд, которого придерживаются классические утилитаристы вроде Иеремии Бентама, более прямолинеен, и некоторые его аспекты легче защищать с философских позиций. Но представим себе такую ситуацию. Год назад ваша коллега по университетской кафедре узнала, что у нее рак и ей осталось жить не больше года. После такого известия она берет отпуск за свой счет и целый год пишет книгу, вобравшую в себя идеи, над которыми она работала все десять лет вашего знакомства. Наконец этот изнурительный труд завершен. На пороге смерти она приглашает вас к себе и вручает распечатанный текст. «Хочу, — говорит она, — оставить по себе такую память. Пожалуйста, найди издателя для моей книги».
Вы поздравляете ее с окончанием работы. Она утомлена и слаба, но, очевидно, довольна, что передала дело в ваши руки. Вы прощаетесь. На следующий день вам звонят, чтобы сообщить, что