Как-то я спросил отца, работавшего за пишущей машинкой, откуда к нему приходят все идеи. Он повернулся и слегка заплетающимся от виски языком ответил:
— Вопрос не в том, откуда они приходят, а куда уходят.
— И куда же?
— Ко всяким петушилам вроде Фоя Чешира. Они крадут твои идеи, наваривают на них капитал, а потом на голубом глазу приглашают тебя на вечеринку по случаю запуска «своего» проекта.
Одной из идей, которую Фой украл у отца, был мультфильм «Черные коты и джазующие детки», который перевели на семь языков и показывали по всему миру, так что в конце девяностых у Чешира уже было достаточно денег, чтобы купить домик своей мечты посреди зеленых холмов. Отец слова злого не сказал о Фое на людях, особенно на заседаниях клуба, ибо, если повторить его же слова, «наш народ нуждается в чем угодно, но только не в обмене колкостями». И несколькими годами позже, когда Лос-Анджелес вышвырнул Фоя вон как провинциала (каковым он всегда и был), и потом, когда тот начал спускать деньги на наркоту и конопатых креолок, а потом его обманула продюсерская компания, а налоговое управление отобрало в счет уплаты долга все, кроме дома и машины, отец продолжал молчать. И когда, приставив револьвер к виску, раздавленный и потерянный, Фой позвонил отцу, умоляя применить к нему заклинание ниггеров, чтобы отговорить от самоубийства, отец честно соблюдал врачебную тайну. Он никому не говорил ни про ночные кошмары Фоя, когда тот просыпался весь в холодном поту, ни про его слуховые галлюцинации, ни про его диагноз (нарциссическое расстройство личности), ни про трехнедельное пребывание в психиатрической клинике. В ту ночь, когда мой отец, убежденный атеист, умер, Фой читал молитвы и причитал над ним, прижимая к груди его безжизненное тело, — и вообще вел себя так, будто кровь на его белоснежной рубашке «Хьюго Босс» была и его собственной. Но я-то видел, что, несмотря на весь пафос и возвышенные слова о символичной гибели моего отца, в глубине души Фой радовался, что вместе со смертью тот унес с собой все его тайны, и что, может быть, теперь ему удастся осуществить свою робеспьеровскую мечту — возглавить Клуб интеллектуалов «Дам-Дам» как черный эквивалент Клуба якобинцев.
Пока дам-дамовцы обсуждали варианты вкрадчивой мести за убийство друга, я объявил заседание закрытым и вытащил отца на улицу, перекинул тело через лошадиный круп, так что голова и ноги свесились вниз, как в фильмах про ковбоев. Дам-дамовцы немного повозмущались, что я унес мученика без групповой фотографии на память, а потом мне перегородили дорогу полицейские машины. Я плакал и ругался. Я кружил по перекрестку, угрожая, что любой, кто посмеет приблизиться, получит копытом в лоб. Тогда все стали звать Заклинателя ниггеров. Но Заклинатель ниггеров был мертв.
Кризисный переговорщик капитан Мюррей Флорес сотрудничал с моим отцом. Он хорошо знал свою работу и не собирался подслащивать пилюлю. Приподняв голову моего отца и посмотрев на него, он огорченно сплюнул на землю и произнес:
— Ну что тут скажешь?
— Вы могли бы рассказать мне, как это случилось.
— Это «случайно» вышло.
— Прямо-таки и «случайно»?
— Ну, если честно… Твой отец притормозил на красный. Потом зажегся зеленый, но машина перед ним не сдвинулась с места. Это был автомобиль офицеров в штатском: Ороско и Медина патрулировали улицы, и им пришлось заниматься бездомной женщиной. Светофор уже несколько раз поменялся с красного на зеленый, но машина продолжала загораживать движение. Твой отец не выдержал и поехал на красный свет, объехал полицейских, крикнув в их адрес что-то, а офицер Ороско выписал ему штраф и сделал строгое предупреждение. И тогда твой отец сказал…
— «Либо штраф, либо предупреждение, вы не имеете права на то и другое одновременно». Это слова Билла Рассела[38].
— Ну да, тебе ли не знать своего отца. Офицеры возмутились и вытащили оружие, а твой отец побежал, как любой нормальный человек. Они четыре раза выстрелили ему в спину, и он замертво упал на перекрестке. Теперь ты все знаешь. Позволь мне закончить свою работу. Этим делом займется полицейское управление штата и накажет виновных. А ты отдай мне тело.
И я задал капитану Флоресу вопрос, который много раз в жизни задавал мне отец:
— Вы знаете, скольким сотрудникам управления полиции Лос-Анджелеса давали срок за убийство при исполнении?
— Не знаю.
— Правильный ответ — ни одному. Никто не понесет ответственности, поэтому я забираю отца.
— Куда?
— Я похороню его за домом. А вы можете исполнять свой долг сколько угодно.
До этого я никогда не слышал полицейского свистка. Только в кино. Капитан Флорес дунул в свой медный свисток и махнул рукой, требуя, чтобы полиция, Фой и остальные дам-дамовцы отошли в сторону. Преграда распалась, и я медленно двинулся во главе небольшой похоронной процессии в сторону Бернар-авеню, 205.
Отец мечтал выкупить землю, на которой мы жили. «Пондеро́са» — так он ее называл. «Ипотека, усыновление детей другой расы — все это для слабаков, — любил повторять он, просматривая каталоги недвижимости, книги по безналичному инвестированию, просчитывая на калькуляторе варианты сделки. — Когда все получится, напишу об этом в своих мемуарах… Двадцать тысяч мы наберем легко… Заложим драгоценности твоей мамы за пять-шесть тысяч… И даже если нам придется платить штраф за досрочное снятие средств с твоего образовательного счета, мы уже соберем кучу денег, и земля вместе с домом будет у нас в кармане».
Никаких мемуаров отец не написал, только придумывал названия, которые выкрикивал из душа, трахаясь с какой-нибудь девятнадцатилетней «университетской коллегой». Отец высовывал голову из ванной, окутанный парами горячей воды, и спрашивал, что я думаю об «Интерпретации ниггеров». Или вот еще, мое любимое: