Пассажиры, занявшие места в голубом микроавтобусе этим воскресным утром, представляют вполне предсказуемый набор национальностей и возрастов. Группа франко-канадцев из Монреаля во главе с директором радиостанции по имении Пьер Руа — «маккартниевским» человеком во всем вплоть до ухоженных кончиков ногтей: «Я — Близнецы, как и он, я тоже левша, и мою первую девушку звали Линда».
Пара двадцати-с-чем-то-летних девушек, соответственно из Дублина и Тисайда (последняя, несколько стыдясь, признается, что вообще-то предпочитает Джорджа). Супружеская пара Бернард и Маргарет Скиамбарелла, оба на пятом десятке, живут рядом, в Уиррале, на чеширском берегу Мерси, — они здесь со своей двадцатиоднолетней студенткой-дочерью. Несмотря на то, что оба — закоренелые битловские фанаты, раньше на этой экскурсии они были только однажды. «Так всегда и бывает, когда что-то совсем близко, правда же?» — говорит Маргарет.
Мы отправляемся и едем вдоль возрожденной портовой набережной Ливерпуля, минуя с одной стороны старый портовый бассейн, теперь облепленный эспрессо-барами и бутиками, а с другой — викторианские доходные дома, теперь переделанные в престижные апартаменты с видом на реку. На углу Джеймс-стрит расположена бывшая штаб-квартира пароходства White Star, где когда-то в 1912 году представитель компании стоял на балконе и зачитывал через мегафон потрясенной толпе список погибших с «Титаника».
Вещательные технологии столетней давности, как оказывается, были гораздо надежнее нынешних. «Ребята, извините, — слышатся первые слова нашего водителя, — автобус только что из сервиса, CD-плеер еще не подключили. Это значит, что, к сожалению, наши достопримечательности останутся без музыкального сопровождения».
Итак, мы отбываем из «Битл-сити» в тишине: через осаждаемый уличными бандами Токстет, мимо великолепных чугунных ворот в Сефтон-парк, по Смитдаун-роуд, где мать Пола училась на медсестру. Поворот налево выводит нас на Куинс-драйв и бывший семейный дом Брайана Эпстайна, который, ко всеобщему стыду, никто не посчитал достойным статуса национального достояния.
«Так, ребята, — говорит наш водитель, — мы сейчас подъезжаем к месту, которое вы все узна́ете. Жалко, что нельзя пустить запись „Penny Lane“ для полного эффекта».
Не все ли равно? В коллективной памяти эта песня звучит громче и отчетливей, чем из самых ультракачественных динамиков. Пенни-лейн в наших ушах и в наших глазах, даже если сегодня утром «голубое небо окраин»[4] цветом скорее напоминает серую половую тряпку.
«Penny Lane», которая считается шедевром Пола, оказалась спаренной с шедевром Джона, «Strawberry Fields Forever», на самом ценном с художественной точки зрения поп-сингле из всех когда-либо изданных. И Пенни-лейн как достопримечательность конкурирует с местом старого здания Армии спасения на Строберри-филд за титул самой посещаемой битловской святыни Ливерпуля. На протяжении многих десятилетий его уличную табличку похищали так часто, что местные власти начали просто писать имя краской на стене. Установленная позже «вандалозащитная» табличка оказалась ненамного надежнее старой.
Название песни Пола всегда хранило редкое, неизъяснимое очарование — в нем слышался отзвук невинной эпохи пятидесятых, когда в Британии по-прежнему оставались в ходу большие медные однопенсовые монеты, часто еще викторианской чеканки, кондитеры продавали за пенни шоколадные батончики (так называемые «жвачки»), а женщины ходили не пи́сать, а «потратить пенни» (цена посещения общественного туалета). Однако на самом деле улица получила свое название в честь Джеймса Пенни, ливерпульского работорговца XVIII века. Да и песня по сути описывает не столько Пенни-лейн, сколько площадь Смитдаун-плейс, где сама улочка (которая к тому же больше связана с Джоном, чем с Полом) выходит на ряды магазинов и где находится кольцо нескольких автобусных маршрутов.
Перечисленные в тексте детали пейзажа никуда ни делись, и каждая мгновенно включает в голове у любого из нас звуки ностальгического фортепиано, старинных духовых, порхающего соло на трубе-пикколо. Здесь по-прежнему есть парикмахер, «выставляющий фотографии всех голов, которые он имел удовольствие знать»[5], хотя на фото уже давно не прически «под Тони Кертиса» или «утиные гузки» и имя на вывеске больше не Биолетти, как в детстве Пола, а Тони Слэвин. Здесь же находится и отделение банка Lloyds TSB, где у банкира, наверное, тоже отсутствует «макинтош» (в смысле плащ, а не ноутбук), и за спиной у него сегодня смеются, возможно, даже чаще.
Вот транспортный островок, где за остановкой «хорошенькая медсестра» вполне могла бы «продавать маки с лотка» (и мы все без исключения знаем, что это была за медсестра). Налево, дальше по Мэзер-авеню, по-прежнему стоит пожарная часть, где и сегодня какой-нибудь пожарный в шлеме с гребнем мог бы наблюдать за временем в песочных часах, надраивая свою «чистую машину» и храня «в кармане портрет королевы»[6].
Дома, где Пол и Джон провели свое детство, отстоят друг от друга меньше чем на милю, но принадлежат разным предместьям, и их разница в статусе по-прежнему хорошо видна. Если Эллертон, по крайней мере в этой части, состоит в основном из муниципального жилья для рабочих, то Вултон — это зажиточный анклав для фабричного начальства, специалистов с хорошей зарплатой и профессуры из Ливерпульского университета. Когда Джон познакомился с Полом в 1957-м, контраст был в тысячу раз заметней.
После нашего маккартниевского пролога мы возвращаемся на голубом микроавтобусе к привычному порядку старшинства. Первая остановка — «Мендипс», полуотдельная вилла с псевдотюдоровскими архитектурными деталями, где Джон, пресловутый «герой рабочего класса»[7], провел свое безукоризненно буржуазное и довольно избалованное отрочество на попечении твердохарактерной тети Мими.
Только через два часа мы покидаем тенистые бульвары Вултона, спускаемся по Мэзер-авеню и паркуемся у дома 20 по Фортлин-роуд. Еще один, такой же, как наш, микроавтобус ожидает предыдущую группу, которая только сейчас выходит на улицу через крошечный палисадник. В возбужденных разговорах можно услышать французскую, испанскую и русскую, или, может быть, польскую, речь. «Well, she was just seventeen…» — запевает мужской голос с голландским акцентом. «You know what I mean»[8], — откликается интернациональный хор.
Для современных британских ушей выражение «муниципальное жилье» обычно ассоциируется с низшими слоями общества, однако в первые годы после Второй мировой эти дома, строившиеся и субсидированные местными властями, воспринимались как чудо-рывок из трущобной тесноты и антисанитарии.
Номер 20 по Фортлин-роуд — классический пример муниципальной блокированной застройки: два этажа, ровный (в пятидесятые это означало: ультрасовременный) фасад, большое окно внизу, два поменьше сверху, входная дверь с остеклением под клиновидным козырьком. Несмотря на статус национального памятника, ему не полагается одна из круглых синих табличек, которые раздает «Английское наследие»