Ее взгляд и голос были все такими же спокойными…
– Ты тоже хочешь меня?
– Ну, мы же хотели еще раз обговорить это дело, а ты… ведь ты прекрасна. – Смотря на нее в лунном свете, он отчасти сказал правду.
Она закрыла глаза, полные слез, и пробормотала:
– Да, давай попробуем еще раз.
Окно они оставили незакрытым и незанавешенным. Лунный свет крапинками освещал смятое постельное белье и неодетые тела.
– Прости, – произнес он, – я думал, что это доставит тебе удовольствие.
– Я тоже надеялась, – ответила она. – Это не твоя вина.
Все-таки некоторое время он пытался ее возбудить, до тех пор, пока Телец не сдержался и не удовлетворил своего желания. Из-за постоянного воздержания для нее акт оказался болезненным.
– У нас был беспокойный день, – сказал он. – Может, завтра утром?
– Нет, лучше будем отсыпаться. Встреча будет долгой.
– И все же…
– Будем искренними перед Богами и перед самими собой – я постарела.
«Бодилис моложе всего на год или два! – мелькнуло у него в голове. – А она была бы мне рада».
– С Сореном ты испытала бы другое? – голос был словно не его.
Ланарвилис открыла глаза и села.
– Что ты сказал?
– Ничего-ничего, – отозвался он, тут же пожалев об этом. – Ты права, нам действительно следует поспать.
Он уловил холодность в ее голосе:
– Ты осмелился вообразить… будто я и он… могли совершить святотатство?..
– Нет, ни за что на свете, конечно же, никогда. Грациллоний тоже сел, перевел дух, положил ей руку на плечо.
– Мне следовало молчать. Я молчал много лет. Но кажется, я вижу и слышу лучше, чем ты представляешь. Вы любите друг друга.
Она уставилась на него сквозь подсвеченную луной тьму.
Он криво улыбнулся.
– Почему это должно меня возмущать? Боги соединили ваши судьбы еще до того, как я достиг Иса. Ты была мне верна. Это все, о чем может просить центурион.
– Ты все еще не перестаешь меня удивлять, – задумчиво сказала она.
– В самом деле, я не стану обижаться, если ты и он…
Ее охватил ужас. Она закрыла ему рот ладонью.
– Тихо! Ты почти богохульствуешь!
Как раз это его и не волновало. Он осознавал, как устал.
– Хорошо, больше не будем об этом говорить.
– Лучше не стоит. – Она легла. – Лучше попытаться заснуть. Сорен и я, мы оставили эти чувства позади. Для нас уже слишком поздно.
II
– Нет, – произнесла Кебан. – Не делай этого.
– Что? – Будик уронил руки с ее талии и отступил. – Опять?
– Прости, – печально ответила она. – Мне нехорошо.
Солдат уставился на свою жену. После нескольких дней полевых работ он пришел домой весь горя, сразу как Админию дали отпуск.
– В чем дело? Лихорадка, боль в животе, что? Кебан склонила голову.
– Мне нездоровится.
Будик рассматривал жену. Она стояла, ссутулившись; живот выпятился, желтоватая кожа на щеках обвисла, образовался двойной подбородок, но по сравнению с тем, какой она стала за последние четыре-пять лет, мало что изменилось. Не изменились ее грязные, исчесанные волосы, кисловатый запах немытого тела, испачканное платье, которому требовалась штопка. Хотя тело под ним, глаза и губы были все еще привлекательными, и об этом он помнил.
– Ты обычно не так уж слаба, – пробормотал он, – и в то же время тебе нездоровится. Тогда пойдем в постель. Много времени это не займет, а потом ты и отдохнешь.
– Нет, ну пожалуйста, – захныкала она. – Если б я только могла, но прошу тебя, не сегодня.
– Но почему?
Женщина собралась духом и возразила:
– А если меня вырвет в тот момент, когда ты будешь во мне? Прости, но меня тошнит, а твои запахи – твое дыхание, этот твой сыр, – может, завтра, дорогой?
– Вечно завтра! – крикнул он. – Ты больше не в состоянии раздвинуть для меня ноги? Будучи блудницей, ты проделывала это для любой деревенщины.
Кебан отпрянула к стене. Муж кружил по комнате. Груда вещей, разбросанная одежда, немытая посуда казались серыми от пыли.
– Может, хотя бы в доме у меня будет порядок, чтобы мне не было стыдно приглашать своих друзей? – продолжал кричать он. – Нет? Ну делай, как знаешь.
Женщина бросилась подметать.
– Будик, я люблю тебя.
Дальше он слушать не пожелал, гордо вышел и захлопнул за собой дверь.
Под нестерпимо палящим солнцем улица жила в своем стремительном потоке. Он пробирался вдоль ее извилистой узкой полосы по запущенному району, где они жили. Когда его окликали знакомые, он здоровался с ними кратко. Велико было искушение остановиться и поболтать, ведь многие из них были женщины, соседские жены и дочери. Но это бы привело к грехам, проблемам, может, к жутким ссорам. Найти бы дешевую проститутку в Рыбьем Хвосте или на здешних извилистых улочках. Кебан поймет. Она не будет спрашивать, где он был. Но ее слезы не дадут ему сегодня спокойно уснуть.
Будик остановился.
– Прости меня, Иисусе, – по латыни изумился он. – Что я творю?
У него пульсировало в области поясницы. Раскаяние ему было бы кстати. Но согласно учениям Церкви, Бог не торгуется. Это язычники Иса жертвами откупались от Тараниса, Лера, похотливой Белисамы; но Господь Бог принимал лишь те приношения, что совершались с кающимся сердцем.
Будик повернулся на пятке и быстро зашагал, почти побежал, по направлению к Форуму.
До чего отвратительно цветной и веселой была толпа, клубившаяся и кружившаяся на его мозаичном полу, вокруг резервуаров Огненного фонтана, меж колоннад публичных зданий! Мимо прошел купец в роскошной тунике, военный моряк, весь в металле, преисполненный чувства собственного достоинства. Девушка с полной рыночной корзиной на голове задержалась перекинуться шуткой с молодыми ремесленниками, которые шли на работу. Госпожа из суффетов в сопровождении слуги, на ней мантия из превосходной голубой шерсти, отделанная эмблемами луны и звездами из белого золота; худощавое лицо склонилось над ручным хорьком, которого она несла на руках. Распутница, одетая во все блестящее и прекрасная, как Венера, завлекала посетителя-озисмия, который выглядел не столько богатым, сколько изумленным. По ступеням библиотеки, неся свитки, должно быть, полные тайных знаний, спускался ученый. Продавец предлагал копченых устриц, чесночных улиток, пряные фрукты и медовые пирожные. Рядом, держась рука об руку, раскачивались в унисон пьяный сакс и скотт в килте, сошедшие на берег с торгового корабля. Сквозь болтовню и гул журчала музыка. Она доносилась со ступеней храма Таранила от труппы исполнителей, что и одеты были вызывающе, и вели себя так же. Пели флейта и свирель, звучала арфа, бил барабан, девушка исполняла страстные строфы, а другая, в бесстыдной полунаготе, едва ли напоминавшей египетский стиль, звенела на своей трещотке и кружила в танце. Чуть ниже стояли молодые люди, глазели, гикали, бросали монеты и аплодировали.
Христианин силой прокладывал себе дорогу вперед. В церкви он оказался один.
Этот