отель, который был за углом. Нэш взял двухкомнатный номер с общей ванной и, расписываясь в журнале, краем глаза следя за Поцци, отметил, как тот на секунду расплылся в блаженной ухмылке. Это Нэшу понравилось, поскольку означало, что Поцци в него поверил и возблагодарил судьбу. В конце концов, все на свете зависит от режиссуры. Два часа назад жизнь Поцци висела на волоске, а теперь он стоял во дворце и глазел по сторонам, изо всех сил сдерживая идиотскую улыбку. Будь контраст поменьше, Нэшу не удалось бы произвести такого эффекта, но что было, то было, и сейчас, увидев этот съехавший на сторону рот, он понял, что своего добился.

Номер им дали на седьмом этаже (Поцци в лифте сказал: «Счастливое число»), а когда они поднялись и портье, получив чаевые, ушел, Нэш позвонил заказать обед. Два бифштекса, два салата, два жареных картофеля и две бутылки «Бекса». Пока он разговаривал, Поцци отправился в ванную принять душ и дверь за собой закрыл, но не на защелку. Нэш посчитал это добрым признаком. Он послушал, как гудит вода в кранах, потом переоделся в белую чистую рубашку и вырыл из чемодана деньги, которые туда переложил из перчаточного отделения (четырнадцать тысяч долларов, в обыкновенном прозрачном пластиковом пакете). Потихоньку он вышел, спустился на первый этаж и положил тринадцать тысяч в гостиничный сейф. После чего двинулся не прямиком к лифту, а сначала к киоску в холле и купил колоду игральных карт.

Когда Нэш вернулся, Поцци уже сидел у себя в комнате. Обе двери в ванную, разделявшую спальни, были распахнуты, и Нэш увидел, как тот развалился в кресле, замотанный в два или три белых полотенца. По телевизору шла субботняя дневная киношка, на этот раз про кунфуистов, и, когда Нэш просунул голову в дверь сказать, что пришел, Поцци показал ему на экран и сказал, что, наверное, нужно будет начать брать уроки у Брюса Ли.

— Сморчок вроде меня, — сказал Поцци, — а ты только смотри, как он раскидывает всех этих гадов. Если бы и я так умел, хрена с два у меня бы что вчера отобрали.

— Как себя чувствуешь? — спросил Нэш.

— Все болит, но переломов вроде бы нет.

— Значит, будем надеяться, выживешь.

— А то! На скрипке, может, уже и не смогу играть, но выжить вроде как точно выживу.

— Сейчас принесут обед. Если хочешь, можешь пока надеть мои штаны. Поедим — пойдем что-нибудь тебе купим.

— Хорошая мысль, однако. Я тут как раз сидел думал про то, что, кажется, все же не так у нас жарко, чтобы ходить в римской тоге.

Нэш швырнул ему синие джинсы, под стать красной футболке, и Поцци опять стал похож на ребенка. Чтобы не падать, штанины ему пришлось закатать.

— Классный у тебя гардеробчик, — сказал он. — Ты что, ковбой из Бостона?

— Со смокингом подождем, посмотрим сначала, как ты умеешь себя вести. Не хватало, чтобы ты мне его заляпал кетчупом.

Привезли обед на тележке, где погромыхивали тарелки, и они оба сели за стол. Поцци с энтузиазмом взялся за бифштекс и жевал с увлечением, но минуты через две вдруг отложил нож и вилку, будто утратив к еде интерес. Откинувшись к спинке стула, он обвел взглядом комнату.

— Забавно, как вдруг возьмешь и ни с того ни с сего что-то вспомнишь, — сказал он сдавленным голосом. — Я здесь, знаешь ли, уже был, потом, правда, забыл напрочь. Это было сто лет назад.

— Если сто, то, значит, совсем в детстве, — сказал Нэш.

— Ага, совсем. Мы сюда приезжали с отцом, в конце года, на выходные. Мне было, наверное, одиннадцать или, может, двенадцать.

— С отцом? А где была мать?

— Осталась дома. Они разошлись, когда мне еще года не было.

— Ты жил с матерью?

— Ага, в Ирвингтоне, в Нью-Джерси. Там я и вырос. Мрачный, задрипанный городишко.

— С отцом часто виделся?

— Да я даже понятия не имел, что он у меня есть.

— А потом в один прекрасный день он приехал и свозил тебя в «Плазу».

— Ага, примерно. Правда, тогда он приехал не в первый раз. В первый он так появился, что перепугал до ужаса. Дело было посреди лета, мне было восемь, и я сидел у нас на крыльце перед домом. Мать была на работе, и вот я и сидел один, лизал замороженный сок на палочке, апельсиновый, и смотрел на улицу. Даже не спрашивай, с какой я стати запомнил, что сок был апельсиновый, — просто помню, и все. Вот как будто сейчас держу в руках. День был жаркий, и я сидел со своей сосулькой и думал: когда долижу, возьму велик, съезжу к Уолту, к приятелю, и мы на заднем дворе у него пообливаемся из шланга. Сосулька моя начинает таять, каплет мне уже на ногу, и тут вдруг у нас на улице появляется белый «кадиллак» и медленно так ползет. Вот же была машина. Новенькая, чистенькая, фары с защитной сеткой, диски белые. Дядька за рулем будто бы заблудился. Притормаживал перед каждым домом — голову из окошка высунет и смотрит, где номер. Я слежу за ним, весь обляпался, и тут он подъезжает и останавливается. Как раз перед нашим крыльцом. Выходит из «кадиллака», идет по дорожке в шикарном белом костюме и широко так мне улыбается. Сначала, когда я его увидел, то подумал, что это Билли Мартин. Ты ведь знаешь этого тренера — бейсболист. И я думаю про себя: с чего бы это ко мне приехал Билли Мартин? Может, хочет взять в команду, на подхват? Господи Иисусе, чего только, блин, дети не выдумают. Но он подошел уже ближе, и смотрю — никакой это не Билли Мартин. Я растерялся, и если честно, то испугался. Сосульку я зашвырнул в кусты, а что делать, не знаю, а он тут как раз совсем ко мне подошел. «Привет, — говорит, — Джек. Давно не виделись». Понятия не имею, кто он, а меня по имени знает, и я, значит, и думаю, что он приятель матери или какой знакомый. Вежливо отвечаю, мать, мол, сейчас на работе, а он мне, мол, знаю, только что с ней разговаривал в ресторане. Мать у меня тогда там работала, была тогда официанткой. Я ему и говорю: «Вы что, значит, это ко мне приехали?» А он говорит: «Соображаешь, парень. Пора нам с тобой познакомиться, поболтать о том о сем. В последний раз мы встречались, когда ты еще лежал поперек кровати». Я уже совсем ничего не понимаю и решил, что он дядька мой, дядя Винс, который переехал в Калифорнию, еще когда мать была маленькая. «Вы дядя Винс, что ли?» — спрашиваю, а он качает