Элизабет подошла к окну и отодвинула занавеску.
– Света в окнах нет, но… О Джеймс! ДЖЕЙМС! – внезапно взвизгнула она.
В два прыжка я подлетел к ней.
– Там… Я видела какой-то проблеск, – испуганно пролепетала Элизабет.
– Где? Кроме фонаря, ничего не горит.
Она показала на дом Дарнли.
– Мне точно не почудилось. Неясный свет, он зажегся всего на секунду, в той самой комнате, где миссис Дарнли…
Я тщательно осмотрел хорошо знакомый пейзаж. Мы жили на краю небольшой деревеньки близ Оксфорда, и дорога, проходящая слева, заканчивалась как раз возле наших владений. От нее вела в лес и там исчезала грязная проселочная тропа, по сторонам которой находилось еще по одному дому. Правый принадлежал Уайтам, левее же, на самом перекрестке, располагался мрачный и неприветливый особняк Дарнли из красного кирпича. Вход в это высокое здание с остроконечной крышей скрывала внушительная изгородь, а по стенам вилась грязноватая мантия плюща. Единственной усладой для глаз служила великолепная плакучая ива. Она смягчала тревоги куда больше, чем богатое разнообразие тисов, сосен и других хвойных деревьев по другую сторону дома, в ветвях которых мрачно завывал ветер. Тягостное впечатление от этого зловещего участка ощущалось почти физически, и моя сестра со свойственным лишь ей воображением окрестила его «Грозовой Перевал». Само здание в одночасье приобрело дурную репутацию за год или два до начала Второй мировой войны. Джону тогда еще не исполнилось двенадцать.
Его отец, Виктор Дарнли, управлял собственной фабрикой, и жизнь у них текла как по маслу: дело процветало, а в семье царили мир и согласие. Виктор очень гордился сыном и женой, приятной, скромной женщиной, которую в нашей деревне уважали все. Однажды, вернувшись октябрьским вечером из Лондона, Дарнли-старший застал свое жилище в необычайной тишине. Отсутствие Джона удивления не вызвало: он иногда заигрывался у друзей, однако супруга в такой час почти всегда находилась дома. Виктор поспрашивал соседей, но женщину никто не видел, и к тому времени, когда он нашел сына и вернулся к себе, стояла уже глубокая ночь. Он обыскал дом самостоятельно. Одна комната на верхнем этаже, переделанная под кладовку, была заперта изнутри. Охваченный ужасом, Виктор взломал дверь. Картину, представшую перед его глазами, он так никогда и не смог забыть. Жена лежала на полу в огромной темной луже. Пальцы правой руки сжимали кухонный нож, на обоих запястьях кровоточили раны. Все ее тело будто изрезал мясник. Поскольку засов на двери задвинули, а окно заперли изнутри, единственным объяснением могло служить самоубийство. Но какое самоубийство!
Возможно, у миссис Дарнли случилось помутнение рассудка, внезапный и крайне жестокий приступ. Ни одна душа, включая ее мужа и сына, не смогла придумать хоть сколь-нибудь рациональное объяснение ее поступку. И, как ни прискорбно, с того дня Виктор Дарнли впал в глубокую депрессию. Молчаливый от природы, он превратился в совершенного затворника, у которого оставалось немного сил лишь на уход за садом и домашнее хозяйство. Бизнес стремительно пришел в упадок, и единственным выходом стала сдача дома внаем. Виктор с сыном переселились на первый этаж, а два верхних заняли квартиранты. С последними, впрочем, дела тоже складывались не лучшим образом. Первые двое жильцов без предупреждений и объяснений съехали через полгода. Затем наступила война, и здание отошло под нужды армии, что, конечно же, повлекло за собой вечную беготню взад-вперед. Когда, наконец, на землю пришел мир, Виктор вновь сдал верхние этажи, на сей раз молодоженам, с восхищением мечтавшим устроить там семейное гнездышко. Но и их счастье долго не продлилось: новоиспеченная супруга быстро угодила в больницу с нервным срывом и отказалась возвращаться в дом. Туда заселялись и другие пары, но ни одна из них надолго не задерживалась. Причины отъезда оказывались на удивление схожими: подозрительная атмосфера, туманные предчувствия, возрастающее напряжение и – не в последнюю очередь – странные звуки, доносившиеся с чердака. В итоге особняк приобрел зловещую славу, а у Виктора наступили трудности с поиском новых жильцов. Два этажа оставались незанятыми четыре месяца, но, кажется, наконец-то туда решились въехать некие супруги Латимер. Эта новость стала плодотворной темой для деревенских пересудов.
– Свет погас, но я определенно видела какое-то движение в четвертом окне, там, где миссис Дарнли покончила с собой. Эй, Джеймс! Вставай! Чего ты молчишь?
– У тебя богатое воображение. Ты же знаешь, в ту комнату не ступала ничья нога с тех пор, как…
Сестра резко перебила меня:
– Я тут подумала, Джеймс… Ты знаешь ту пару, которая к ним въезжает?
– Мистер и миссис Латимер, вот и все, что мне удалось выведать. Ни одна душа их здесь еще не видела. Если бы кто-нибудь знал хоть каплю больше, с той скоростью, с какой разносятся слухи по нашей деревне, маме давно бы уже растрезвонили.
Элизабет вздрогнула, отодвигаясь от окна.
– У меня мурашки от этого дома. Никогда даже не спрашивай меня, хотела ли бы я там жить! Бедный Джон! Ему вообще не везет, правда? Сначала мать потеряла голову и наложила на себя руки, а сейчас и у отца шарики за ролики заехали. Удивляюсь, как он еще окончательно не тронулся. Ужасное место!
– Верно, но у Джона стальные нервы. Он не терял самообладания даже во время бомбежек, и…
Она вновь прервала меня:
– Джеймс, хватит уже. Пожалуйста, давай больше не будем затрагивать эту тему. Война кончилась три года назад, и мне тяжело ее вспоминать.
– Да я не о том. Я всего лишь хотел сказать, что Джон – приличный, серьезный малый, на которого всегда можно рассчитывать. Он смог бы сделать счастливой любую девушку.
– Не хочу ничего слушать! Я знаю, к чему ты ведешь! Мне он очень нравится, но…
– Но ты любишь Генри. Ты любишь его, он любит тебя, вы любите друг друга, и оба боитесь в этом признаться. – Я натянул плащ. – К счастью, у тебя есть старший брат, а он вечно берет на себя всю грязную работу!
Элизабет положила руки мне на плечи и посмотрела в глаза одновременно с благодарностью и тревогой.
– Только не будь слишком прямолинейным, Джеймс, а то он подумает, что я тебя подослала.
– А ведь ты даже не планировала! – сердито огрызнулся я. – Не волнуйся, не с полным тупицей живешь. Обставлю все в лучшем виде. Можешь идти сообщать родителям о помолвке!
С этими словами я вышел из дома.
Глава 2
Кошмарный сон
Я взял с собой ключ на случай, если вернусь очень поздно, но уже за порогом меня охватило тревожное предчувствие.