— Я ученый, миколог, — начал Лиам. — Изучаю грибы, грибки, плесень.
Китано кивнул и ответил:
— Мой отец тоже был ученым. Орнитологом. Изучал в основном сорок, но дома держал голубей. Мать говорила, что он любит птиц больше ее.
— Моя жена то же самое говорит обо мне и грибах.
Китано едва заметно улыбнулся.
— Я слышал, что ваши родители погибли в Нагасаки. Мне очень жаль.
— Многие погибли. С обеих сторон. — Китано по-птичьи наклонил голову. — Профессор Оппенгеймер сообщил интересный факт. Оказывается, удар планировали наносить не по Нагасаки, а по Кокуре. Но Кокуру затянуло облаками, и пилотам приказали сменить курс.
Лиам попытался вообразить, каково сознавать, что участь твоей семьи решила перемена погоды. Война — вереница трагических совпадений.
Лиам перешел к делу:
— В отряде 731 вы участвовали в разработке узумаки. Как вы создавали различные штаммы?
— Я не биолог. Я был инженером, осуществлял надзор за испытаниями. Они научились каким-то образом совмещать признаки, видоизменять грибы, придавать им свойства других грибов. Смешивали разные споры и специальные химикаты. Я не знаю, какие именно.
— Кислоты? Щелочи?
— Не знаю.
— Они работали в перчатках?
— Да. В резиновых. И в масках, если препарат попадал в воздух.
— Как это происходило?
— Узумаки вводили марута и ждали, когда наступит бешенство.
— Марута?
— Заключенных называли марута — бревна.
— Почему бревна?
— Официально считалось, что база отряда 731 — лесопилка и мы распиливаем бревна. Сколько мы запрашивали бревен, столько и привозили. Достаточно было подать заявку.
Лиам с трудом подавил в себе отвращение к допрашиваемому. Все та же бюрократия геноцида, как в немецких лагерях смерти и экспериментах доктора Менгеле, — людей превращали в кукол из мяса и костей, гоняли туда-сюда, терзали, травили, как крыс.
Китано продолжал:
— Зараженных просили подышать на предметное стекло, после чего доктора выводили на стекле споры. Попыток делалось много, но в конце концов удалось получить вариант, который был очень заразен и передавался дыханием. Мы назвали этого марута «праматерь узумаки».
— Сколько было попыток?
— Три или четыре сотни.
— То есть в ходе испытаний вы убили сотни людей?
— Прежде чем мы получили респираторный вариант узумаки, умерли восемьсот семнадцать человек. Но существовали и другие программы. В общей сложности мы распилили десять тысяч марута.
— Десять тысяч?! Как вы могли? Это же бесчеловечно, чудовищно!
— Может быть. Хочу лишь заметить, что с участниками экспериментов обращались как полагается, хорошо кормили — не то что в лагерях военнопленных. Обычно патоген вводили, варьируя дозу по определенной схеме. Затем наблюдали за ходом болезни. Такой метод давал хороший эффект. Различные штаммы можно было без конца скрещивать. Наиболее смертоносные тщательно отбирали, вводили заключенным и выращивали культуру из крови тех, что умерли первыми. Как только у больного появлялись симптомы, с него постоянно снимали показания — температуру, кровяное давление, время реакции. Некоторых анатомировали.
— После смерти?
— Нет. Живыми.
Лиам пришел в ужас.
— Господи! Это еще зачем?
— Для полноты картины. Обезболивающие средства, а также смерть вызывают в организме биохимические изменения, влияют на кровь, органы.
— Но это же бойня! Бесчеловечное, садистское истребление!
— Это научные исследования, господин Коннор. Очень важные научные исследования.
Китано говорил об опытах на людях, как о вивисекции лягушек. Лиам сделал глубокий вдох, стараясь не отвлекаться.
— На ком производились опыты?
— Одни были лазутчиками, другие — преступниками. Остальные — китайские гражданские лица, которых отлавливали прямо на улицах в окрестных городах. Солдаты сгружали марута и тут же отправлялись за новой партией.
— А вы их убивали.
Китано снисходительно улыбнулся.
— Такую нам поставили задачу, господин Коннор, — разработать новое оружие, испытать его. Ученые отряда 731 ничем не отличались от ваших физиков, работавших над созданием ядерной бомбы. Сейго Мори ничем не отличался от американского пилота, уничтожившего Нагасаки.
Китано подался вперед, положив руки в наручниках на стол перед собой.
— Сейго Мори был добрейшим человеком, его все любили. Его отец, фабричный рабочий, погиб, когда Сейго исполнилось три года. Он нередко рассказывал мне о том, как нянчились с ним мать и старшая сестра, ведь он остался единственным мужчиной в семье. Сейго хотел стать поэтом и при этом даже не думал прятаться от смерти.
Лиам задал вопрос, который давно дожидался своей очереди:
— У вас должен иметься способ нейтрализовать узумаки, защитить Японию.
— Нет.
— Но если узумаки проникнет в Японию, погибнут миллионы ваших соотечественников. Вы ведь понимали, чем рискуете?
— У нас не было выбора, узумаки — последний шанс. Его предстояло использовать, когда все средства исчерпаны, в ситуации, когда Японии нечего больше терять. Узумаки — это, как у вас говорят, оружие судного дня. Стоит один раз выпустить — и его уже не остановить.
Группа моряков стояла на палубе «Северной Дакоты», подняв головы вверх.
Лиам проследил за их взглядами, но не смог обнаружить ничего, кроме ясного голубого неба. Он передал Сцилле содержание разговора с Китано. Майор, в свою очередь, рассказал последние новости с «Вэнгарда». Положение только ухудшилось. Капитан никого не выпускал на палубу во избежание распространения узумаки, но группа матросов, скорее всего инфицированных, захватила оружие и забаррикадировалась в палубной надстройке. Троих, пытавшихся их остановить, они уже застрелили. Лиам взвился, услышав, что зараженные находятся на верхней палубе. Рано или поздно споры подхватит ветром или течением, и зараза перекинется на следующий корабль.
Лейтенант еще раз посмотрел на участок неба, на который показывали пальцами моряки. Прошла добрая минута, пока он сообразил, в чем дело.
Поначалу он заметил лишь медленно движущуюся в небесном просторе темную точку.
— Нет! — закричал Лиам. — Только не это!
Сцилла схватил бинокль.
— Чертов гусь! — воскликнул он.
Корабли находились в сотнях миль от земли. Птицы иногда не появлялись целыми днями. Но этот гад уверенно летел прямо к ним.
— Пошли отсюда, — сказал Лиам.
Он взглянул на «Вэнгард». На баке продолжалась осада надстройки, в которой под открытым небом засели мятежные моряки. Группа захвата сосредоточилась в средней части корабля и пошла в атаку, стреляя и выкрикивая ругательства. Обе стороны вели себя так, словно выжили из ума.
Сцилла застыл на месте, следя за гусем в бинокль.
— Лети отсюда, лети, — приговаривал он.
Теперь Лиам уже мог разглядеть птицу получше — широкие крылья, мерные взмахи. Гусь постепенно приближался, медленно снижаясь. Лиам пытался мысленно внушить ему команду отвернуть в сторону.
— Лети себе куда-нибудь, — приговаривал он, — только не к нам.
Гусь не послушался. Птица выбрала наихудший вариант — повернула к «Вэнгарду», снижаясь, уменьшая радиус витков и описывая в воздухе невидимую спираль. Наконец камнем ринулась вниз, зависла на мгновение в воздухе и мягко опустилась на палубу «Вэнгарда».
— Черт! — выругался Сцилла.
Лиам заметил в окуляры, как один из матросов прицелился в птицу.
— Нет-нет! Не стрелять! — крикнул Лиам, как будто его могли услышать на другом корабле. — Брезент! Накройте его брезентом!
Матрос выстрелил, промахнулся.
Гусь улетел.
В погоню за гусем отправили быстроходный крейсер и эсминец, приказав им поддерживать постоянный радиоконтакт. Двигаясь на максимальной скорости в тридцать пять узлов, они все